— Хреново, даже когда новгородские и псковские перейдут под мою руку, выращивать подсолнечник можно только в самых южных районах, по рекам Ловати и Великой. А вот кукурузу только на корм. Хотя климат там как в Белоруссии, чуть холоднее, но вполне приемлемо. Не то, что здесь… Мужчина передернул плечами — дядя с братом время от времени таскали его по Карелии, заезжали в Мурманскую область. И пожив там несколько раз зимой в юности, Стефанович решил для себя еще тогда — после начала листопада нужно перебираться в места значительно южнее, морозы для него казались невыносимыми. Только Псков и Великие Луки подходили — от них до Белоруссии (которая сейчас под литвинами) рукой подать. — Никогда бы не подумал, что меня озаботить сельское хозяйство может. Но без зерна никуда, а картошка дай бог только лет через десять пойдет в достаточном количестве. Пока только на семена откладывать, селян обучать, да огороды под нее повсеместно копать. Без бульбы в этих местах никак не обойтись — «вторым хлебом» не зря позже именовать будут. Стефанович тяжело вздохнул — с каждым днем проблемы только множились, и он ужасался тому объему работ, который предстояло выполнить. Про выходные дни он давно забыл, погряз в заботах, что росли как снежный ком прямо на глазах, и он с тоской подумал, что скоро будет непрерывно кружиться, как та белка в колесе… Выборгский замок — исторически это «замок», закрывающий «дверь» на Карельский перешеек, к древним новгородским землям. Или «ключ» к ней, если со шведской стороны посмотреть… Глава 37 — Палите из пищалей, и уходим в лес! Быстрее! Серьга, ногу приволакивай, будто уязвили тебя. Лука, падай оземь, и ползи! Сотник Тимофей Анкундинов сейчас только суетился и кричал, понимая, что с крепостных стен его стрельцов свеи хорошо видят. А «бой» уже пошел нешуточный, узкую гладь залива затягивал пороховой дым. Из длинного каравана шнек одна была потоплена, две, на которые заранее нагрузили сено, превратились в погребальные костры. Те людишки, что подожгли свои ладьи, уже бросились в воду, их вытягивали на лодки. С тех постоянно палили из своих мушкетов ландскнехты в кирасах — над головами то и дело слышался посвист пуль, осыпалась хвоя с елей и сосен. Хоть и «потешный» был бой, но многим, в том числе и ему самому, он казался настоящим, да и настоящие потери уже были. Один стрелец из его сотни сорвался с камня и насмерть разбился, второй сам себе свернул шею, и теперь застыл на мелководье лицом вниз, безвольно раскинув руки в стороны. Пятеро покалечились, кто ногу подвернул, и руку сломал тоже, двум рожи опалило порохом — обычное дело. Да и «свои» шведы двоих потеряли точно — сам видел, как в воду упали и не выплыли. — Все, в лес уходим, тела погибших бросайте — пусть шведы их видят! Всем в лес, отходим и по стругам палим! Успели, пороховой дым медленно рассеивался. Присев под елкой, Тимофей видел, как первые лодки стали подходить к крепостной пристани, как спрыгнул на нее генерал Андерссон, которому обязаны были дерзким захватом Выборга. Но в гарнизоне видимо поверили, что воевода с подкреплением пришел, под синим королевским знаменем, с припасами всяческими, на струги нагруженными. И раскрылись ворота во всю ширь, вышли начальные люди, одному из них протянул грамотку от губернатора — Анкундинов знал, что ту бумагу выборгского воеводу заставили написать не по доброму желанию, а с принуждением. Но комендант поверил бумаге, махнул рукою. Вышли из ворот его люди и стали помогать перетаскивать мешки, разгружать лодки. Генерал Андерссон сам повел своих людей в замок, обустраивать и отдыхать после «жаркого сражения» с русскими стрельцами. — Неужто обману поверили, было бы славно… Анкундинов еще раз посмотрел на замок Олафборг, каменные стены с пушками и башнями производили на всех неизгладимое впечатление. Штурмом взять такую твердыню было невозможно, токмо хитростью. Для того и пожертвовали и людьми, и лодками. Даже усадили на весла прежде раненных в Выборге ландскнехтов, чтобы шведы узрели окровавленные повязки. И вот на берегу погибшие стрельцы из его сотни лежат, водой омываемые — зримое доказательство прошедшего «боя». Жалко было людей до боли, «служилых» и так жутко не хватало. Обезлюдели бывшие новгородские владения за последние годы, особенно когда первый царь Иоанн Грозный своих опричников привел. От того кошмара, что случился, а потом от долгой войны с поляками и шведами, запустела земля. Отец Тимофея был своеземцем, имел усадьбу и хозяйство крепкое, но только все в дым ушло, а людишки разбежались, куда глаза глядят от глада. Но воевать со шведами надобно, и не жалея живота своего — придут «соседушки недобрые», и своего добра с домом в Кореле он лишится. А ведь все нажито непосильным трудом, пятнадцать лет как прошло, когда добрейший государь Федор Иоаннович, отданные шведами Корелу с уездом повелел народом заселять, льготы разные пожаловал, от податей освобождение по царской милости своей дал на десять лет. И потянулись люди с семьями, животинкой и скарбом от боярского лихоимства и поборов, ища в новом краю для себя счастье. И вроде обустроились, прибыток пошел, ибо обильны леса дичью, а реки с озерами рыбой. Жгли лес, освобождая для пашни крохотные участки пригодной земли, заранее вывернув из нее камни. И получали в первый год хорошие урожаи, которые последующие года снижались, но сам-три выходило по-всякому. Жизнь пошла, а тут Смута и сюда нахлынула — выкрикнутый боярами царь Василий Шуйский весь уезд шведскому королю отдал. Вот тут народ на дыбки и вскинулся, что твой медведь, решили всем миром от такой напасти обороняться. Но вряд ли бы выстояли, если бы не королевич молодой, сын датского принца Магнуса и княжны Марии Старицкой, что явился со своим войском, пусть маленьким — отряд ландскнехтов из немецких земель, что «папежников» отринули. И под его началом побили малые шведские отряды, а потом у стен Корелы и войско большое. Не просто победили — с «немцами» договорились, и много ландскнехтов на службу королю Владимиру перешло по доброй воле, и среди них генерал Андерссон. И собралось вече, и решили городом и всем уездом призвать на княжение, как в старину делали, молодого ливонского короля, и всем миром помочь отвоевать ему вотчину родовую. И первого успеха сразу достигли — Выборг у свеев отобрали, сам в том нападении участвовал, под рогожей на повозке прятался, и одним из первых в замковых воротах оказался. И сам в поход сюда отправился, за честью и славой, осталось только подождать, когда ландскнехты на службе ливонского короля перебьют ратников короля шведского Карла, напав на них утром. Ибо в это время у людей бывает самый сладкий сон. — Следует подождать, и костры можно запалить, кашу сварить. Поднявшись с земли, сотник Тимофей Анкундинов принялся отдавать приказы, и первым из них было распоряжение приготовить лодки и выставить наблюдателей, чтобы в нужный момент сразу прийти на помощь… Олафборг — «крепость Олафа или Улафа», позднее Нейшлот, и ныне Олавинлинна. Глава 38 — Действительно — «пустошь»! И как можно было довести до этого действительно процветающий раньше край⁈ И если такое написано в бумагах, и еще хуже я слышал от людей — то какова будет действительность, если увижу ее собственными глазами? Такое было страшно представить, но князь Одоевский отписал ему бумагу из Новгорода, отметив, что «град до сей поры запустел». И можно бы не поверить, но так воевода в курсе происходящего и приведенные им цифры не просто удручали, они в голове не укладывались. Всего за полвека населенные и процветающие края превратились в «пустошь». И прежнего стотысячного населения Великий Новгород достигнет только спустя четыреста с лишним лет, как и Псков, впрочем, тридцатитысячное население которого сократилось в три раза. Ладно бы чума, глад, мор и все «казни египетские» прошлись беспощадно, куда больше бедствий доставили непродуманная политика московских царей, опричнина Ивана Грозного, Ливонская война и Смута. И сейчас в Кореле он читал документы и волосы дыбом вставали от бесхитростных слов — «умер с глада, хоромишка распалась»; «сбежал, семья его с голоду мертва»; «немцы убили, двор сожгли»; «опричные живот пограбили, самого умучили». Перечень событий очень длинный и ужасающий. И к этому добавлялась полное разорение городских и крестьянских хозяйств, ставшее уже тотальным. В самом городе разорилось четыре пятых домовладельцев, имеющих мастерские и торговые лавки — окончательно «обнищав», другие влачат жалкое самое существование. По все «пятинам» будто танковыми армиями прошлись с «ковровыми» бомбежками прошлись, а потом тотальную резню населения устроили без всякой жалости. Водская, Шелонская, Деревская и Бежецкая по числу дворов сократились на три четверти, масса деревенек и селений «пусту быть, поля не запаханы, хоромины развалились». А те, что имелись, изрядно сократились в количестве и так немногочисленных дворов — обычно их было по 5–8, сейчас 1–3, и редко когда больше. Картина страшная, ясно показывавшаяся, что никаких перспектив на бывших псковских и новгородских территориях отныне нет, если бы не другие материалы, от которых не просто оптимизм появился, но и уверенность в том, что ситуацию можно изменить к лучшему. В южной части Обонежской пятины, та, которая до реки Свири, число дворов сократилось на треть, зато за Свирью и во всем Заонежье, населения прибавилось чуть ли не втрое, как на всем «Кемском берегу» и Коле, так тут называли огромный Кольский полуостров. Сюда, в спасительную тишину карельских лесов и бежал народ, спасаясь от лихолетья, надеясь пережить здесь войну, мор, голод и безрассудные социальные эксперименты вроде опричнины, пришествия «Лжедмитриев» и кошмарной Смуты. С Водской пятины люди массово бежали за реку Неву, в Корелу и земли уезда — там было спокойно последние пятнадцать лет и многие подати не взыскивали. А два последних года вообще «независимость» появилась, да и казна оказалась полнехонькой, вот только серебра в ней до прискорбности маловато будет, и то стремительно исчезает в бездонных карманах наемников, которые не только есть-пить хотят (с этим проблем нет), но и заработать. Однако треть ландскнехтов удалось соблазнить переходом после трехлетней службы в «своеземцы» — мелких земельных собственников с привилегиями. А заодно разрешить всем занимать «пустоши», с отменой податей на пятнадцать лет, как это сделано было Борисом Годуновым в Кореле. — А ведь наполнится земля людьми, а раз собственниками будут, то никакого крепостного права и в помине не будет. Крупных боярских вотчин допускать нельзя — как батька любит говорить — олигархи нам ни к чему. Они ведь, триста «золотых поясов» и погубили Новгородскую республику. И холопства тут не нужно — капитализм идет, с наемным трудом. Право бывших вотчинников на землю, что стала «пустошью», соблюдать не станем — пусть будет наказанием для тех, кто поборами заставили людей бежать от тяжкой доли в поисках лучшей. Все должно быть по закону, одна только проблема, которую разрешить невозможно — как написать «Судебник» и заставить выполнять всех его статьи⁈ Владимир закручинился, потирая пальцами виски — не выдержал, достал сигарету и закурил. Народ можно привлечь во все четыре опустевшие «пятины» — вот только придется защищать от разбойников и интервентов, казаков и боярских отрядов. Доходов крестьяне скоро не дадут, и так разорены, лет на десять освобождение от податей давать нужно. А если голь перекатная и беженцы, то наоборот, еще придется вкладываться, чтобы те хозяйством обзавелись. «Льготы» в городах и посадах для ремесленников нужны, еще привлечь для работы на будущих мануфактурах, в армию — не воинскую же повинность вводить, лучше отбирать профессионалов, но им платить нужно, и хорошо, чтобы воевали и к противнику не переметнулись. — И где мне взять прорву денег, треклятого серебра, месторождений которого в Московском царстве сейчас просто нет. Как и золота, оно только на Урале, да хрен знает где, не помню. Да на Кольском полуострове — там бывал разок, и видел, как старатели трудились. Они вроде за сезон полтора килограмма намыли, а ведь такое место не одно там будет, у брата на карте прямо-таки овалы нарисованы. И железа там много, и меди с никелем… На последнем слове Владимир споткнулся, призадумался, и достал из берестяной шкатулки несколько круглых и светлых монет — российские рубли из будущих времен. Хмыкнул, негромко прошептав: — Как там императрица Екатерина говорила — неважно, что бумажно… Копейка и деньга времен царя Ивана Грозного — чеканились из серебряной проволоки. Других монет, из меди не в счет, просто не имелось — эти самые ходовые… Глава 39 — Владыка, ты же сам видишь, что если не переймем новшества, что делают тех же шведов сильными — быть русским и дальше битыми! Владимир сделал паузу и внимательно посмотрел на епископа — тот сидел молча, нахмурившись, о чем-то мучительно размышляя. Сильвестр ему нравился — очень энергичный священник, отнюдь не поп, каких множество. И никаких технических новшеств отнюдь не чурался — может быть потому, что Корела приграничный с Выборгом город, и такой сосед как шведы, поневоле заставлял быть ко всему внимательным. Да и два года «независимости» не прошли даром — если живешь столь долго под реальной угрозой вторжения неприятеля, поневоле станешь расторопным и предусмотрительным. Особенно когда на помощь нет надежды, тут как в поговорке про ту соломинку, за которую ухватится утопающий. — А ведь мы можем создать гораздо более сильное войско, чем у любого неприятеля. Даже те малые силы позволили взять Выборг и Олафборг, пусть вероломно и с коварством, но мы крепостями овладели, а не свеи Корелой. Но ведь не смогли бы сие провернуть, если бы те же немцы и шведы в моем войске сейчас не служили. Не будь ландскнехтов с мушкетами, да не успей ими стрельцов вооружить и обучить стрелять, да еще пулей, которую мне удумали, быть нам крепко битыми. А церкви и монастыри православные были бы шведами упразднены, разрушены либо в кирхи превращены. — Все беды от схизматиков… — Больше от нашей косности и глупости, владыка, — оборвал епископа на слове — вроде умный, а порой тянет на обличения, филиппики произносит. И с нескрываемым злорадством добавил, с усмешкой нехорошей: — Те семь бояр, что польского королевича решили на московское царство поставить, разве католики или язычники? Может быть они магометане, иудеи или буддисты⁈ Самые что ни на есть православные, что в церкви пудовые свечки ставят и еженощно молятся, но при этом ведут себя аки волки хищные. Так чего на врага пенять, если у себя в доме сами Смуту устроили, и передрались между собой как нехристи⁈ Епископ засопел, крыть в ответ, как говорится, ему было нечем. Теперь можно было переходить к диалогу, как уже дважды происходило — трезво оценивая положение Корелы, епископ не бичевал новшества, наоборот — благословлял начинания, как и его самого, хотя не оставлял попыток склонить в православие. А потому Владимир сразу зашел с козыря, чтобы сделать свои позиции очерченными и более крепкими, нанеся предупреждающий удар, и на корню пресекая возможные обличения. — Да, я не православный, но будь им, разве бы охотно пошли ко мне на службу шведы и немцы, разве бы приняли мою власть в выборгской стороне местные жители⁈ Нет, они мне дружно присягнули и верно служить обещали, а потому я их достаток не тронул. Разорил лишь тех из жителей, кто к королю в Стекольну решили отъехать. Теперь весь перешеек за мною, и крепость Орешек, что выход в Ладогу запирает тоже. А также Ижорская землица за мной пойдет — то, что там «тушинскому вору» присягнули, пустое. Ибо там проведали, что Ивангород, Ям и Изборск, крепости наши, шведы себе вознамерились вернуть. А царь Василий Шуйский взял и Корелу с уездом отдал свеям. Так что всем жителям стало ясно, куда дело идет. — Так я ничего и не сказал супротив этого, государь. Лучше пусть русские земли под твоей десницей будут, чем под свейской, али нового московского царя, королевича Владислава Жигомонтовича. Я про то говорю тебе, что негоже внуку князя Старицкого в лютеранстве пребывать… — А кто тебе сказал, что я православие принимать не стану? Нам сейчас устоять нужно, а сие совершить можно только с помощью хитрости и обмана, интригами — сил у нас мало. Нужно стравить между собой врагов наших, ляшского и польского королей, и постараться помощь получить — а без нарочитого лютеранства этого достигнуть пока нельзя. Хотя и так трудно будет удержаться, если шведы против нас великую силу соберут. Не выстоит одна Корела, и даже если ижорская землица с нами вместе будет. А потому я не только их под свою руку возьму, но и Новгород с Псковом. И от Москвы, где у власти «семибоярщина» стоит, отшатнусь на время. Ты ведь за старину печешься, владыка, так вот она и будет — не прошло и века как тот же Псков государь Василий Иванович силой прибрал, а его отец до того и Новгород. И что — хорошо ли их жителям стало от московского правления⁈ Наверное, и опричники царя Иоанна Васильевича по-доброму отнеслись к ним — ведь многие старики хорошо помнят, что происходило в те дни! А теперь еще королевича Владислава с «семибоярщиной» терпеть будем⁈ Удар убийственный, особенно про бывшие «вольные» города — епископ Сильвестр и митрополит Новгородский Исидор местные уроженцы, а последний долгое время на Соловках находился, игуменом обители. — За всю русскую землю отвечать не хочу, пусть сама решает, как жить ей дальше с Лжедмитрием, Владиславом и прочими. А мы отсюда посмотрим, как дела пойдут в Первопрестольной, и своим умом жить начнем. — Чего ты от меня хочешь, государь, не ходи вокруг и около, сам вижу, что православных яро защищаешь и сил не жалеешь. — Вместе со мной за дело приниматься, и тебе, и митрополиту Исидору, и князьям с новгородскими, псковскими и корельскими боярами, и служивому с черным людом. Обустроить землю по своему обычаю, и самим тут жить, и чтобы никто не указывал, что нам можно делать, и чего нельзя. Сами все решать будем, всей землей — на то вече есть, только колокол отлить нужно, прежний ведь снят и увезен… Крепость Орешек, запирающая вход из Невы в Ладожское озеро — новгородцы прекрасно понимали стратегическую значимость этого острова для «Господина Великого Новгорода». Отдана шведам после яростной обороны, и путь на Балтику для русских был окончательно закрыт. Так как и Корела, и вся Ижорская земля, и Новгородчина с Псковщиной, были заняты шведами на основании их договора с царем Василием Шуйским… Глава 40 — Княже, как видишь — шведы тут, в Москве на троне будет польский королевич — веселая история получается. Царь Василий Шуйский, которому ты исправно служил, ворога привел на наши земли, и нам теперь предстоит его отсюда выпроваживать восвояси. И поверь, мы это совершим независимо оттого, будешь ли ты, Григорий Константинович, нам помогать с московскими стрельцами или нет. А мне лично совершенно безразлично, какое на мой счет имеет мнение московское боярство — править ими я не собираюсь. Они себя полностью дискредитировали в глазах всего православного люда. То Бориске Годунову присягнули, а потом того предали и на сторону первого «Дмитрия Ивановича» переметнулись. Затем, как того убили, Ваську на престол выдвинули, а тот, чтобы у власти удержаться, стал русские земли шведам отдавать. И кто он после этого⁈ Вопрос был риторический — князь Волконский, по прозвищу «Кривой», так как косил глазом, дородный пятидесятилетний муж, только заметно поморщился, с трудом сдерживаясь от яростной отповеди пришлому королевичу, непонятно откуда взявшегося. «Истинного», не самозванца — заикнись о том, ратники любого в клочки раздерут. Ибо не может быть столь удачлив и высокомерен очередной «искатель трона», и тем более, совершенно не желающего его занимать. А Владимир, сын Магнуса и княжны Марии Старицкой, продолжал говорить насмешливо: — Затем присягали второму «Дмитрию Иоанновичу», и неважно, что тот не схож своей харей с первым. Теперь вот у вас правит «семибоярщина», призвавшая на трон королевича Владислава. Потому скажи — нужно ли мне родовитое московское боярство, что интригами и предательствами опутано. Неспроста ведь Скопина-Шуйского отравили, и власть польского короля признали. Васька-царь шведов призвал, недоумок, а Жигомонт, со свеями воюя, этот повод к прямой войне и использовал. А бояре, местничая друг с другом, под Клушино и обгадились жидко. И ты им под руку мне советуешь идти, помогать изменникам и отравителям⁈ Князя от таких слов передернуло — он был назначен воеводой в Новгороде царем Василием Шуйским, что пострижен насильно в монахи по приговору Боярской Думы. А теперь этот наглец фактически выпроваживает его из града, вступив в тайный сговор с новгородцами. Ведь измена это, с какой стороны не взгляни — Новгород и Псков давняя вотчина московских царей. Но всегда о восстановлении своих «вольностей» тут мечтали, в сговор вступали, не зря опричное войско разгромило град на Волхове. И вот опять — пригласили на княжение как в старину правителя, хоть иноземца веры лютеранской, но крови по матери великокняжеской. И вот-вот все земли от Москвы отложатся, и ведь в измене не упрекнешь — нечего было польского королевича на престол выбирать. — Езжай в Москву, князь — путь тебе чист! Передай Боярской Думе мой наказ — власти семи бояр не признаю, считаю избрание католика на московский престол изменой, о чем оповестил все земли от Новгорода и Пскова, до Корелы и Кемского острога. Меня призвала вся Ижорская земля и Корела, Обонежье и Заонежье. Я теперь там государь! Новгород и Псков также пошли под мою руку — я сейчас им защита, а не Москва. И шведов сами выбьем из своих земель — сил на то хватит. Выборг и Олафсборг уже взяли, и более никому не отдам. И холопом царьков Московских считать себя не буду, да и не будет на моих землях впредь никакого холопства! Мы все к старине вернемся, к вольности, которой эти земли Москва лишила! И порукой тому нам православная церковь, что будет жить по старому укладу, а не повинуясь любым решениям, что принимают на патриаршем дворе временщики, которые меняют друг друга, по воле самозванцев передавая пастырские посохи! Так и передай «семибоярщине», а вот мои грамоты! — Оповещу о том бояр в Москве, принц, по твоей воле. И грамоту со словами твоими передам в точности. Волконский низко поклонился, блюдя честь — однако называть королем отродье Магнуса князь не собирался. Но вежество необходимо, иначе можно головы лишится запросто. Ситуация в Новгороде стремительно изменилась, стоило горожанам узнать, что внук последнего Старицкого князя овладел Выборгом с землями, и идет с большим войском, чтобы взять все новгородские земли под свою защиту. Так что встретили ливонского королевича как правителя, восторженно, особенно все умилились его встрече с матушкой, которую тайно увезли из Новодевичьего монастыря. И вече, впервые за полтораста лет собрали, наплевав на давний запрет, наложенный московскими государями. А там, понятное дело, приговорили считать Владимира Магнусовича государем Корелы и Ижоры, «Господина Великого Новгорода» и его «младшего брата» Пскова, тоже «господина великого». И как только успели все спроворить в тайне глубокой, о чем посланные из Москвы бояре даже не подозревали. И все дело в митрополите Новгорода и всего Поморья Исидоре и епископах псковском и корельском — отныне их Москва смещать не сможет, не во власти это патриарха, которого самого согнали с пастырского престола, а нового еще избрать предстоит.