Эдит трясла его до тех пор, пока он не захныкал, а потом притянула к себе совсем близко. – Скажи им, что Сфинкс открыл свой адский зоопарк и выпустил всех монстров. Глава третья Богачи «извлекают уроки». Бедняки совершают преступления. «Ошибки» обычно считаются признаком среднего класса. Орен Робинсон из «Ежедневной грезы» Байрон провел шваброй по лужице мочи, которую пират оставил на полу мостика. – Я тут подумал, что мы могли бы попытаться воззвать к лучшей природе людей. – У пиратов нет лучшей природы, Байрон, – сказала Эдит. Она прижала льняную повязку к сочащейся дыре в груди пилота. Охряник протянул ей свою расстегнутую рубашку. Он отрешенно улыбался, как будто ощутил приятный аромат распускающихся роз. Эдит все еще пыталась решить, что она думает о его самоотверженной попытке привлечь внимание и огонь пирата. Она подняла руку Охряника и прижала ее к повязке. Его кожа на ощупь напоминала теплую резину. – Вот, подержи это. – Но разве вы не были пиратами? – спросил Байрон. – Только наполовину, – сказала Ирен, спускаясь из «вороньего гнезда» под приветственный порыв свежего воздуха. Она только что избавилась от мертвых пиратов. Ко всеобщему облегчению, вид на чернильное небо теперь был свободен от раскачивающихся трупов. – Мы хотели напугать его, Байрон. Устрашающая репутация – это хорошая броня, – сказала Эдит, обматывая грудь Охряника куском марли. Она не видела лица пилота, когда спросила: – Уверен, что с тобой все хорошо? Охряник повернул к ней мечтательно улыбающуюся физиономию. – Да, благодарю вас, капитан. Просто поменяйте мои флаконы, и я буду в порядке. – Ты хорошо потрудился, пилот. Молодец, – сказала Эдит. – О, благодарю вас, сэр. – Но, конечно же, мы не должны говорить людям, что мы монстры. – Байрон в последний раз сунул швабру в ведро и смахнул пот с бакенбард. – Особенно когда некоторые из нас так красивы. Эдит отвернулась, чтобы Байрон не увидел, как она содрогается при воспоминании о том, что Сфинкс прячет на тайном чердаке. Капитан жалела, что Сфинкс доверился ей, но винить было некого, кроме самой себя. Незадолго до того, как они отправились в путь, Сфинкс позвал их всех в свой пещерный порт, чтобы они встали перед носом корабля и засвидетельствовали, как он дает ему новое имя. Байрон стоял на краю пристани, держа на плече бутылку шампанского, словно дубинку. Олень нарядился в свой самый грандиозный мундир, дополненный золотыми галунами и эполетами с кисточками. Он терпеливо ждал сигнала Сфинкса, чтобы взмахнуть бутылкой и облить блестящий корпус вином. Капитан «Авангарда» стояла в одной шеренге с Ирен, Волетой и Охряником, а Сфинкс произносил бессвязную речь, которая переходила от исторического обзора к четким указаниям в манере, которую Эдит находила сбивчивой. После нескольких минут хвастовства списком гостей и безупречной боевой историей «Авангарда» Сфинкс начал дрожащим голосом заклинать новую команду Эдит: – Вам предстоит выставить его напоказ перед каждым честолюбивым уделом, королем, флотом и пиратом. Вы заставите их поднять оружие против вас и пожалеть о том дне, когда они это сделают. Вы всколыхнете небо, как летняя буря, и да прогремит мое имя! – Охваченный эмоциями, Сфинкс простер тонкие черные руки в благословении. – Вы покажете Башне, что Сфинкс вернулся! И кольцевые уделы отдадут вам священные произведения искусства, дары Зодчего, в качестве дани за мои многочисленные дары и благословения, и… – Но ведь Марат – это более насущная проблема, – сказала Эдит. Сфинкс опустил руки: – Что? – Если, как ты говоришь, грядет война, то разве сейчас самое время беспокоиться о куче пыльных картин? Я понимаю, они имеют сентиментальную ценность, но… Сфинкс в свою очередь прервал ее: – Что именно в этой церемонии подтолкнуло тебя к мысли, будто у нас тут диалог? – Просто мне кажется, что показуха – не самый эффективный способ подавить восстание ходов. Без обид, сэр. – А с чего бы мне обижаться? Несмотря на то что ты не знаешь подробностей того, что происходит, как это произошло или почему, ты все еще чувствуешь себя достаточно осведомленной, чтобы прерывать меня, критикуя мой план. Разве это может быть оскорбительно? – Если я и не осведомлена, то не по своей воле. – Ах. Ну а почему бы нам не прогуляться, чтобы я мог сосредоточить на тебе всю яростную мощь своего внимания? Когда Сфинкс и Эдит направились к тяжелой «медальонной» двери в дом Сфинкса, Байрон поднял бутылку шампанского и, вытянув длинную шею, крикнул им вслед: – Простите, а мы все еще собираемся?.. Может, мне?.. Ответа он не получил. Следуя за Сфинксом, как наказанная собака, Эдит подавила желание извиниться, однако оно лишь усилилось, когда они прибыли к месту назначения. Разгоняя стайку заводных бабочек, порхавших по мастерской Сфинкса, Эдит крепко ухватилась за прохладный гудящий локоть своего движителя. Боль от операции только начала утихать. Рука все еще двигалась неуклюже, словно во сне, но уже ощущалась как собственная. Эдит не хотела отдавать конечность. Она задумалась, а не решит ли Сфинкс забрать свой дар, всучив ей еще более грубое устройство, что-то вроде дубинки. Может быть, ножку стола? Взгляд упал на механическую руку на верстаке, скрюченную, как мертвый паук. Она сразу же узнала придаток, отделенный от тела. С его помощью она поднимала ложку, держала расческу, завязывала узел, нажимала на спусковой крючок. Она с трудом подавила дрожь. Но всплеск экзистенциального ужаса вызвал у Эдит внезапное откровение прямо там, посреди множества наполовину собранных чудес. Она поняла нечто очевидное – то, что должно было прийти ей в голову гораздо раньше. Она остановилась: – Ты в отчаянии, не так ли? Вот почему ты отдал мне под командование свой флагман, вернул Красную Руку из мертвых и послал кого-то столь неопытного, как Том, шпионить от твоего имени. Ты в отчаянии. Я так боялась тебя, была так ошеломлена твоими подарками и контрактами, что даже не заметила этого. Но ты загнан в угол. Ты разыгрываешь последние карты. – Эдит сухо рассмеялась. – И они, кажется, не особенно хороши. Сфинкс удивил Эдит тем, что тоже рассмеялся, хотя и более великодушно. – Мы все загнаны в угол, моя дорогая. Просто не все это осознают. Я восхищаюсь тем, как ты предана своим друзьям, но боюсь, эта преданность ослепила тебя и не дала разглядеть более важные обязательства. Эдит ощетинилась: – Я выполняю приказы. Я держу слово. Какие еще у меня обязательства? – У тебя есть долг перед Башней. Перед соратниками. Где же твое чувство ответственности? – Как ты можешь требовать ответственности за то, что скрываешь от меня? Почему ты так одержим этими картинами? Если перспективы так мрачны, впереди маячит большая война и Башня – это пороховая бочка, зачем тратить время, собирая кучу старых холстов? – Почему молодые так нетерпеливы, когда у них больше всего времени? – спросил Сфинкс у пустой комнаты, в изумлении запрокинув свою маску. – Скоро ты получишь ответ, Эдит. Идем. Я надеюсь, ты хорошо спала прошлой ночью, потому что это последний хороший ночной сон, который тебе светит на протяжении долгого времени. В глубине загроможденной мастерской стоял стеллаж, полный разнокалиберных труб и прутьев. К беспорядку, казалось, никто не притрагивался по меньшей мере лет десять. Сфинкс повернулся, чтобы убедиться, что Эдит наблюдает за ним, затем схватил конец ржавой арматуры и потянул. Засов щелкнул, и шкаф плавно скользнул в сторону, открывая зияющий дверной проем в стене мастерской. Спиральная лестница за ним, казалось, тянулась вечно, и это впечатление только усилилось, когда они начали подниматься. Подъем нисколько не утомил Сфинкса, но, погнавшись несколько минут за черным хвостом его плаща, Эдит уже была готова умолять об отдыхе, когда лестница резко оборвалась. Эдит обнаружила, что стоит на площадке на подгибающихся ногах. Сфинкс помедлил перед единственной дверью – окованной железом дубовой плитой, которая выглядела такой же старой, как и сама башня. – Я мало кому показываю чердак. Я был бы тебе очень признателен, если бы ты ни с кем не делилась увиденным. Это касается и Байрона. Эдит удивилась, узнав, что в доме Сфинкса есть места, которые Байрон не видел, но быстро дала слово. Когда Эдит думала о чердаке, она представляла себе голые стропила, занавеси из паутины и старую мебель, укрытую простынями. Чердаки предназначались для ненужных артефактов юности и скучных свидетельств прошлых поколений; они были для коньков, которые стали малы, сундуков с игрушками, свадебных платьев и бабушкиного фарфора, который никто не любил настолько, чтобы жить с ним, и не ненавидел настолько, чтобы выбрасывать. Но то, что скрывалось за скрипучей дверью, больше походило на крыло музея, чем на чердак. Просторная, широкая галерея тянулась на некоторое расстояние. Электрические прожекторы отбрасывали островки света, которые смягчали, но не разгоняли мрак. Официальные экспонаты, словно из музея естественной истории, выстроились вдоль стен. Витрины стояли на невысоких постаментах за красными бархатными канатами. Поначалу Эдит решила, что перед ней коллекция скелетов вымерших животных, наряженных в причудливые доспехи. Но когда подошли ближе, она увидела, что на самом деле это были машины, похожие на Фердинанда, или стеноходы, хотя и более странные и примитивные. Первый же огороженный канатом движитель напомнил ей пугало. Конечности у него были длинные и гибкие, голова круглая, черты лица – нарисованные и аляповатые. Материалы, из которых сделали его руки и ноги, были разнокалиберными; он выглядел лоскутным одеялом из несовпадающих частей. Движитель был около семи футов высотой и походил на сутулого дворецкого. Проходя мимо, Сфинкс воскликнул: – А, мистер Икес! Он был первым! Такой медлительный и неуклюжий – вечно падал. Но как же я его любил! Сбитая с толку этой внезапной горячностью и не зная, что сказать, Эдит спросила: – Ты его сделал? Повинуясь сиюминутному порыву, она протянула руку и положила ладонь своего движителя на плечо неуклюжей машины. Железные кости, казалось, поднялись навстречу ее прикосновению, как кошка, просящая ласки. Она чуть не отпрянула от неожиданности, но заставила себя замереть. Она удержала контакт и сосредоточилась на нем.