– Нет, – ответила Ирен. – Не задерживай дыхание, дорогая. А то все мои булавки выскочат. Ну вот и все. Вот так-то лучше. Я начала работать гувернанткой, когда мне было семнадцать. За последние тридцать лет я вырастила пятерых детей для трех хозяев. Некоторые оказались лучше других, но до сих пор я не вырастила ни одного абсолютного дурачка. Абсолютного. – Энн надавила на бедро Ирен, и та послушно прошлась по кругу, пока Энн не остановила ее и снова не начала вкалывать булавки. – Восемь или девять лет назад Ксения была совсем другим человеком. Ты бы ее не узнала. Она была очень доброй. Любознательной. Простой, но не глупой. Честной, прямолинейной девушкой. У нее была манера кривить рот особым образом всякий раз, когда она натыкалась на что-то озадачивающее. Моя маленькая мыслительница, любительница устраивать спектакли! – Энн рассмеялась, продолжая сжимать булавки в уголках рта. – Она терла подбородок, чесала голову и ходила взад-вперед, пока не разгадывала загадку или не оставляла попыток. Она редко сдавалась. Но это было раньше. А теперь… она выйдет замуж еще до конца года. Маркиз пожмет мне руку, может быть, даже подарит мину за годы моей службы и закроет дверь. Это всегда так странно. – Ее голос понизился и замедлился до мечтательного бормотания. – Странно быть человеком, настолько вовлеченным в чужую жизнь, – на тебя полагаются, а потом, после долгих лет, на протяжении которых ты необходим, внезапно… – Энн резко остановилась, покачала головой и похлопала по последней вколотой булавке. – Прошу прощения, но я что-то заболталась. О чем ты меня спрашивала? Ирен задумчиво наморщила лоб: – Разве я что-нибудь спрашивала? Энн отодвинула табурет и воткнула оставшиеся булавки в подушечку на своем бюро рядом с вазой, полной сухих, бесцветных цветов. – Прости. Не знаю, откуда все это взялось. Я полагаю, что… – Мне понравилась твоя история, – вмешалась Ирен. Теперь, вновь получив возможность шевелиться, она посмотрела на себя в туалетное зеркало Энн. Она не помещалась в нем целиком, но то, что видела, ей нравилось. Цепи, которые она носила на талии в течение многих лет, придавали ее фигуре некие очертания. Теперь те сделались совсем иными. Ирен не знала, нравится ли ей этот облик, но рассматривать себя было интересно. Она повернулась так, чтобы увидеть спину. – Кажется, у тебя милая семья. – Спасибо. Но, гм, а как же ты? – А что я? – Ну, всякое такое – где ты родилась? Какие у тебя отношения с матерью? С тобой плохо обращались в школе? – Энн бросила на Ирен приятный, но отчего-то умоляющий взгляд. Ирен понятия не имела, что он значит, и этот факт, должно быть, отразился на ее лице, потому что Энн объяснила: – Я чувствую себя немного выставленной напоказ, дорогая. Не могла бы ты рассказать мне что-нибудь про себя, чтобы я не выглядела такой… – Энн замолчала, безнадежно подыскивая подходящее слово, и наконец сказала: – Дурой. Внезапно Ирен подумала о тысяче вещей, в которых она никогда не сможет признаться. И не только потому, что это выдало бы ее и друзей как мошенников и пиратов, но и потому, что Ирен знала: ей будет очень трудно понравиться. Вся жизнь Энн состояла из форм и силуэтов. А у нее – сплошное насилие и воровство. И все же, глядя на Энн, которая казалась такой уязвимой и смущенной, амазонка поняла, что должна что-то рассказать. Она порылась в памяти в поисках какого-нибудь счастливого момента. – Помню, была одна кухня, где подавали суп любому, кто появлялся до того, как кастрюля опустеет. По-моему, это случалось каждый четверг, вечером. Я часто ходила туда, когда была маленькой девочкой, лет семи-восьми, примерно такого роста. – Ирен приложила руку к бедру. – Повар, который варил суп и раздавал его, отказался дать мне что-нибудь в первый раз, когда я пришла. Я была так голодна и зла, что чуть не ушла, но тут он сказал: «Суп! – она погрозила пальцем, повторяя запечатленную в памяти сцену, – суп слишком жидкий для растущего мальчика». Он сказал: «Растущему мальчику нужно набить желудок!» И дал мне огромный кусок кукурузного хлеба, больше моей ладони, и большую пивную кружку с молоком. Он стоял там и смотрел, как я съедаю все это, чтобы убедиться, что никто не попытается украсть угощение. Энн улыбнулась, но в ее глазах блеснуло совсем другое чувство. – Мы ведь жили очень по-разному, верно? Ирен старалась не смотреть в пол, но тот так и притягивал взгляд. – У меня нет своего дома. У меня никогда не было ни друзей, ни семьи. Ну разве что до недавнего времени. Все это… очень ново для меня. – Ирен говорила осторожно, словно ощупью пробиралась ночью по краю обрыва. – Ты здесь, чтобы защитить Волету, не так ли? И не только в качестве гувернантки. Я думаю, ты больше похожа на телохранителя. – Правда? – Да. Я уверена, что у тебя это тоже очень хорошо получается. Я точно не хотела бы встать у тебя на пути. И я не думаю, что ты должна быть похожей на других гувернанток, чтобы заботиться о ком-то, особенно о такой девушке, как Волета. Половина гувернанток, которых я знаю, так озлоблены, что даже не обращают ни на что внимания. Их девочки, по сути, сами по себе. Как и многие из нас. И послушай, в любом случае это не мое дело. Я не осуждаю тебя и никому ничего не скажу. Я просто хотела сказать, что, по-моему, Волете будет гораздо лучше, если ты будешь рядом. Ирен громко рассмеялась. – Нет, правда. Она уважает тебя, как и я, независимо от того, что тебе пришлось сделать. Я уверена, что твоя работа сопровождается всевозможными трудностями и… сожалениями. – Энн снова поставила табурет рядом с Ирен, которая стояла, затаив дыхание, в платье, утыканном иголками. Энн взобралась на табурет. – Надо быть очень сильной, чтобы выдержать такое давление. Да, ты очень сильная и очень храбрая. – Она ухватилась за плечо Ирен и встала на цыпочки, поднявшись на уровень ее глаз. На лице Ирен застыла испуганная гримаса, а серые глаза округлились. – И к тому же довольно хорошенькая. Энн наклонилась и поцеловала ее в плотно сжатые губы. – Ну вот, – сказала Энн, вытирая свою помаду с губ Ирен. – Теперь все наши карты на столе. Глава одиннадцатая Нет ничего менее очаровательного, чем отвергнутая женщина. Я бы предпочел оказаться в ловушке в горящем доме, чем наедине с убитой горем девушкой. Орен Робинсон из «Ежедневной грезы» Если бы у спеси был храм, он был бы похож на «Вивант». Знаменитый мюзик-холл постоянно перестраивали и переделывали, отчего он был навечно заточен в клетку строительных лесов. Он нависал над площадью, словно болезненный патриарх: бледный, исхудалый и горделивый. Известняк, из которого состояли его костлявые шпили, стены и ступени, был мягок, как мел, и оставлял след на каждом, кто к нему прикасался. Белый отпечаток на куртке считался знаком отличия, особенно среди заурядных орд, отчаянно стремившихся к славе и влиянию. На протяжении своей истории «Вивант» становился свидетелем слияния судеб, планирования войн, возвышения и падения многих королей. Его сцена была зарезервирована только для самых лучших актеров на пике карьеры. Никто не вышел на пенсию в «Виванте», хотя там спели немало лебединых песен. Говорили, что с его высокой сцены старлетка может точно увидеть, как далеко ей придется падать. Леди Ксения и ее гостья вместе с хорошо одетыми, надушенными и причесанными людьми пересекли площадь и медленно направились к священному залу. Все прижимались друг к другу, как пальцы в ботинке. С узкими утесами городских кварталов позади небо казалось обширнее, а воздух – насыщеннее. Ксению переполняло чувство собственного достоинства – она привлекала к себе внимание, а еще – вокруг было столько людей и множество новинок моды! Она убедилась, что решение обрезать волосы было правильным, хотя отец расплакался, когда впервые увидел ее. Ее отец бывал таким сентиментальным! Ее дурашка-гостья тоже привлекала к себе много внимания, но, конечно же, ей это совсем не нравилось. Угрюмая маленькая иностранка заставила отца отослать портшезы, которые он нанял специально для этого случая. Леди Волета сказала, что это недостойно, когда тебя носят на спине другие люди. «Недостойно», – сказала девушка, которая жила с крысой в блузке и прыгала с крыши на крышу в ночной рубашке. Недостойно! Ксения была совершенно уверена, что нет ничего более достойного, чем ехать в портшезе, когда твои лодыжки – на уровне глаз остального мира. Куда бы она ни посмотрела, всюду были дамы, сидящие во взятых напрокат креслах, их платья колыхались, как флаги, их лица были совершенно спокойны, как будто они только что проснулись от превосходного сна. – Почему ты не можешь хотя бы улыбнуться? – Ксения топнула ногой по булыжнику. – Это величайшая ночь в нашей жизни, а ты похожа на огромную надутую корову! За минуту до этого Волета очень напряженно думала о том, что она скажет Марии, когда придет время. Казалось, не было никакого хорошего способа выразить то, что она должна сказать: «Я здесь, чтобы сделать еще одну попытку спасти тебя, так как наши последние усилия потерпели неудачу. Конечно, если ты хочешь, чтобы тебя спасли. А, так ты не знаешь? Ладно. Это потому, что ты хорошо проводишь время или потому, что герцог держит тебя на мушке? Кто же я такая? Просто девушка, которую твой муж спас из борделя. Но я уверена, что Том уже рассказал тебе обо всех своих ошибках и сомнительных друзьях…» Потом Ксения обозвала ее надутой коровой, и Волета, обернувшись, увидела накрашенное лицо молодой леди, прижатой к ней вплотную. Первым побуждением Волеты было сказать что-нибудь язвительное, но она знала: нет никакой пользы в том, чтобы противостоять компаньонке, особенно сейчас. Ей нужно было, чтобы Ксения отвлекла принца на время, достаточное для того, чтобы она добралась до Марии. Волета не могла позволить себе быть мелочной. Настало время для самоконтроля! Но прежде чем Волета успела ответить, их внимание привлек резкий крик, а затем громкий смех. Прямо перед ними молодая женщина в сером платье без бретелек начала кружиться и подниматься над толпой. На какое-то мгновение показалось, что ее затягивает неторопливый смерч, а потом над толпой возник пьедестал, на котором она стояла. Любопытная колонна была покрыта резьбой, как винт, и украшена красивыми завитушками-арабесками. Волета заметила табличку, прикрепленную к колонне. Ее глаза были достаточно остры, чтобы разобрать слова: «БЛУЖДАЮЩИЙ ОГОНЕК: Дар Сфинкса». Колонна наконец перестала подниматься и чуть содрогнулась, от чего дама на ней издала еще один вопль – впрочем, на этот раз между приступами смеха. Никто не выглядел обеспокоенным из-за вывинтившегося монолита. Хотя, когда в его поверхности возник проем, все рванулись как безумные, желая забраться внутрь. После короткой борьбы дверь в колонну снова закрылась, и толпа разочарованно вздохнула в унисон. – Что это за штука? – спросила Волета, когда колонна начала ввинчиваться обратно в землю, опуская молодую леди на руки сопровождающего и хороня того, кто был внутри. – Это «Блуждающий огонек». Некоторые люди называют его Шкатулкой желаний, – сказала Энн из-за спины Волеты. – Это старое развлечение. – Гувернантка, которая была не выше Волеты, не стеснялась расчищать себе место. Она ткнула локтем пьяного денди, который подошел слишком близко, и продолжила. – Они попадаются по всему городу. То и дело выскакивают наугад. – Они кое-что показывают, – добавила Ксения. – Некоторые люди говорят, что видят приятные вещи. Свое будущее, мечты или умерших близких. Но они мне не нравятся. Я думаю, что они отвратительны. Как-то раз я зашла туда и увидела морщинистую старую ведьму. Она показала мне язык. Я испугалась, что она попытается меня лизнуть. Я заорала во всю глотку. Целую неделю не могла заснуть. Не знаю, почему они так нравятся людям. Хотя тебе стоит попробовать. Ты, наверное, скорее поцелуешь ведьму, чем принца. Волета хотела побольше узнать о Шкатулке желаний Сфинкса и, возможно, заглянуть туда самой, но сейчас не было времени. Ей следовало подготовить Ксению к ее роли в вечернем представлении. – Мне очень жаль, Ксения. Я знаю, что была в плохом настроении. – Волета изо всех сил старалась казаться раскаявшейся. – По правде говоря, я просто нервничаю. Принц такой красивый и образованный. Я ничего не могу поделать, но чувствую, что меня немного превзошли. Что такая девушка, как я, будет делать наедине с принцем? Волета тайком оглянулась на Ирен, которая шла по пятам. Поймав ее взгляд, «гувернантка» попыталась изобразить ободряющую улыбку, но Волета заметила, что подруга очень напряжена. Ирен была начеку. «Хорошо», – подумала девушка. – Я не думаю, что готова к такому большому роману, – заключила она с тяжелым вздохом. Ксения лучезарно улыбнулась ей: – О, это не совсем твоя вина, что ты не готова. – Они добрались до первой из многочисленных лестниц, ведущих в холл. Ксения приподняла юбку и, начав подниматься, перешла на крик. – У тебя просто недостаточно опыта в приличном обществе. Я хочу сказать, тебя в значительной степени воспитали воздухоплаватели и грязючники, не так ли? Все эти путешествия! И все мы знаем, почему девушки путешествуют. Потому что семьи терпеть их не могут. Но из иностранцев получаются ужасные няньки. Просто чудо, что ты умеешь правильно держать ложку, честно говоря. Я готовилась выйти замуж за принца всю свою жизнь и только сегодня чувствую себя по-настоящему в нужной кондиции. – Ксения, которая только что лучезарно улыбалась, вдруг нахмурилась. – Это действительно твои лучшие украшения? Волета не надела ни сережек, ни браслетов – только ожерелье Сфинкса. Скромный кулон в виде луны висел над вырезом простого черного платья. Ксения нацепила все свои лучшие драгоценности; она блестела, как варенье на бутерброде. Ее платье с глубоким вырезом было сшито из серебристого батиста. Преодолев последнюю ступеньку к «Виванту», со всех сторон теснимая толпой с билетами в руках, Ксения остановилась, обернулась, вскинула руки и радостно закричала: – Ваша будущая принцесса прибыла! Мелкое дворянство внизу на мгновение оторвало взгляд от ступенек, покосилось на нее с легким раздражением, а затем продолжило подниматься. Энн слегка подтолкнула свою подопечную, и они вошли. Когда Волета была совсем юной – во времена на самой границе воспоминаний, – отец взял их всех с собой в путешествие к морю. Она помнила только обрывки того дня: бегущего красного краба, сине-зеленую волну и замок, который они построили, роняя с кончиков пальцев смесь воды и песка, создавая горки, которые вырастали в шпили, а те – в подобие базальтовых столбов. Вестибюль «Виванта» выглядел так, словно просочился сквозь пальцы великана. Несомненно, он получился причудливым и грациозным, но Волета теперь не удивлялась, почему фасад мюзик-холла целиком закрыт лесами. Это была хрупкая элегантность. К ним подошел капельдинер, поклонился и попросил билеты, которые Энн тут же предъявила. Увидев, что они направляются к ложе принца, капельдинер отвесил второй, более глубокий поклон и начал расчищать путь к лестнице в мезонин. Ксения заважничала от такого особого обращения, но не смогла удержаться, чтобы не потереться плечом о меловую колонну, как кошка о ногу. Пройдя несколько поворотов по винтовой лестнице, привратник отодвинул черный бархатный занавес на входе в ложу принца. Ксения чуть не сбила Волету с ног в стремлении быть первой. Тусклая ложа больше походила на логово джентльмена, чем на театральный балкон. На полу лежали темные ковры; стояло несколько потертых диванчиков и небольшой бар в дальнем конце комнаты. Стены украшала экзотическая стая чучел птиц. Волета подумала, что этот мрачный декор – зловещий выбор для человека, которому поручили изучать великолепных созданий. Принц Франциск Ле Мезурье и Реджи Уайкот, эрл Энбридж, тяжело облокотились на стойку бара из красного дерева, держа в руках бокалы с джином. Их черные смокинги были относительно строгими – признак меняющейся моды. Позади висела огромная сипуха с распростертыми крыльями, словно благословляя юношей. Увидев дам и их гувернанток, Франциск и Реджи выпрямились и принялись теребить свои манжеты и приглаживать волосы, как пара провинившихся детей. Они не были пьяны. Они готовились к вечеру. В худшем случае их можно было обвинить в том, что они слишком хорошо подготовлены. Приветствия оказались немного неловкими из-за настойчивого желания Ксении говорить от имени леди Контумакс и принца Ле Мезурье, а также от себя самой. Она едва успевала переводить дыхание, выбирая из трех ролей, стоило Франциску или Волете открыть рот. – Мой отец шлет вам свои самые теплые пожелания, ваше высочество, и я уверена, что вы хотите их вернуть, а также мы должны выразить нашу вечную благодарность за эту честь, особенно леди Волета, которая весь день была в полной растерянности, беспокоясь о том, что сказать и сделать, но я сообщила ей, что ваше высочество известны своей любезностью, а также ей посчастливилось иметь меня рядом как образец поведения леди в обществе принца. Только Реджи остался в стороне и неловко топтался рядом с троицей, ухмыляясь, как запыхавшаяся собака, без всякой видимой причины. Пока Ксения болтала, принц Франциск переводил взгляд с Волеты на Ирен и обратно. Волета видела, что он нервничает из-за Ирен, хотя и старается изо всех сил казаться невозмутимым. А Ксения тем временем все еще говорила: – …но это же так необычно, ваше высочество! О, посмотрите на эту прелесть. Может быть, это утка? Я знаю только уток. Мне они все кажутся утками. Придет ли кто-нибудь еще, или вы будете в моем полном распоряжении? – Кто-нибудь еще? – Наконец-то принц улыбнулся ей. – Знаю, что некоторые бедняги вынуждены прибегать к найму сплетников, но я всегда находил эту практику жалкой. Разве не для этого существуют друзья – чтобы быть свидетелями чьего-то триумфа? Вот почему я так рад, что вы с Реджи смогли присоединиться к леди Волете и ко мне сегодня вечером. Принц Франциск, казалось, не заметил, как вытянулось лицо Ксении.