Глава 4 — Побьют нас тут свеи, смертную чашу нынче изопьем — и твои мнихи, отче, и ратники, коих я сюда на погибель привел. Не успели мы уйти, тут головы свои и сложим! Стрелецкий пятидесятник Тимофей Анкундинов говорил спокойно, без всякого надрыва, принимая смерть как данность. И так больше года войну оттягивали как могли, понимая чем она закончится для всех православных, коих предал царь, сидящий в Москве. Не избранный всей русской Землей самодержец, нет — одними боярами на Красной площади выкрикнутый князь Василий Иванович Шуйский наречен быть царем, после того как убили Дмитрия Иоанновича. Про последнего разные слухи ходили — то он настоящий сын царя Иоанна Васильевича, или беглый монах-расстрига Гришка Отрепьев, либо хрен знает, кто таков был на самом деле. Вот только в том, что ляхи «сотворили» его никто уже не сомневался — и войско дали, и оженили на католичке Маринке, дочери пана Мнишека, коей молодой царевич сразу обещал отдать и Новгород с Псковом и всеми землями, и Корелу с уездом в «прокормление». И вроде убили его, и тело в прах обратили, пушку оным зарядив и выстрелив в закатную сторону — «иди туда откуда пришел», обратно в Польшу. Однако нет — ляхи тут же его снова привели — явился «чудом спасшийся» царь Дмитрий Иоаннович, рылом своим совершенно непохожий на того первого, убиенного. И этому Анкундинов, как и многие жители Корелы верили — среди них было немало тех, кто был в Москве в то время и видели самозванца. А потом побывали в Тушино, где правил «воскресший» царек, на себя прежнего совершенно непохожий, и при нем поляки, казаки и предатели бояре. И все признали самозванца, даже вдругорядь его матушка инокиня Марфа и женушка Маринка Мнишекова — и срама со стыдом не убоялись. Хотя кто тут бесчестить будет — если таковые и находились, и в лже с подменой упрекали, таких живо жизни лишали. А глядя на трупы казненных никто слова поперек уже сказать не мог против «тушинского вора», при котором уже и Боярская Дума имелась, и свой назначенный патриарх Филарет. А прежнего пастыря Гермогена власть многие епископы и митрополиты не признают — и в Русской церкви смута также идет. В Кореле нынешнего царя все жители изменником почитали, не иначе, и разными словами нехорошими срамили. Ибо «самодержец», не в силах с ляхами «тушинского вора» справится, два года тому назад призвал к себе на помощь шведского короля. Тот отправил восьмитысячное войско с воеводой Делагарди, и грамоту составили, что в уплату за ту помощь будет сто тысяч полновесных ефимков, русских полтин в перерасчете, и город Корела с уездом. Известию этому вначале жители не поверили — кто же из царей будет земли отдавать супротивнику, с градами и волостями без всякого боя. Отродясь такого срама не бывало! Однако в прошлом году пришли посланники из Москвы — заверили, что все так и обстоит, царскую грамоту показали. И срамили их всячески, и лаяли, что де бунтовщики токмо волю царя Василия не признают. Не признали, побили немного и вон из Корелы выгнали. И свою отписку в Москву отправили — против царя не злоумышляют, все подати исправно собирают, но в подданство свейской короны переходить категорически отказываются. Ждали поддержки, но Боярская Дума в оной отказала, а королю отписали, чтобы тот силой мятежную окраину, уже свою, усмирял. Теперь король шведский дважды послов своих в Корелу отправлял, и те уговаривали подданство принять по доброй воле, али в новгородские земли уйти, кто куда похочет. Воевода князь Мышецкий юлил, увертки делал, время тянул — жители все на московскую помощь надеялись. А свеи уже силой грозили, обещали на покорение войско отправить, которое в Выборге собирали — послухи, там побывавшие, говорили, что три тысячи в поход выйдут, сами шведы и чухонцы местные с ними, и немцы наемники — последних где-то треть, опытные ландскнехты. Известию этому ужаснулись — войско немалое, противопоставить ему можно только пятьсот стрельцов, да две тысячи спешно собранного ополчения, где только каждый десятый к бою привычен — дворяне да дети боярские с боевыми холопами, да монастырские ратники, все остальные мужики и горожане, что даже не вооружены толком. И решили приграничные сельца и погосты, и маленькую обитель южнее порогов, что «Лосевской» нарекли, разорить, а жителей в Корелу переселить. И на приграничных землях неприятеля людно и оружно встретить, отправив туда отряды для вящего бережения. Да только не успели — Анкундинова и его три дюжины стрельцов шведы всей силой в ските обложили, с утра пораньше, восьмерых монастырских ратников уже до смерти побили, когда они с возками к пристани направились, добро увозить. Теперь нехристи к штурму готовятся, зубы скалят. Разорят обитель, как есть сожгут и их тут всех побьют до смерти… — Лука, ворота засыпайте, чем можете — шведы свою пушку ставят. Иначе створки выбьют, и ворвутся. Тимофей обернулся к десятнику, что стоял с ними на воротной башне. Прекрасно понимая, что приказ его запоздал. Да и ни к чему — ядрами тын своротить легко можно, бревна выбить, и будет частокол беззубый, как старческий рот. И пойдут на приступ — две сотни воев против полусотни, и то если с монахами посчитать. И сделать ничего нельзя — пищаль на сто шагов бьет, сейчас просто от отчаянья стрельцы палят, отчаянно надеясь, что в кого-то из врагов попадут. Бестолково это, но хоть уверенность пока не потеряют. А мушкеты на триста шагов стреляют, а хорошие и на шестьсот, как и пушка, что сейчас перед воротами ставят. И ничего канонирам не сделаешь, их даже стрелами лучники не достанут — в обители был сын боярский Савелий Лаврентьев с двумя холопами. — К полудню ворота нам выбьют, не позже, — пятидесятник вздохнул, пряча отчаяние. — Ничего, мы их из пищалей побьем, как на приступ пойдут, а там на бердыши примем… Глава 5 Теперь нужно было только успокоить дыхание, и Стефанович постарался расслабиться, сосредоточив взгляд на возящихся возле пушки канониров. Если перебить артиллерийский расчет, то вряд ли у шведов имеется ему замена — в эти времена опытные и знающие «пушкари» десятками не бродят, и на рынке их как морковку корзинками не купишь. А монастырские ратники до вечера смогут продержаться, и ночью уйти — шведам просто сил не хватит для полной блокады крепостицы. Хотя сейчас летние ночи, но определенные шансы на успешный прорыв все же имеются. — У меня всего сорок патронов, — Владимир повторил счет как заклинание, взглянул в оптический прицел. Сам не мог похвастаться особо меткой стрельбой на большие дистанции, но тут до вражеского расчета всего триста метров, а дальность прямого выстрела из СКС на семьдесят метров больше. Позиция выбрана наилучшая — фланкирующая и чуть с тыла, самая выгодная, когда придется ее покидать и бежать. Придется побегать — шведы пусть не сразу, но сообразят, что добавился новый «игрок», хотя какое-то время выстрелы из карабина будут накладываться на общий фон ружейной пальбы. Главное, перебить расчет, а затем приняться за офицеров — они наряднее и плюмаж на шляпах более пестрый. И со шпагами, что немаловажно — характерное дополнительное отличие. Во время службы им целенаправленно вбивали в головы одно — уничтожать в первую очередь офицеров, затем орудийные и пулеметные расчеты, связистов и снайперов. А свое дело «отцы-командиры» знали отлично — Белоруссия, пожалуй, единственная страна в Европе, где в армии ведется целенаправленная подготовка партизан и созданы тайные базы на случай войны с «натовцами», в первую очередь с поляками и литовцами. Первые имели серьезные притязания на земли восточного соседа, которые считали исторически своими, так как захватывали их на протяжении многих лет, со времен унии с Великим княжеством Литовским. В его Гродненской области четверть из миллионного населения этнические поляки, а в том же Вороновском районе лишь один из пяти жителей не принадлежит к «ляхам». Территория «засорена» польской агентурой, под прикрытием действует полудюжина различных «культурных’организаций, а про позиции и влияние католической церкви и говорить не приходится, одни иезуиты чего стоят. И сторонников новой 'унии» хватало с избытком, к которым и его самого причисляли, считая этническим поляком, завербовав в Лодзи еще десять лет тому назад. Варшавские воротилы просто шантажировали своих соседей — не хочешь сотрудничать с нами, то не будешь заниматься бизнесом в Евросоюзе, и никаких виз больше не получишь. По такой простой методике, кроме поляков, привлекли к подрывной деятельности многих белорусов, вдалбливая им в голову, что они «литвины», исторический враг которых именно русские. Вот только паны не знали, что он, тогда еще юнец, ненавидит их, и недоброжелательство передалось ему с молоком матери — отнюдь не фигуральное высказывание. Потому, когда одна белорусская спецслужба, укрывшаяся под названием из трех букв, известных каждому советскому человеку, сделала ему предложение, он его принял, не стал отказываться. И прошел долгую подготовку, именно партизанскую, на случай войны с Польшей. Понятное дело, что это все тщательно скрывалось, ведь он продолжал заниматься бизнесом и часто делал вояжи по европейским странам. Останавливаясь каждый раз на берегах Вислы, поляки пока считали его «своим». Правда, за три последних месяца он выезжал только через Латвию — там остались открытыми погранпереходы, в то время как поляки и литовцы свои закрыли. Дыхание войны с каждым днем ощутимо чувствовалось, особенно с юга, где громыхало уже больше года… — Песни партизан, алая заря, молодость моя Белоруссия… Слова сами легли на губы — он видел зарю, наступало утро первого дня в этом мире, и он не рассчитывал, что будет второй или третий. Просто чувствовал, что все эти пришельцы враги не только русским, но и ему лично, и собирался дать им отпор — пришли незваными, за «шерстью», уйдете «стриженными», жаль, патронов мало. Палец плавно потянул за спусковой крючок, приклад мягко толкнул плечо. И попал первым выстрелом, что обрадовало — неплохо для почина. В оптику был хорошо виден канонир, забивавший банником пороховой заряд — швед опрокинулся на спину, рухнул навзничь, и только нога задергалась. Но рассматривать первую свою жертву Стефанович не стал — тут же сделал второй выстрел, и снова убийственно точный. Теперь секунду до этого живой человек превратился в мертвое тело, сломанной куклой рухнувшее на свое же орудие. Еще два выстрела прогремели следом — стрелять с сошек чрезвычайно удобно, опора многое значит, это не с рук и стоя — в этом случае промахи были бы неизбежны. А тут как на полигоне — уничтожил четыре цели, а интервенты даже не подозревают, кто их со спины уничтожает. Дымков от выстрелов не видят, те уходят в еловые лапы, что нависали сверху. Методика давно отработана, еще в долгой войне с фашистами в белорусских лесах и болотах. В той кровавой и беспощадной войне, где был убит каждый третий из белорусов, и мал, и стар, когда на его родине устанавливали «новый порядок» европейские «цивилизаторы» в форме цвета фельдграу. — Наша память идет по лесной партизанской тропе… Он тихо пел, не ощущая, что делает это непроизвольно, слившись всей душой с напевом, а палец продолжал нажимать на спусковой крючок. Цели выбраны заранее, и он поражал их одну за другой, не понимая, как ему это удается. И когда затвор встал на задержку, сигналя, что магазин пуст, он без лишних движений, будто всю жизнь это делал, вставил новую обойму из десяти смертей, пока еще запечатанных в металле. И стреляя по новым врагам, что стояли в перекрестии прицела, продолжал тихо напевать: — В каждом сердце живет и поныне, в каждой нашей семье с нами малые дети Хатыни… Белорусские партизаны. 1943 год. Глава 6 — Твою задницу — куда я попался! От…ся Бобик — Жучка сдохла! Стефанович выругался чисто по-русски, оторопело глядя вставший на задержку затвор, в то время как его пальцы нащупали в подсумке последнюю оставшуюся в подсумке обойму. Зарядил карабин, оставшуюся планку положил в подсумок, к двум другим, хотя любой в его ситуации просто выбросил ее. Но привычка к бережливости сработала и на этот раз — не любил он «сорить» своим добром, все же трудом честным и тяжким добывал себе на пропитание и достойную жизнь, а не воровством и казнокрадством. Да и в его нынешнем положении каждая мелочь может оказаться спасительной — втрое бережней ко всему сейчас относиться нужно. — Ты смотри, сообразили, гады, кто их тут проредил. Сметливые оказались — теперь бежать нужно, и как можно быстрее! И хотя в народе часто говорят, что «хорошая мысля приходит опосля», на этот раз он отреагировал на изменение обстановки своевременно. Вовремя увидел, что два десятка шведских всадников порскнули назад, горяча коней, и направились в его сторону. При этом растягиваясь по фронту, будто устраивая облаву. Почему «будто» — оно так и было, никогда не стоит считать противника дурнее себя. Он и сам бы так поступил в подобной ситуации — любую угрозу в тылу следует немедленно ликвидировать, на войне особенно, и горе той стране, где полководцы отмахиваются от таких проблем. Потом печалиться будут и сетовать, что логистика подвела, коммуникации перерезали. Голова их подвела, да гордыня с пренебрежением к врагу — а за ошибки генералов всегда платят своей кровью солдаты. Выполз из укрытия, вскочил на ноги, подхватил карабин в руки — еще раз мысленно посетовал на брата и его легкомыслие. Какое «обилие» патронов — всего две пачки, сорок штук — остался десяток! — Я сделал все что мог, теперь русские пусть сами выбираются. По крайней мере, шансы у них значительно выросли, тьфу — возросли! Стефанович с детства владел двумя родными языками, но иногда подбирал не то слово, такое бывает, если в местности распространен билингвизм. А в Гродненской области вообще говорят на трех языках — в широком употреблении и польский, причем с каждым годом число «природных» носителей и этой речи становится больше. А вот в минуты волнения Владимир переходил исключительно на русский, используя знаменитую ругань, но старательно обходя любые словосочетания, где было слово «мать», но порой вырывалось в горячке, куда от этого денешься. — Вашу мать, да сколько вас тут набежало⁈ Слева и справа между соснами показались всадники, причем в числе вдвое большим, чем у него оставалось патронов. Принимать бой в такой ситуации самоубийственное безумие, а к героической кончине Стефанович не был расположен. Одно дело помочь русским в трудной ситуации, и совершенно другое погибать за них в безнадежном положении, куда он себя, несомненно загонит, если будет продолжать придерживаться первого решения. А потому направился в ельник — там разглядеть передвижение одинокого партизана чрезвычайно трудная задача, это тебе не кустарник, где будут ветки трястись да птицы гомон устроят. Он старался дышать правильно, подобрав наилучший темп. Собьешь дыхание, пиши — пропало. На точности стрельбы сразу скажется, а у него патронов практически не осталось, теперь следует беречь каждый. Они буквально на вес золота сейчас, от них зависит жить ли ему, или пришло время умирать — последнего очень не хотелось. Вот только идти стало намного хуже, когда он выбрался из ельника. Пошел кряж, поросший соснами — самое невыгодное дело, идущего человека легко заметить между редкими деревьями. Другая беда камни, которые буквально произрастали из земли, покрытые мхом. Неправильно поставишь ногу, соскользнешь — вывих, растяжение или перелом гарантированы. И тогда либо стреляться, чтобы не попасть в плен, где его умучают, или добраться до рюкзаков и там, на время, притаиться — но последнее в лучшем для него случае, со счастливым концом, так сказать. Так что топать по дуге к месту стоянки нужно, и погоню за собой не привести. А там укрытие можно сделать, супчик на газе сварить, чай вскипятить, в тепле ночку переспать — аптечка есть, и вода рядом, что немаловажно. И костер разжигать не потребуется — унюхать дымок враги смогут, как не старайся, от таких случайностей никто не застрахован. Сейчас, осторожно ступая между камнями, внимательно смотря и себе под ноги, и постоянно оглядываясь вокруг, чтобы не быть застигнутым погоней врасплох, Владимир подивился трудолюбию местных крестьян. Подобное он видел у эстонцев — там камни также лезли из земли, и все поля с огородами были окружены ими. Селяне каждый год вытаскивали валуны и делали из них ограждения, каменные заборы, обмазывая глиной, а потом уже бетонируя. Чрезвычайное упорство, помноженное на привычный труд — каждый на своем хуторе работал так, что надсмотрщики с их палками могли позавидовать такому энтузиазму. Действительно — своя земля иного подхода требует, тут подгонять никого не приходиться, людским потом землица пропитана. В этом и различие свободного труда от принудительного, и не важно барщина это, или колхоз, не нынешний, а те, которые были… — Тьфу ты, вот попался! Лошадиное ржание впереди оказалось для него настолько неожиданным, что похолодел душой и остановился. Враги были не только позади, теперь оказались и впереди, преградив дорогу к спасительному бегству. Всадников пять или шесть, и это не удивительно — конный всегда опередит пешего, особенно, если знает где путь без камней… Таковы кряжи на Карельском перешейке… Глава 7 — У меня десять патронов, — как мантру повторял одни и те же слова счета Владимир, на которого накатило бесшабашное отчаяние. Сзади враги преследуют, и спереди они появились — теперь не отстреляешься, пробиваться нужно, палить в упор, без промаха. Это не было безумием, как могло бы показаться на первый взгляд. Врагов было шестеро, это много, но превосходство в оружие на его стороне, и редколесье, усыпанное камнями, дает именно ему неоспоримое преимущество. Противника он оценил с первого взгляда — вроде рейтары, рисунки видел. Четверо как родные братья — железные нагрудники и каски, у каждого меч, и по паре пистолей в седельных кобурах. А вот двое кроме ножей на поясах ничего не имели, да и одеты в лохмотья, и жались за спинами воинов. А когда те стали спешиваться, что-то выкрикивая, и вынимая мечи из ножен, эта парочка, тоже покинула седла, вернее подобие седел, да и кони у них были заморыши. И на него не пошли, стали привязывать всю полудюжину коняшек, а потому противников у него будет всего четверо. А пистоли, что взял лишь один из них, не страшны — у него в руках карабин с оптикой, а правило пятидесяти метров действует и тут. Да и вооруженный пистолетами станет мишенью в первую очередь. — Подходите, не бойтесь — я один, вас четверо, — усмехнулся Владимир, разглядывая врагов. Те всем своим видом демонстрировали полную уверенность в победном для них исходе схватки, ведь любая пищаль в этом мире стреляет только один раз, а потом ее долго заряжают. А потому Стефанович отошел за огромный валун, поставил на сошки карабин, склонился, и стал тут же стрелять по подходившему противнику. Стволы сосен ему не мешали брать на прицел одного врага за другим, тем более шведы сразу сделали ошибку, бросившись на него втроем, когда на землю рухнул первый их товарищ. И зря — лучше бы бежали до ельника обратно, сломя голову, петляя между деревьями, тогда бы хоть у одного остался шанс на спасение. Но куда там — троица оказалась «отморозками», совсем на голову «ушибленными» — поперли на него буром. А он стрелял прямо в грудь, рассудив, что попадание пули в упор их примитивная броня не выдержит. Правда, в одного пришлось выстрелить дважды — бешеной собакой полез напролом, размахивая мечом, и от попадания пули только покачнулся. С десяти метров свалил — карабин держал уже в руках, понимая, что нужно целиться как можно вернее и быстрее. — Фу, уж было испугался, — мужчина утер капли со вспотевшего лба, на секунду стало страшно — так близко подпустил взбесившегося рейтара. И посмотрев на него, удивился — швед не желал умирать. Лежал, дергался руками и ногами, хрипел, изо рта пузырями шла кровь, но был еще живой. Нужно было добить, к чему человеку так страдать, но он не мог. Штык на охотничьем варианте СКС отсутствовал, а наклоняться над врагом, чтобы дорезать его охотничьем ножом было выше всяких сил, людина ведь, не кабанчик. А тратить патрон из пяти оставшихся было безумием, которому нет оправдания, и никакие соображения гуманизма тут не подействуют. — А эти что не бегут, бессмертные что ли⁈ Подойдя ближе, он удивился — парочка сидела на корточках и завороженно взирала на него белесыми выпученными из орбит глазами. И совершенно покорные судьбе — когда Стефанович навел на них ствол карабина, то оба смертельно побледнели, но не шелохнулись, только зрачки в глазах чернотой разлились. Похоже на слуг или рабов — обряжены в лохмотья, щеки чуть впалые, видимо, недоедают. Один мальчишка лет четырнадцати, второй мужичонка под сорок, с обильной сединой — этот не сводил глаз с карабина, что-то произнес негромко. Владимир уловил знакомое имя — «Ильмайлине», так звали героя карело-финского эпоса «Калевала», кузнеца, которого финны именовали Ильмаринен, а эстонцы Ильмарине. Была у него подруга из Таллинна, рассказывала о «Калевипоэг» — так эпос на эстонском называется, ведь три народа между собой родственны, как русские и белорусы. — Да, несущая смерть трубка, выкованная мне самим Ильмайлине. И потому они погибли! Розумець? — Розумець, — кивнул мужик, а Стефанович обалдел — судя по всему, к нему попали в плен два карела, которые прислуживали шведам. И понимали белорусский язык — тут свихнуться можно, раз ответ на нем был дан. А потому показал на поверженных врагов пальцем и спросил кто они. Последовал короткий ответ из одного слова, высказанного с нескрываемой ненавистью, словно с кровью выплюнули выбитый зуб. Видимо, к своим хозяевам бывший раб, а в этом теперь не было сомнений, относился крайне неприязненно. — Хаккапелиты! — Дорежьте их, и наденьте их одежду — сбросьте лохмотья. Навьючьте все на лошадей, и идите за мной. Поторопитесь! Стефанович говорил медленно, и помогал жестами — карелы все прекрасно поняли, кланялись, вытащили ножи. И деловито, будто десятки раз этим занятием занимались, добили рейтар совершенно спокойно. И начали мародерство творить, раздевая убитых. Владимир старался не смотреть на это занятие — у него начался «откат», руки затряслись. И немудрено — первый раз в жизни людей убивал, и не одного, счет за два десятка пошел. Но через прицел стрелял, а тут затошнило, когда вблизи увидел. Сглотнул, язык и губы пересохли, и он достал сигарету. Щелкнул зажигалкой и закурил — и тут же поймал донельзя удивленные взгляды пленников. И не курению табака они удивились, нет — смотрели на пламя зажигалки вытаращенными глазами. — Ну да, я бы тоже удивился, живя в этом обществе — ведь технологии в нем сродни магии, недаром тут алхимиков колдунами именуют. И мне поверили, ведь я не фокусы прежде показывал, я людей убивал необычным оружием — а такое всегда устрашает тех, кто видит собственными глазами… В этих лесах, отнюдь не безлюдных, кругом одни камни…