— А у нас там на бахчах арбузы растут. За такие слова Ти-Суеви желал ей провалиться на месте. Но все же и сейчас, сидя рядом с Наткой на скамеечке у воды, Ти-Суеви не забывал похвалить океан и нежную рыбку иваси, которую он так ловко отцеплял от сети. Смеясь, он показывал Натке на кучи рыбьей чешуи, высохшей и блестевшей под солнцем, как медь. Ветер слегка ворошил эти кучи, ставил чешую на ребро, катил ее по твердому песку и сбрасывал в море. — Смотри, смотри! — говорил Ти-Суеви. Но это была знакомая для Натки картина. Море везде одинаково, только берег не тот. — Посмотри же, что тебе стоит! — попросил еще раз Ти-Суеви. И, заслонив ладонью глаза от блеска неподвижной воды, Натка посмотрела на скалы, торчавшие из моря, взглянула направо, на лесистую, всегда черную сопку, где просеки, словно трещины, сбегали по склону вниз, и сказала по обыкновению своему не то, что ожидал Ти-Суеви. — А у нас, — сказала она, — по утрам петухи поют. — Петухи? — переспросил удивленно Ти-Суеви. А разве у нас нет петухов? — Я никогда не слыхала их. Разве они тут есть? — Есть, — сказал твердо Ти-Суеви. И тотчас же над океаном раздался крик петуха. Глаза у Натки блестели, как мокрые камешки. Ти-Суеви и Натка обернулись и увидели старуху — темную, морщинистую Лихибон. Гоня перед собой птицу, она шла по краю дороги в гору, где одиноко стояла ее фанза, слепленная из дерна и глины. «Вот женщина, у которой внук болен проказой», — хотел сказать Ти-Суеви. И он сказал бы это громко, всем, если бы в тот момент не увидел свиней, плывущих через узкую бухту. Вид и запах рыбы заставили их покинуть каменистые пастбища и кучи мусора, лежавшие позади фанз, выйти на берег и войти в море. Одинаково черные, жирные, подняв рыла над гладкой водой, они подплывали уже к другому берегу бухты, когда Ти-Суеви заметил их. Он со смехом показал на них Натке и женщинам, сидевшим на низких скамеечках у сетей. Женщины поднялись на ноги и закричали. Свиньи уже вышли на берег. С громким хрюканьем разбежались они по песку и по гравию, подбирая рыбу, раздавленную ногами неуклюжих носильщиков. Свиньи подходили к самым сетям, шныряли среди детей, рыли даже воду у берега, где на мелком дне лежала оброненная ловцами мертвая рыба. И жадность их приводила в удивление людей. Ловцы перестали выбирать сети из шаланд, с лямками на плечах остановились носильщики, и сам председатель колхоза Тазгоу Василий Васильевич Пак с изумлением молчал, открыв свой беззубый рот. И на его седой и редкой бороде блестела рыбья чешуя. Не так уж велик был бы для колхоза убыток, если бы свиньи досыта наелись иваси, не это было страшно, — но мясо их будет пахнуть рыбой. И женщины закричали еще громче. Дети бросились разгонять свиней. Ти-Суеви набрал полную горсть крупной гальки. Широко расставив ноги и прищурив глаз, он швырял камни направо, налево и вперед, не сходя со своего места. Женщины, склонившись, как жницы над полем, перебирали полные сети. Он считал, что ради свиней не стоит сходить с места: и без того ни одна из них не могла спастись от его метких ударов. Но, неожиданно обернувшись назад, он увидел недалеко от себя Натку. Размахивая над головой своей скамеечкой, она с криком медленно пятилась назад, к самой воде. Так же медленно, как она, подвигалась к ней с яростным пыхтеньем огромная свинья. Ее длинное тучное тело было еще влажно от морской воды, щетина ее блестела, и блестели желтые зубы, когда она открывала рот. Ти-Суеви нагнулся, чтобы лучше разглядеть свинью, — не та ли это самая, что совсем недавно укусила Пака, — и увидел ее глаза — две крошечные, едва прикрытые ресницами ямки, на дне которых горел огонь. Тогда Ти-Суеви бросился к Натке. Он не отстранил ее, не встал на ее место, но обежал вокруг и сзади ударил разъяренное животное камнем. Свинья повернулась к нему. Ти-Суеви сделал шаг назад и снова метко швырнул в нее камнем. Животное завизжало и бросилось на Ти-Суеви. Он отскочил и помчался вдоль берега к тому месту, где галька у гряды прибоя была особенно крупна и скользка. Здесь Ти-Суеви остановился. Свинья бежала тяжело, ноги ее подгибались, из-под копыт со звоном выскакивали мокрые, скользкие камешки и катились вниз, в воду. А Ти-Суеви смеялся. Он сбросил свои соломенные туфли, одежду и вошел в теплое море. А свинья, трясясь от собственной тяжести, все бежала. Каждый шаг по камням утомлял ее. Но ярости в ней еще оставалось так много, что вслед за Ти-Суеви она кинулась в мелкие волны. И тотчас же все стадо, собравшееся на берегу и подгоняемое камнями и криками мальчишек, вошло в воду. Оно поплыло назад, к берегу, над которым возвышались фанзы. Он увидел в глазах младших восторг. А впереди, далеко обогнав все стадо, плыл мальчик. Голова его блестела от пены. Он вышел на песок, взобрался на высокий камень и долго стоял там, голый как деревцо, лишенное всех листьев. Вскоре перевозчик Лимчико привез Ти-Суеви одежду. Привез он еще на своем неуклюжем кунгасе всех детей, бывших на том берегу, потому что на крыльце школы стоял уже учитель Василий Васильевич Ни и, сзывая школьников на ученье, стучал в медную доску. Ти-Суеви оделся. Он уже затянул на щиколотках черные ленточки, глубоко надвинул шапку на мокрую голову и затем только взглянул на детей, окруживших его. Он увидел на лицах старших одобрение, в глазах младших — восторг и даже зависть к своей смелости, но ни у кого не увидал он в руках своих соломенных туфель. — Где же мои туфли? — спросил он. — Не забыли ли вы их на том берегу? — Может быть, и забыли, — сказал Лимчико, — потому что все смотрели на тебя. Но даже и эта высшая похвала старого человека не развеселила Ти-Суеви. Он стоял босиком на камнях, отыскивая глазами Натку. Она пряталась позади всех. — У меня твои туфли, — сказала она вдруг. — Я их не забыла взять. И Натка подошла к Ти-Суеви и положила его грязные туфли рядом на камень. Он надел их и посмотрел на Натку. Глаза ее еще блестели от испуга и слез. И, вспомнив о свиньях, Ти-Суеви почувствовал себя несчастным. Но кто же мог знать, что свиньи, простые черные свиньи, пасущиеся сейчас на каменистом склоне среди дубового кустарника, бывают так злы? И Ти-Суеви подумал о том, что теперь уже Натка никогда не скажет: «Хорошо тут у вас жить, Ти-Суеви». Печальный, пошел он рядом с Наткой в гору на крутой берег, где виднелась школа. Вместе взошли они на высокое крыльцо, и здесь каждый из них сделал по-своему: Натка переступила порог, принеся на своих башмаках мокрый песок и глину; Ти-Суеви же вошел в школу, как входил он в свою собственную фанзу, — оставив на пороге обувь. IV. Долог весенний день Как долог весенний день на берегу океана! Уже давно шаланды выгрузили рыбу и снова ушли в море, унося на мачтах паруса, а на палубах сухие сети. Уже давно женщины вымыли после обеда котлы, и снова развели огонь под ними, и налили в них воды, и положили лук, мясо и много красного перца. Уже давно Василий Васильевич Ни обошел классы и отпустил Ти-Суеви и Натку домой. И давно уж председатель Василий Васильевич Пак смыл с лица своего рыбью чешую и сказал ленивому перевозчику Лимчико: — Ты бездельник, хотя и был когда-то шкипером. Еще вчера просил я тебя отвести на буксире эти пустые кунгасы в Малый Тазгоу. Они там нужны. Возьми свободный кавасаки номер два и сделай это. И давно уже ленивый Лимчико ответил: — Хорошо, я сделаю это. А день все стоял над океаном, не склоняясь ко сну, и был прозрачен и блестел, как те легкие пузыри пены, которые так ловко умел выдувать Ти-Суеви на конце сухой тростинки. И не верилось, что утром шел дождь. Только западная стена школы, обращенная к сопке, напоминала об этом. В тени, куда не проникали солнце и ветер, она еще была темна. И Натка, заметив это, спросила у Ти-Суеви: — Скажи, из чего сделана ваша школа? Крыша на ней не стеклянная, а блестит. Она мне нравится. Если бы спросить у Василия Васильевича Ни или у Василия Васильевича Пака, из чего сделана новая школа в колхозе Большого Тазгоу, они бы ответили: — Она построена из местных материалов. Но Ти-Суеви на этот вопрос ответил Натке не так.