Мама все говорила и говорила, а Анжи то ли грезила наяву, то ли уже спала. Мимо нее в медленном танце проплывали девушки в разноцветных сарафанах, у всех на головах были красивые венки. Девушки смеялись, а одна хохотала особенно заливисто. – Голубой василек, – весело говорила она, касаясь своего венка, – цветок лета, от хворобы разной помогает, суженого приваживает. Ромашка полевая, – в пальцах девушки мелькнули белые лепестки, – любовь нагадает, беду накличет. Цвет цикория, – взметнулся вверх жесткий стебель с голубыми лохматыми цветами, – силы придаст, правильную дорогу укажет. А это, – девушка сняла венок и приблизила его к самому носу Анжи. Она успела рассмотреть причудливую травку с лихо завернутыми тонкими листиками, из середины вырывался стебелек, на его кончике торчал цветок, похожий на одуванчик. Пушистая желтая головка качнулась, послышался отдаленный гром, и цветок стал наполняться светом. Он все разгорался и разгорался, так что вскоре на него стало невозможно смотреть. – Как это? – опешила Анжи. – Говорили, что он цветет одно мгновение. – Это и есть мгновение, – захохотала девушка, при этом став невероятно похожей на известную писательницу Агнию Веселую. – Твое мгновение! Все вокруг затряслось. Люди на поляне попадали. Только девушка с разрыв-травой в венке продолжала стоять. Из груди ее вырывался уже не хохот, а вой. Она потрясала над головой венком, и от этого поднимался ветер, стонали и гнулись деревья. – Будете помнить ночь на Ивана Купалу! – выла девушка. Ветер рвал на ней цветастый сарафан, превращая его в грязное тряпье, фигура под напором стихии согнулась, кожа на лице сползла вниз, став страшной маской, нижняя губа оттянулась, повиснув до груди. – Не спрячетесь от меня! – хихикала мерзкая старуха, вокруг нее взметнулись языки пламени. – Будете моими! Я, Мара-Смерть, заберу все себе! Она ударила венком о землю. С треском и стоном земля расступилась, повалил пар. И стали из земли выходить чудища, один другого страшнее: козлоподобные, с бородами и копытами, медведи, кривые коряги, болотные жабы… Их было так много, что Анжи испугалась: ведь так они могли заполнить не только поляну и усадьбу, но и добраться до них, в поселок. А там все спят и даже не подозревают о грядущей беде, и надо как-то побежать, всех предупредить. А лучше заставить петуха кричать, тогда он точно всех разбудит. И вот уже петух, размахивая огненными крыльями, взлетает на забор. И вся нечисть при виде его падает ниц. Петух разевает свой огромный стальной клюв. Анжи понимает, что крик сейчас будет до того оглушительным, что лучше спрятаться куда-нибудь, засунуть голову под подушку, зажать уши руками… Петух заорал. Анжи дернулась и открыла глаза. Уф! Она облегченно вытянула онемевшие ноги, выпустила уголок подушки, который до этого зачем-то сильно сжимала. За темным окном стрекотали кузнечики, из усадьбы слышались заливистые трели соловья. Анжи набрала полную грудь воздуха и шумно выдохнула. Похожий вздох раздался за окном. Ну, Воробей! Ну, держись! Она резко вскочила на колени, толкнула приоткрытую створку и от неожиданности чуть не свалилась с дивана. – Ох, тяжко-то как, – вздохнул стоявший под окном старик. – Тяжко… – Иван Иванович?! – икнув от испуга, спросила Анжи. – Тяжко, – старик глянул в сторону, мотнулась косматая борода. – Давит, – пожаловался он. – Грудь стянуло. Травки бы мне. Он опять вздохнул и медленно запрокинулся, словно собирался упасть или совершить кульбит назад через голову. Но ни того, ни другого делать он не стал, а уронил на подоконник непослушную костлявую руку. Пальцы разжались, выпуская серебряную резиночку. – Приходи завтра, помоги, – глухо произнес старик, и уже в следующую секунду Анжи увидела его уходящим в сторону усадьбы. – Ты меченая, у тебя получится. Заквакали лягушки, потянуло озерной сыростью, забрался за воротник рубашки промозглый ветерок. Проваливаясь в вязкий, липкий страх, Анжи поняла, что она снова находится на плотине, что за ее спиной – пруд, и ноги сами собой несут ее по гулким доскам настила, все ближе, ближе. И вот он, овраг, знакомый дуб, а перед ним – свежий холмик могилы. «Тот, кто читает Лавкрафта ночью на кладбище…» Земля зашевелилась, пополз вниз простой деревянный крест. Откинулась в сторону плита, ударил вверх столп света. «На такую иллюминацию кто-нибудь должен прийти», – запоздало подумала Анжи, споткнулась и полетела головой вниз в бездонную пропасть. Глава IV. Разрыв-трава Все-таки этому петуху нужно отвернуть голову. Что за наглость – орать в такую рань, да еще под самым окном! В прошлом году он вел себя скромнее. А в этом просто обнаглел. Сидит чуть ли не на подоконнике и вопит. Анжи попыталась глубоко вздохнуть, но вздох этот у нее получился тяжелым, со всхлипыванием. Она вылезла из-под жаркого ватного одеяла и облегченно развалилась поверх него. Фу ты, ну ты, тяжело так, словно она всю ночь огород вскапывала. Она с видимым удовольствием еще несколько раз с силой прогнала через легкие воздух и улыбнулась. Как хорошо, что ночь закончилась, забрав с собой все эти кошмары. Это надо же было так влететь! И сдался ей этот глупый Глеб, чтобы потом ночами не спать. Она радостно потянулась, выгнула спину, ухватилась за подоконник, чтобы не свалиться с дивана, и чуть не заорала в голос. Под пальцы ей попалось что-то мягкое и узкое. В первую секунду она подумала, что это дождевой червяк, но тут же поняла, что ошиблась. Это была серебряная резиночка для волос. Резиночка, которую она посеяла вчера около пруда и которую сегодня ночью ей принес старый барин. Рядом с резиночкой лежал пучок травы, перевязанный, чтобы не развалиться. Анжи смахнула траву с подоконника и задумчиво повертела между пальцев резиночку. Была она влажной, перепачканной в земле. И больше ничего сверхъестественного… – Все спишь? – шарахнул о подоконник ладонями Воробей. – Вставай, твоя мать в лес пошла за ягодами. Айда за ней! Вздрогнув от неожиданности, Анжи запустила в своего кавалера подушкой. – Достал уже со своими предложениями! – с внезапно накатившей яростью крикнула она. – Сейчас вообще лесом пойдешь отсюда! – Ты что? – испуганно перегнулся через подоконник Воробей. – Ничего! Болею я, – буркнула Анжи, кутаясь в одеяло. – Вообще сегодня никуда не пойду. И вечером тоже, – добавила она, стараясь придать своему голосу как можно больше убедительности, чтобы ее не начали уговаривать. – Глеб вечером на костер зовет. На луг уже артисты приехали, петь будут, – растерялся Джек. Он старательно пытался заглянуть даме своего сердца в глаза, но она так же старательно их прятала. – Ты что, прошлой ночью простыла? – сочувственно спросил он. – Может, тебе какого-нибудь варенья принести? Анжи зажмурилась. Куда бы его послать, чтобы он больше не приставал? На Луну, за целебным порошком? – К тебе никто ночью не приходил? – высунула она из-под одеяла кончик носа. – Лентяй, что ли, опять шлялся со своим Тургеневым? Ты мне скажи, я ему в лоб дам. Сыграет он у меня в Му-му! – А твой Иван Иванович – настоящий или привидение? Спросила она зря – и так было понятно, что Воробей ни во что такое потустороннее не верит. Но очень уж хотелось убедиться, что все эти кошмары – самые обыкновенные сны, навеянные событиями последних дней. – Да ну вас с вашими привидениями, – зло усмехнулся Джек. – Глеб тоже все с этой идеей носится – найти разрыв-траву. Это сказки! – Сказки, – кивнула Анжи, глубже вдавливаясь в жалобно скрипнувшие пружины дивана. Воробей еще немного повисел на подоконнике, но, не дождавшись никакого ответного движения, пошел восвояси. Анжи действительно время от времени проваливалась в какое-то странное оцепенение: спала – не спала, бредила – не бредила. Заходила мать, трогала ее лоб, качала головой. Появлялась и исчезала баба Ариша. С луга доносились крики и пение. Пару раз заглядывал Воробей. После него на подоконнике осталась свежая, сочная, просвечивающаяся на солнце малина и банка варенья. Мелькали еще какие-то лица. Забежал Серега, принес венок, большой, пушистый. Василек, ромашка… Размахивал руками, пытался рассказать, как здорово на лугу. А потом все пропало. Анжи осталась одна. Она снова спрятала нос в одеяло. Приснилось ей все это или нет? Из окна прилетел прохладный ветерок. Анжи спустила ноги с дивана. На улице было тихо. Так тихо бывает только в редкие минуты заката, когда и природа, и люди, да и все остальное вдруг замирает, понимая, что все, день кончился, можно больше не бегать, не суетиться, не гнать сок по стволу. Воздух хрустально-прозрачный, от этого кажется, что можно оттолкнуться от земли и полететь – тебя уже ничто не держит. Горизонт стремительно приближается, отчетливо видны далекие деревья и мчащаяся над головой запоздалая птица. Зелень становится особенно насыщенной, словно щедрый художник брызнул на нее дополнительной краски. Анжи сидела на подоконнике и плыла вместе с этими облаками, этим ветерком, этими головокружительными запахами далеко-далеко. Плыла-плыла, пока кувырком не свалилась на землю. Перед ее локтем лежала резиночка, а рядом – пучок травы, уже заметно подвядший. Травинки были одной длины, собраны вместе и перегнуты пополам. Наверху, почти около сгиба, они были перевязаны тонким стебельком. Второй стебелек перехватывал часть травинок в середине, так что оставшиеся травинки составляли как будто балахончик… – … у куколки… – прошептала Анжи и медленно отвела травинки в сторону. Если их разделить на две части и подвязать снизу, получатся ручки. Наверное, так раньше и делали кукол – брали, что было под руками, перевязывали и давали играть маленьким. Кто же это о ней позаботился? Кто подкинул игрушку? Или это не игрушка? Анжи вернулась в комнату через окно, машинально посадив резинку на запястье. Взяла травяную куклу в обе руки. А что это она так испугалась? Если сидеть дома и никуда не ходить, то ничего и не случится. Что там этот дурацкий барин говорил? «Ты меченая. Ты поможешь». А вот фиг вам, большой привет с кисточкой! Даже с двумя кисточками! Перетопчутся как-нибудь без нее. Проклятая ночь пройдет, порезвятся русалки, побесятся ведьмы, и все успокоится. Прожили они как-то этот день в прошлом году? И в позапрошлом. Ни с кем ничего не случилось. А все потому, что никто никуда не ходил, никаких привидений не ловил, цветов не искал. Меньше знаешь, лучше спишь. А завтра наступит новый день, и все будет, как раньше. Она будет ходить с мамой за малиной, в августе начнутся грибы. Воробей будет дежурить около ее калитки, Лентяй – приносить новые книги, Глеб… А что Глеб? Месяц пройдет, и он уберется отсюда вместе со своей мамочкой и больше никогда не появится. Потом польют дожди, они быстро соберутся и на утреннем автобусе уедут в город. Все будет как раньше… Она уже почти убедила себя в том, что ничего страшного нет. Вскипятила чайник, налила себе большую чашку чаю, бухнула в вазочку Жекиного варенья. Но стоило ей поднять ложку, как руки сами собой опустились. Не будет как раньше. И в лес она не сможет спокойно ходить, и по усадьбе будет теперь гулять с оглядкой. Потому что она знает: ЭТО существует. И самое страшное – ЭТО знает о ней.