– Тише! – прошипел этот кто-то. Разглядеть его было нельзя: свет размывал все контуры. – Тише, а то она услышит! Лучик света метнулся вверх, указывая на что-то, находившееся над ее головой. Анжи медленно перевела взгляд и чуть не рухнула с лавки от ужаса. Прямо над ней на ветке сидел монстр с телом птицы и женской головой. Перья на монстре переливались, как радуга – то ярко-красным, то ярко-зеленым. От такого разноцветья резало глаза. Очень хотелось отвернуться, но взгляд птицы притягивал, заставляя смотреть только на нее. Лицо птицы было девичьим, с заметными веснушками на вздернутом носу. Волосы на ее голове были собраны в высокую корону с яркими драгоценными камнями. Над короной неоновым цветом полыхали буквы, после долгого прищуривания и вглядывания сложившиеся в слово «АЛКОНОСТ». Птица улыбалась, мягко покачивая крыльями. В ее лице было столько сострадания к рыдающей Анжи, столько понимания ее горя и одиночества, что Анжи успокоилась. Ей тут же захотелось встать и выложить этой птице все, что накопилось у нее на душе. Она даже повернулась к Джеку, чтобы показать это странное явление, когда заметила на спинке лавочки, как раз между Воробьем и прикорнувшим рядом с ним Лентяем, еще одну птицу. Эта птица была заметно меньше той, что сидела над Анжи, но у нее тоже была женская голова. Волосы стояли дыбом и полыхали, как хороший костер. Крылья ее и хвост состояли из крупных темных перьев, переходивших на спине в красные. Она сидела, расправив крылья, и тянула одну протяжную ноту. Едва только взглянув на нее, Анжи захотела спать. Опухшие после долгого рыдания веки отяжелели, глаза защипало, по телу волной разошлось приятное тепло. И она бы, наверное, так и улеглась на лавочке, растолкав давно уснувших Джека и Серого, если бы из темноты на нее не глянул Ужас. Глаза третьей птицы пронзали насквозь. Они были красными, как огонь, и черными, как смерть. Они испепеляли Анжи и тут же возрождали из пепла. Птица была самой Ночью. Ее чернота была чернее любого черного цвета. Но, приглядевшись, Анжи заметила, что в ее крыльях мелькают белые перья с голубыми и красными полосами. Клюв – нежно-фиолетовый, заостренный, похожий на клинок. А глаза яркие, зеленые, цвета молодой травы. И столько в них было мудрости, столько знания, что Анжи, не задумываясь, шагнула в кусты. Эта птица тоже пела, но ее песня была сладостной, и Анжи, наверное, непременно умерла бы, если бы эти звуки прекратились. – Стой! Не ходи! – прошептали ей в затылок. Но она не могла отвести взгляда от колдовских глаз. Сидевшая перед ней птица наливалась цветом и уже не просто манила, а звала за собой, требовательно, настойчиво. – Оглянись! – кричали за ее спиной. Но зачем ей было оглядываться, когда перед ней была сама Радость? – Посмотри под ноги! – прошипели ей прямо в ухо. И от этого контраста благости и ненависти Анжи покачнулась и машинально глянула вниз. Наверное, о таких случаях говорят: волосы встали дыбом. Волосы у Анжи встали дыбом не хуже, чем у второй птицы, усыпившей мальчишек. Под ногами были кости. Человеческие кости! Руки, ноги, ребра, черепа с остатками волос и щербатыми зубами. Черные провалы глаз пялились на нее. Голые улыбки. Ушедшая жизнь. Песня в ее ушах прервалась. Анжи испуганно вскинула голову. Птица снова стала черной. Черный поглотил все остальные цвета. Птица раскинула крылья, распахнула свой страшный клинообразный клюв и заорала. В лицо Анжи ударил сильный порыв ветра. Кости под ее ногами зашевелились. – Не мешай мне, сестра! – завопила черная птица, да так, что у Анжи заломило барабанные перепонки. – Это моя добыча! – Сирин, птица вещая! Оставь ее! – заволновалась птица с огнем в волосах. – Она – моя! – Черная птица взлетела вверх и, сложив крылья, камнем ухнула на землю. – Шагни в сторону, – посоветовала огневолосая, и Анжи послушно отступила. Сирин со всего маху врезалась в землю, уйдя в нее до половины. Подпрыгнули потревоженные кости, воздух дрогнул. Птица с трудом выбралась из воронки, отплевываясь от земли. Перья на ее крыльях были поломаны, сквозь съехавший на сторону клюв просматривались черты женского, заметно исцарапанного лица. – Вот ведь, – вздохнула птица Сирин, по-человечески усаживаясь на землю и обдергивая переломанные перья. Анжи не выдержала и хихикнула. – Смейся, смейся, – разрешила Сирин. – У меня работа такая – разгонять печаль и тоску. Пожрать только не дают, а работать – это завсегда! Кстати, тебе сегодня повезло. – Сирин встала, встряхнулась и снова превратилась в черную птицу. – А с ней, – птица ткнула крылом Анжи за спину, – связываться не советую. Затоскуешь! – Лети, лети отсюда, – махнула крылом огневолосая. – Без тебя разберемся. Сирин чисто по-женски фыркнула, несколько раз тяжело подпрыгнула и полетела прочь. – Домой полетела, к властителю подземного мира, – прокомментировала огневолосая. На губах ее играла веселая улыбка. – Приветствую тебя, о, счастливая! – С чего это вдруг? – От резкой смены настроения у Анжи заболела голова. – Одновременно увидеть трех вещих птиц мало кому удается, – воскликнула огневолосая и раскинула крылья. Вокруг нее взвился ореол света, так что Анжи прикрыла глаза ладонью. – Я – птица Гамаюн, вещая птица. Услышать меня может только тот, кому это дано, тот, кто владеет тайным, то есть – счастливым. – Она сложила крылья и сказала менее пафосно: – Ну, и всем остальным бабам. Кстати, то, что ты рыдала, – это не моя работа. Алконост постаралась. Она спец по трагедиям. Должна приносить радость, но так увлекается тоской, что обо всем остальном забывает. Это она вдохновляла Шекспира. Он рыдал, когда под ее диктовку писал «Ромео и Джульетту». Вообще-то там все должно было закончиться хорошо, но она перестаралась, и в результате великий драматург всех угробил. Если бы не Сирин со своим счастьем, ты бы уже померла. И тогда вместо нас прилетели бы обычные стервятники. – Эй, а с парнями-то что? – забеспокоилась Анжи. Лежавшие вокруг кости наводили ее на тревожные мысли. – А, забудь, – махнула крылом Гамаюн. – Ими займется Алконост. Пока я их усыпила. Если проснутся, то под ее пение они все забудут. Если нет, то к утру обморожение им гарантировано. У вас по прогнозам синоптиков минусовая температура. – Нашла кому верить, – проворчала Анжи. Наваждение прошло, теперь ей хотелось поскорее отсюда уйти. Она и пошла. В сторону, противоположную той, куда улетела Сирин. Гамаюн оказалась на редкость болтливым созданием. Она кружила над Анжиной головой, посвящая ее во все тонкости местного мира. – Это долина смерти. – Несмотря на казавшийся внушительным вес, летела Гамаюн легко, почти не взмахивая крыльями. – Сирин бы тебя здесь бросила. Она всегда так делает. Заводит человека в пустыню, отбивает у него память своим пением, и он вскоре помирает. Это только кажется, что она добрая. Ведьмачка – она и есть ведьмачка. Из подземных она. Я же предвещаю будущее. Хочешь, тебе что-нибудь скажу? – Нет уж. – Анжи спрятала руки за спину, опасаясь, что птица примется угадывать ее судьбу по линиям на ладонях. – Мне бы выйти отсюда и кое-кого найти. – Ой, можешь не рассказывать, – дернула птица крылом, отчего на мгновение потеряла равновесие. – Суженого-ряженого приваживаешь, судьбу себе создаешь. Анжи хмыкнула и густо покраснела. Нет, ей, конечно, Глеб нравился. И если бы не его закидоны в последние месяцы, они вполне могли бы подружиться. Но… Короче, так далеко она не загадывала. – Откуда вы вообще на нашу голову свалились? – проворчала она, меняя тему. – Здрасьте, приехали! – захлопала крыльями Гамаюн, едва не упав Анжи на голову. – А кто на лавке сидел? Кто духов ждал? – Ну, так это… – Анжи покрутила перед собой растопыренной пятерней. – А где призраки? Гоблины, сиды, вампиры? – Эй, проснись! – Гамаюн больно стукнула ее кончиками острых перьев по лбу. – Какие гоблины в России? Их здесь отродясь не было! Если только в кино! – А как же День Всех Святых? – Анжи остановилась, отчего Гамаюн пролетела чуть вперед и зависла в воздухе, ожидая, когда ее догонят. – Ну, темнота, – горестно вздохнула она. – Вот именно, что это праздник всех местных святых! Все наши и собрались. Птица пролетела прямо перед лицом Анжи, и словно кто-то распахнул новый экран. Гамаюн своим телом стирала остатки долины смерти. Вместо нее Анжи оказалась стоящей на пригорке, около кривого сухого дерева. Пригорок сбегал вниз, в лощину, и снова взбирался наверх, рассыпаясь о высокий каменный порог. Порог вел к деревянной трехэтажной избушке с башенками, резные ставни были гостеприимно распахнуты, в окнах горел свет. За избушкой тусклым светом отливала огромная луна. Смущало только то, что забор вокруг избушки был каким-то покосившимся. И покосился он явно не от времени, а из-за того, что на его колья что-то было надето. Анжи пригляделась и в ужасе шарахнулась в сторону, больно ударившись спиной о нечто каменное. На колья были надеты человеческие черепа с еле тлеющими пустыми глазницами. Анжи крутанулась на месте. Ей хотелось кричать, но слова застряли в горле. Она узнала место. «Замок Кощея» – так, кажется, называлась эта картинка в альбоме Светланы. Стояла Анжи на пригорке, за ее спиной начиналось кладбище – о покосившееся надгробие она сейчас и ударилась. А там, впереди, была Смерть. Анжи побежала к дереву, как к единственному безопасному здесь предмету, и робко позвала: – Гамаюн, ты где? Вещей птицы не было видно, на соседнем дереве сидел только ощипанный ворон и довольно громко храпел. Со стороны кладбища послышались нехорошие звуки – словно камень скребся о камень. Так бывает, когда надгробие сдвигается с места и из могилы вылезает… – Гамаюн! – заверещала Анжи, сползая на землю. – Мамочки! Ворон на ветке заворочался, закашлял. – А? Что? Опять осень? – хрипло спросил он, открывая мутный слезящийся глаз. – То-то человеческим духом запахло. – Ой, мамочки! – в голос зарыдала Анжи, от ужаса не в силах сдвинуться с места. – Где я? – Там же, где и я! – Выплюнув эту шутку, ворон довольно завозился на ветке. В воздухе закружилось несколько черных перьев. – А вообще-то все туда идут, – махнул он крылом в сторону избушки. – Правда, никто оттуда не возвращается. Но если ты расскажешь мне хорошую историю, то, так и быть, я тебе помогу. В голове у Анжи и без того все было перемешано, руки-ноги не слушались, и даже при самом большом желании она не смогла бы ничего рассказать. – Я домой хочу, – малодушно прошептала она. – Все там, там, – ворон опять махнул крылом. – Так что с историей? Будет? Анжи всхлипнула и неожиданно для самой себя запела: «Мы едем, едем, едем, В далекие края. Веселые соседи, Хорошие друзья…»[4] Ворон внимательно выслушал всю песню до конца, кивая каждый раз, когда слышал упоминание о чижике. Допев, Анжи заметно успокоилась и даже смогла встать на ноги. – Иди туда, – грустно сказал ворон. – Там встретишь ты Мару, вестницу бед, лицо всех несчастий. Если выиграешь у нее свою жизнь, выйдешь отсюда. – А может, как-нибудь по-другому? – робко спросила Анжи, поглядывая назад.