— Поработайте с мешком, — сказал тренер. — Пойду, — сказал он. — Не могу. Такого с ним еще не бывало. Собственное тело казалось обузой. Все время приходилось выполнять одну и ту же кем-то навязанную роль. Даже сообщение Годовалова лишь на миг вызвало в нем знакомый прилив энергии. Зал был в движении. Звуки ударов по мешку, груше, лапам и телам разносились по помещению. Как всегда, старался Шота. Старался Попенченко. Старался Руднев. Но больше всех активничал явно довольный собой Винокуров. Видимо, он в самом деле думал, что будет выступать за училище. Но и на этот раз Дима так и не мог собраться. — Смирно! — неожиданно скомандовал тренер. — Равнение на выход! Товарищ полковник, секция боксеров на тренировке. Проводит занятия капитан Романов. С недоумением поглядывая на боксеров, начальник училища разрешил: — Вольно. Вы что же, тут занимаетесь? — будто удивляясь тому, что во вверенном ему училище существовали какие-то боксеры, спросил начальник училища. — И чего же вы достигли? Таким вытянувшимся Дима еще не видел Романа. — В этом году команда училища заняла первое место в республике. У нас четыре из десяти чемпионов, — докладывал он. — Вот Дорогин… Начальник училища взглянул на Дорогина и, видимо, с трудом поверил, что такой мог быть чемпионом. Во влажных вылинявших майках и трусах, с торчавшими, как иглы у ежей, мокрыми волосами, боксеры в сравнении с полковником выглядели небольшими и поджарыми. — Вот Попенченко… Начальник училища взглянул на Попенченко. В этом суворовце, пожалуй, что-то было. — Вот Руднев… Этот заинтересовал больше. — Вот… «Зачем он докладывает так подробно? — подумал Дима о тренере, показавшем на него. — Разве не видит, что начальнику училища неинтересно? Он и узнал о нас только сейчас». — Хорошо, — согласилось начальство. — Занимайтесь. — Почему стоите? Не стоять! Работайте! Винокуров и Покорин, на спарринг! — выкрикивал тренер. Ему явно хотелось, чтобы это тоже услышал и оценил начальник училища, уже закрывавший за собой дверь. Все пришли в движение. Звуки ударов снова заполнили зал. Их стало даже больше. Визит начальника училища и доклад тренера возбудил занимающихся. Дима почувствовал прежнюю собранность. Но нет, Винокуров действовал решительнее. — Хорошо, — говорил тренер. — Хорошо, Винокуров. И тот старался еще больше. Передергивая плечами, он производил множество обманных движений, и иногда ему в самом деле удавалось обмануть. — Хорошо, Винокуров! — громко похвалил тренер и даже голову воинственно наклонил, наблюдая за ними. Это походило на Романа. Он всегда находился на стороне тех, у кого получалось лучше… Если бы у него не было Попенченко и Руднева, сейчас он делал бы все, чтобы что-то вышло из Винокурова. — Хорошо, — одобрил тренер, не замечая того, что это не у Винокурова что-то там выходило, а это он, Покорин, не мог превозмочь себя. — Хорошо! Молодец! — еще раз одобрил тренер Винокурова и отошел. — У него получается лучше, — сказал в перерыве Годовалов. Так проходил и второй раунд. Винокуров наседал еще решительнее. Один раз угодил в солнечное сплетение, в другой раз в голову прошел несильный, но оглушивший удар. Но неприятнее всего было чувство оголтелого превосходства, которое все больше овладевало Винокуровым. — Ты что, очумел? — спросил Дима. Какое-то время Винокуров лишь изображал поединок, но, заметив, что тренер наблюдал за ним, перестал сдерживаться, стал использовать каждое промедление Димы. Это было уж слишком. Но теперь Дима знал, что делать. Следовало показать, что он разозлился, но все равно ничего не может, и, давая сопернику упреждать его атаки, стараться не нарываться на удары самому. Он дождался-таки своего и, опустив руки, смотрел, как Винокуров боролся уже сам с собой. Раза два того качнуло, одна нога будто споткнулась, ослабла в колене, но тут же выпрямилась, снова ослабла и выпрямилась. Опустившиеся было перчатки поднялись к подбородку, к оранжево-набухшему лицу. — Вы что! — подскочил тренер. — Уходите с тренировки немедленно! Покидая зал, Дима видел, как Роман трогал подбородок, заглядывал в глаза и что-то говорил державшему стойку Винокурову. Все было скверно. Глава третья Как никогда Дима ясно сознавал, что состояние, в котором он пребывал, не было случайным. Что-то тревожило его и раньше. Тревога возникала внезапно, когда, казалось, ему становилось особенно хорошо. На втором году его жизни в училище вдруг началась война в Корее. Воспитанники насторожились. Потом стали ликовать. Войска Северной Кореи перешли в наступление. Капитан Царьков вывесил в вестибюле большую карту Кореи и каждый день переставлял маленькие красные флажки все дальше на юг. Передвижение флажков радовало. Наши, как стали называть северных корейцев, побеждали. Конечно, без помощи Советского Союза сделать это они не смогли бы. Победы возбуждали. С нетерпением ждали известий, когда освободят Пусан и другие последние очаги сопротивления южных войск. Известия узнавали из газет, что читал Голубев или где-то доставал Высотин. Не дожидаясь их, Дима спускался в вестибюль смотреть на карту. Наши продвигались все дальше. Карту всегда кто-то рассматривал. Как хотелось Диме, чтобы со стороны Кореи нам никто не угрожал. Если бы Южная Корея стала освобожденной, американцы и их союзники не смогли неожиданно добраться до нас с той стороны. Пока бы они добирались, можно было приготовиться и проучить их как следует. Как было бы хорошо, если бы Советский Союз окружали дружественные государства, такие, как Китай, европейские страны народной демократии, если бы Греция, Турция, Иран и Афганистан тоже стали нашими друзьями. Но что это? Американцы высадили десант. Куда смотрели, куда смотрят наши, настоящие наши, Советский Союз? Почему мы не пошлем туда войска, чтобы разбить американцев? Почему американцы могли вмешаться, а наши не смели? Ведь так враги доберутся до наших границ! Осталось совсем немного, чтобы выйти к ним. — У них сверхзвуковые реактивные самолеты «летающие крепости», — объяснял Высотин. — У нас таких нет. А почему так много у нас врагов в ООН? Почему там все время выступают против нас? Что мы сделали им? Китай послал своих добровольцев. Наконец-то! — Они могут послать миллионов десять, — говорил Высотин. А почему ничего не предпринимают наши? Из-за сверхзвуковых реактивных самолетов? Из-за того, чтобы не возникла мировая война? Из-за того, что американцы тоже сильные? Почему всеми вооруженными силами СССР командуют не Жуков, не Рокоссовский? Разве кто-нибудь другой мог сравниться с ними? Северная Корея лежала в развалинах. Китайцам тоже не все удавалось. Капитан Царьков снял карту, висевшую в вестибюле. От нее стали отворачиваться еще раньше. О войне как бы перестали думать. При известиях о ней никто не переглядывался. Дима был разочарован. Все в мире обстояло не так, как представлялось ему прежде. Враги угрожали серьезно. От них нельзя так просто отмахнуться. Но что мог сделать он, тринадцатилетний суворовец, если не на все оказалась способна и его огромная страна? Оттого, что он понял это, он чувствовал, что угрожали и лично ему, что его жизнь стала уязвимой, потому что она была у него одна. …Бывало, что он забывался на месяц-другой, но вдруг словно бы просыпался и обнаруживал: за границами его страны не стало спокойнее. Там усиленно готовились к войне. Повсюду в мире американцы создавали военные базы. Вся Западная Европа поддерживала их. Коммунистов, прогрессивных людей притесняли. Что-то, казалось, должно произойти. Но не все выходило так плохо. Англичан выгнали из Ирана. Французов теснили во Вьетнаме. Не могли победить в Корее и американцы. Потом жизнь в училище отвлекала Диму. Он снова забывался. Пробудившись однажды, он неожиданно для себя удивился: с а м о е х у д ш е е е щ е н е н а с т у п и л о. Американцы по-прежнему угрожали, сколачивали военные блоки, окружали его страну, но пока не нападали. Не нападали только на Советский Союз, в остальном же мире везде лезли. С этого времени, пробуждаясь от училищной жизни, Дима всякий раз погружался в атмосферу напряженности. В с ю д у п о г р о м ы х и в а л о. Е щ е н е м н о г о, и т е м н ы е з а в а л ы т у ч п р о р е ж е т м о л н и я, з а т е м п р я м о н а д г о л о в о й г р о х н е т о г л у ш и т е л ь н ы м т р е с к о м. Т а к б ы л о в с е г д а. Н о с е й ч а с в с е о к а з ы в а л о с ь и н а ч е. Г р о з а н а д в и г а л а с ь н е п р и в ы ч н о м е д л е н н о и н е м о г л а р а з р я д и т ь с я. Он снова забывался. Глава четвертая «Неужели им интересно?» — думал он о ребятах, обступивших худого и темного, пожилого и морщинистого человека в заношенных пиджаке и брюках, узко вправленных в твердые голенища старых кирзовых сапог. В воздухе накапливался зной. Солнце жарко пекло голову. От пыльных грядок, от запыленных растений, от ребят в майках и трусах, в серых от пыли ботинках тянулись тени. «Еще расспрашивают! — удивило его. — Зачем?» Разве непонятно было, как у них тут все растет? Разве непонятно, что впервые в стране здесь выращивали джут, произраставший раньше только в Индии? И тогда он спросил: — А что такое «цеть»? Похожий на комковатую землю, что была вокруг, худой и темный человек прервал свой рассказ о достижениях опытной селекционной станции. — Это не какой-нибудь термин. Это слово-паразит. Так я говорю «так сказать». Извините, если это помешало вам слушать, — сказал он. — Ты что! — возмутился Уткин. — Он это нарочно, — сказал Высотин. — Он все понимает. — Вы извините нас, — сказал расстроившийся Гривнев. Встрепенулся и заискал глазами Млотковский. Чего-то не понимая, встревоженно оглядывался Ястребков. Откуда-то со стороны безразлично смотрел Хватов. Осуждающие, недоумевающие, бесстрастные взгляды обратились к Покорину. — Я что-то не так объясняю? — спросил человек, выжидательно оглядывая обеспокоенных суворовцев.