– Это всего лишь птица, – устало сказал генерал. – Сэр! Это не просто птица! – сказала ведущая актриса. – Я абсолютно уверена, что, когда вернусь домой, эта тварь будет сидеть у меня под окном и смотреть на меня исподлобья! – Фортюне изо всех сил старалась не показывать, как ее радует прирастающая толпа. Она, казалось, подавила улыбку, прежде чем издать единственный резкий всхлип. – О, у него дурной глаз! Попугай расправил крылья, снова сложил их и принялся прихорашиваться. Маркиз прижал приклад к плечу своей расшитой пламенем куртки. – Если вы хотите арестовать меня, генерал, то арестуйте. Но я буду защищать свою гостью! Эйгенграу допил разбавленный джин со дна стакана. – Только постарайтесь не промахнуться, милорд. – Подождите! – закричала Волета. Толпа расступилась. Ее пурпурное платье выделялось, как синяк на фоне оранжевой стены. Маркиз в замешательстве опустил ружье: – Прошу прощения? – Вы не можете его застрелить. Он никому не причиняет вреда. – Волета воспользовалась тем, что толпа расступилась, и подошла к нему ближе. – Но он беспокоит мою гостью, – сказал де Кларк со всей властностью, на которую был способен. – Мелочность не подходит человеку вашего положения, милорд, – сказала Волета дипломатичным тоном, которым Байрон мог бы гордиться. – Я бы не назвал соблюдение долга мелочным! – Но вы же поступаете не по долгу службы, – сказала Волета, чей вкус к дипломатии истощился. – Вы просто завидуете, потому что птица лучше одета. Гости ахнули. Маркиз выглядел озадаченным. – Моя дорогая девочка, эту одежду сшил Рольф де Витт, тот самый де Витт! В мире одежды он все равно что солнце в небесах. Ребра моего пояса сделаны из китового уса. Парик – из садового шелка. Чулки привезли из Берма, а башмаки – из шкуры осетра, сшиты сапожниками из ателье «Хэрриот и сын». Я – тот самый источник, из которого проистекает мода! Гости одобрительно зашумели и ухмыльнулись Волете. – И все же, милорд, вы знаете, как быстро умирает даже лучшая мода! – сказала Волета голосом, который заглушил взрывы смеха. – Я имею в виду, что такое мода, как не желание не выделяться одеждой из прочего стада? – Заложив руки за спину и нахмурив брови, она приняла чопорную лекторскую позу, которой научилась у Сенлина. Гости, которые еще минуту назад перешептывались, теперь внимательно ее слушали. – Мы притворяемся, что мода существует, чтобы выразить наш внутренний мир, но для того, что было создано во имя отличий, она как-то уж слишком способствует сходству, не так ли? Чтобы быть модным, надо притвориться, будто то, что хорошо смотрится на толпе, идет и тебе самому. И мы делаем вид, что все выглядим хорошо, потому что боимся, как бы нас не осудили. Мы боимся, что нас выделят из толпы. – Я всегда выделяюсь! – фыркнул маркиз. – Мой шкаф с одеждой – это душа авангарда. – Но мода не меняется, потому что мы нашли лучший способ одеваться. Нет, она развивается, чтобы все мы тревожились: уж не постарели ли мы, не оторвались ли от жизни. Мода существует, чтобы исключить тех, кто слишком беден, чтобы позволить ее себе и пристыдить тех, кто равнодушен к подобной суете. Но почему мы должны наказывать попугая за нашу неуверенность в себе? Я думаю, он выглядит очень красиво в синих рукавах и желтом жилете. Он не полетел покупать оранжевую накидку только потому, что это сделали все остальные. Он совершенно самодостаточен, ему уютно в собственных перьях. Я думаю, что он лучше, чем просто модник. Он уверен в своей красоте. Маркиз пристально посмотрел на нее в наступившей тишине. Казалось, он забыл, с чего началось это представление. Передав винтовку лакею, он вытянул руки в пропасть между городскими кварталами и трижды резко хлопнул в ладоши над улицей. Попугай захлопал крыльями, а затем сорвался и полетел вдоль улицы. – Ну вот. Чудище исчезло, – безрадостно сказал маркиз. Он объявил, что сейчас подадут портвейн и клубнику в гостиной, и прошел мимо Волеты, не глядя на нее. Внимание, которым Волета на короткое время завладела, рухнуло. Многие лица вокруг нее сморщились от обиды и отвращения. Леди Фортюне пронзила взглядом редеющую толпу и посмотрела на нее с такой жестокой усмешкой, что грим на губах потрескался. – Считаете себя умной, верно? На самом деле вы просто грубиянка! – Дама набрала воздуха в грудь, словно собираясь плюнуть, а потом прошипела: – Если ты еще раз мне помешаешь, я тебе нос отрежу! И, подхватив шлейф платья, она зашагала прочь, высоко задрав подбородок. Волета смотрела ей вслед, и ее взгляд упал на Ксению, стоявшую у дверей балкона, сжав кулаки и выпятив нижнюю губу. Волета начала что-то ей говорить, но Ксения оборвала ее криком: – Ну почему ты такая дура? А потом молодая леди топнула ногой и убежала, пряча лицо в ладонях. Волета почувствовала подступающую тошноту сожаления. Успешный блеф, благодаря которому удалось завоевать расположение короля, подарил ей иллюзию по поводу собственного обаяния. Но одним махом она растратила то скудное расположение пелфийцев, которое сумела накопить. Она оскорбила то, что представляло собой развлечение и род занятий для половины знати кольцевого удела. Она могла бы просто взмолиться, чтобы птице сохранили жизнь, попросить хозяина вечеринки пощадить попугая в качестве личного одолжения. Но вместо этого она решила подколоть маркиза и его увлечение модой, потому что находила его самого глупым, а его страсти – дурацкими. Волета насмехалась над ним за то, что он перепутал свои склонности с долгом, но разве она поступила иначе? Волета поискала Ирен поверх голов гостей внутри. Она нашла подругу стоящей перед картиной с изображением мрачного леса. Волета почувствовала угрызения совести, когда увидела выражение лица Ирен. Она сразу же поняла, что «гувернантка» наблюдала всю эту непродуманную сцену. Амазонка выглядела разочарованной, но не удивленной. Если Волета и хотела получить отсрочку от расспросов других гостей, то ей это удалось. Ее избегали до самого конца вечеринки, которая, похоже, закончилась быстрее, чем хотелось бы маркизу. Когда гости начали забирать верхнюю одежду и направляться к выходу, де Кларк забегал вокруг с возрастающим волнением, уверяя всех, что празднество еще далеко не закончено. Они могли бы поиграть в шарады, в карты или в облом. Он мог бы принести коллекцию редких коньяков. Ксения могла бы дать концерт, и они могли бы танцевать на его мебели. Ни одна попытка не задержала исход. До полуночи оставалось еще несколько часов, когда последний гость вырвался из объятий хозяина и выбежал за дверь. Появились швабры и метлы, и слуги маркиза принялись убирать впечатляющий беспорядок, оставленный гостями. Маркиз объявил, что идет спать, но сначала остановился помочиться в камин. Энн проводила Волету и Ирен в их комнату, где багаж, наконец выпущенный таможней, ждал их аккуратной горой. Ксения послала Энн сказать Волете, что не придет пожелать ей спокойной ночи, и это пренебрежение подчеркивалось молчанием Ирен. Волета никак не могла решить, то ли Ирен молчит, потому что не знает, что сказать, то ли она точно знает, что сказать, но не хочет этого говорить из опасения начать ссору. Хотя Волета не стала бы с ней спорить. Она знала, что заслужила нагоняй. Их спальня была большой и хорошо обставленной, включая маленькую кровать в углу, где обычно спала гувернантка. Сразу стало ясно, что Ирен там не поместится, и, поскольку главная кровать была огромной, Волета настояла, чтобы они разделили ее. Она надеялась, что этот жест вызовет какой-нибудь разговор, но безрезультатно. Волета спрятала Писклю в маленькое гнездышко из шарфов на комоде, а Ирен выключила лампы. Они переоделись в ночные рубашки, упакованные Байроном, – длинные, белые и теплые. Они забрались под богато украшенные одеяла среди высоких зубчатых столбиков кровати, и Волета пискнула: «Спокойной ночи». Вместо ответа Ирен испустила глубокий вздох, от которого содрогнулся матрас. Через некоторое время дыхание Ирен стало глубже и медленнее, словно океанский прибой. Вскоре она уже крепко спала, оставив Волету наедине с чувством вины. Она почувствовала, что задыхается под тяжелыми одеялами, задыхается от чужеродного запаха постельного белья и от косметики, которая все еще липла к коже. Волета терпела душевную боль так долго, как только могла, и когда ей показалось, что она вот-вот закричит, соскользнула с теплых простыней и опустила босые ноги на прохладный шерстяной ковер. Она несколько минут дышала в унисон с Ирен в темноте, а потом на цыпочках подошла к занавешенной двери на балкон. Приоткрыла дверь, втиснулась в щель, как пробка в бутылку, и выскользнула наружу. А там город, казалось, кричал на звезды. И небо, такое близкое, кричало в ответ. Глава седьмая Улыбки подобны свечам. Они могут согреть и развеселить самую унылую комнату. Но стоит помнить о том, что внутри даже самой яркой свечи скрывается почерневший фитиль. Орен Робинсон из «Ежедневной грезы» Волета в белой ночной рубашке исчезла на фоне городских вершин, как снежинка в сугробе. Четырьмя этажами ниже улицы казались еще более многолюдными, чем днем. Приближалась полночь, но город, казалось, только просыпался. Прыжки между крышами были достаточно хитрыми, чтобы доставлять удовольствие. Она спотыкалась на кусках осыпающейся штукатурки, скользила по скользким плиткам и покачивалась на расшатанных кирпичах в кладке. Один карниз обвалился, когда Волета прыгнула на него, и девушка, пролетев половину этажа, чудом сумела ухватиться за водосточную трубу. Волнение от этого было настолько сильным, что она не могла удержаться от смеха, глядя вниз на переулок, куда едва не рухнула. Она вскарабкалась на вершину декоративной башенки и посмотрела на созвездия – колючую розу, колесо фургона, колыбель и медведя, – которые теснились друг к другу, как марки на пароходном кофре. От сквозняка звезды замерцали. Она подумала о ветре, как же ей его не хватает. Похоже, она угодила из одной безвоздушной тюрьмы в другую. На каждой крыше, куда попадала Волета, шел какой-нибудь праздник, но толпы гостей были настолько пьяны и довольны собой, что она легко оставалась незамеченной. Она пряталась под фронтонами и проползала за ограждениями. Если крыши домов были слишком переполнены, она свисала с карнизов и подоконников, медленно продвигаясь вперед на кончиках пальцев. Сквозь череду хорошо освещенных окон и демонстративно раздвинутых штор она мельком видела свидания, ссоры и приступы рыданий. Но сама оставалась невидимкой. Такая роскошь – быть невидимой и самой по себе. Впрочем, этого было недостаточно, чтобы затмить воспоминания о вечеринке маркиза, о ее плохо продуманной речи в защиту попугая, о разочаровании в глазах Ирен. Волета подозревала, что ей придется перелезть еще через десять тысяч крыш, прежде чем случившееся выветрится из памяти. Настоящая беда заключалась в том, что большую часть времени она изо всех сил пыталась понять людские побуждения. Все были такими ограниченными, такими одержимыми наблюдением за другими и мыслью, что наблюдают за ними, популярностью и репутацией, одобрением и романтикой, но все это мало что значило для нее. Это было изнурительно – постоянно оценивать такое количество людей, имеющих больше власти в мире, чем она. Но ей казалось, что чем прочнее становилось положение большинства, тем больше их пугало любое отклонение от нормы. Мало того, что эти люди были наделены всей полнотой власти. Нет, они также требовали обожания. Мало того, что он владел тобой и распоряжался каждой минутой твоей жизни; мало того, что он наблюдал, как ты одеваешься, и, стоя в ногах твоей кровати, смотрел на тебя, пока ты притворяешься спящей. Нет, твое умаление или смирение никогда не будет достаточным. Тебе придется благодарить его, притворяться, что любишь, и… Волете не понравилось, куда ее завели собственные мысли, и она прогнала их, тряхнув головой. Ее теперешнее горе не связано с Родионом, ее бывшим похитителем и мучителем. Нет, ее раздражали пелфийцы с их проклятыми обычаями. Чем больше эти люди твердили о вежливости и популярности, тем больше она слышала скрытую дрожь неуверенности. Она заставляла их нервничать, потому что не воспринимала так серьезно, как они сами себя воспринимали. – Что ты там делаешь? – спросил сверху голос с четким, хорошо поставленным акцентом. Волета подняла голову и увидела молодого человека, который смотрел на нее через перила. – На тебе что, ночная рубашка? Кто ты такая? Не видя больше причин прятаться, она встала и положила руки на перила, как будто это был забор во дворе, а не карниз четырьмя этажами выше улицы. – О, привет! Меня зовут Волета, и я… Я инспектор по горгульям. – Она похлопала гротескное существо с львиной головой на углу крыши. – Да, да, прекрасный экземпляр. Хорошая блестящая шерсть. – Она провела пальцем по обнаженным клыкам. – Зубы тоже хороши. Эта горгулья совершенно здорова. – Почему ты бродишь по моей крыше? – Обнаруживший ее мужчина был красив и молод. Он носил смокинг с таким же непринужденным изяществом, как и она – ночную рубашку. Одну руку он наполовину засунул в карман, а в другой держал бокал с шампанским. У него были рыжеватые, почти русые волосы и голубые, как лунный свет, глаза. – Строго говоря, только мои пальцы ног стоят на твоей крыше. Большая часть меня находится в общественном пространстве. – А если я скажу, что воздух тоже принадлежит мне? – А как насчет ветра? – Ветер я всего лишь беру в аренду. – Он прищурился и отхлебнул из бокала. Казалось, он раздумывал, радоваться ему или сердиться. – Погодите-ка, вы ведь та самая молодая леди, которая прилетела на корабле Сфинкса, не так ли? Волета втянула воздух сквозь зубы, как будто проглотила что-то горячее. – Послушайте, если вы собираетесь допрашивать меня, то самое меньшее, что вы можете сделать, – это пригласить на борт. – Конечно. Разрешаю сойти на берег. – Красивый молодой человек протянул ей руку. Не обращая внимания на его жест, она сама перелезла через балюстраду. И только когда ее босые ноги ступили на мраморный пол террасы, Волета поняла, что он не один. Около дюжины мужчин и женщин в смокингах и платьях толпились вокруг, утомленные вечером и друг дружкой. Это была вечеринка для избранных. Гости отказывались замечать ее, как будто это было бы слишком большим комплиментом. Только голубоглазый аристократ продолжал наблюдать за ней. – Вы всегда бегаете по крышам в ночной рубашке или это особый случай? – Мне нравится думать, что я старательный турист. Хотите сказать, что во время путешествий просто ползаете по земле? – Она прошла мимо него, сцепив руки за спиной.