Многие женщины привели с собой детей. Митинг был предельно мирным: его организаторы даже отдали распоряжение, чтобы трости с собой имели только старики и увечные, чтобы не дать властям ни малейшего повода заявить о «применении оружия» митингующими. Не было ни малейших беспорядков, никаких «выкриков с мест». Ораторы выступали, собравшиеся внимательно слушали. И тут в толпу неожиданно врезался отряд гвардейской кавалерии, рубя направо и налево – и отнюдь не плашмя. Люди в панике стали разбегаться, площадь опустела буквально через несколько минут. Итог печальный: 11 убитых и более 400 раненых, из них 113 женщин (о числе раненых детей у меня сведений нет, но точно известно, что были и они). В народе это побоище язвительно окрестили «бойней под Питерлоо» еще и из-за того, что безоружных людей рубили и топтали копытами коней кавалеристы того самого полка, что четыре года назад участвовал в битве под Ватерлоо. А что же правительство? А оно поручило министру внутренних дел лорду Сидмуту направить манчестерским властям поздравление и полное одобрение решительному пресечению «беспорядков»… И парламентские выборы как ни в чем не бывало продолжались по старой системе, берущей начало в Средневековье. Чтобы дать читателю как можно более полное представление о тогдашних методах политической борьбы, приведу обширные отрывки всё из того же романа Чарльза Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба» (Диккенс несомненно наблюдал своими глазами нечто подобное или по крайней мере был хорошо осведомлен). Время действия романа, повторяю, указано точно – 1827 г. (Правда, в другом месте герой просит принести ему подшивку газет за тысяча восемьсот двадцать восьмой год, но разница несущественная.) Заверяю, скучно не будет. Во время своих странствий по английской глубинке мистер Пиквик и его друзья попадают в небольшой городок Итенсуилл, где как раз ожесточенно борются за место в палате общин два достопочтенных джентльмена, мистер Сламки и мистер Физкин. Судя по описанию, Итенсуилл – никак не «гнилое местечко», но все же счет избирателям идет не на сотни, а на десятки. Мистер Пиквик по живости характера и стремлению к «изысканиям, наблюдениям над людьми и нравами» и на этот раз окунается в гущу событий. И наблюдает утром из окна своего гостиничного номера избирателей одного из кандидатов. «– Они производят впечатление славных, свежих, здоровых ребят, – сказал м-р Пиквик, выглядывая из окна. – Еще бы не свежих, – отозвался Сэм (слуга Пиквика. – А.В.), – я с двумя лакеями из «Павлина» здорово откачивал независимых избирателей после вчерашнего ужина (их весь вечер кормили от пуза и поили от души люди одного из кандидатов. – А.Б.). – Откачивали независимых избирателей! – воскликнул м-р Пиквик. – Ну да, – сказал Сэм, – спали, где упали, утром мы вытащили их одного за другим и – под насос, а теперь они регулярно в полном порядке. По шиллингу с головы комитет выдал за эту работу. – Быть не может! – воскликнул пораженный м-р Пиквик. – Помилуй бог, сэр, – сказал Сэм, – где же это вас крестили, да не докрестили? Впрочем, это еще ничего. – Ничего? – повторил м-р Пиквик. – Ровно ничего, сэр, – ответил слуга. – Вечером накануне последних выборов противная партия подкупила служанку в «Городском гербе», чтобы она фокус-покус устроила с грогом четырнадцати избирателям, которые остановились в гостинице и еще не голосовали. – Что значит устроить фокус-покус с грогом? – осведомился м-р Пиквик. – Подлить снотворного, – отвечал Сэм. – Будь я проклят, если она не усыпила их всех так, чтобы они опоздали на двенадцать часов к выборам! Одного для пробы положили на носилки и доставили к палатке, где голоса подавались, да не прошло – не допустили голосовать! Тогда его отправили обратно и опять уложили в постель. – Странные приемы, – сказал м-р Пиквик, не то разговаривая сам с собой, не то обращаясь к Сэму. – И наполовину не такие странные, сэр, как одно чудесное происшествие, что случилось с моим собственным отцом во время выборов в этом самом городе (отец Сэма – пожилой кучер с многолетним стажем. – А.Б.). – А что такое? – полюбопытствовал м-р Пиквик. – А вот, ездил он сюда прежде с каретой, – начал Сэм, – подошли выборы, одна партия и наняла его доставить избирателей из Лондона. Вечером, накануне отъезда, комитет другой партии посылает за ним потихоньку, он идет за посланным, тот вводит его в большую комнату, множество джентльменов, горы бумаг, перья, чернила и все такое. «А, мистер Уэллер, – говорит джентльмен, сидящий в кресле, – очень рад вас видеть, сэр, как поживаете?..» Ну, тут наливает он ему стакан вина и обхаживает его, говорит, как, мол, он хорошо лошадьми правит; отец регулярно разошелся, а тот сует ему в руку билет в двадцать фунтов. «Очень плохая дорога отсюда до Лондона», – говорит джентльмен. «Место пакостное, это правильно», – говорит отец. «Ну-с, мистер Уэллер, – говорит джентльмен, – мы знаем, что кучер вы прекрасный и с лошадьми можете сделать, что хотите… так что, если произойдет несчастный случай, когда вы повезете сюда этих вот избирателей, и если они вывалятся в канал без вредных воздействий, так эти деньги для вас», – говорит он… Вы не поверите, сэр, продолжал Сэм, с невыразимым бесстыдством глядя на своего хозяина, – что в тот самый день, как поехал он с этими избирателями, его карета и опрокинулась на том вот самом месте, и все до единого высыпались в канал… Но вот тут самое странное и удивительное совпадение, по-моему: после того, что сказал этот джентльмен, карета отца опрокинулась на том самом месте и в тот самый день!» А за день до этого м-р Пиквик встречается с одним из членов предвыборного штаба (или «комитета», как они тогда назывались) и узнает не менее интересные вещи о ходе предвыборной кампании. Спрашивает собеседника: «– Вы говорите, жаркая борьба? – О да! – ответил человечек. – Очень жаркая. Мы заняли все гостиницы в городе, а противнику оставили только пивные. Ловкий политические ход, уважаемый сэр, а?.. – А каков может быть исход выборов? – осведомился мистер Пиквик. – Не ясно, уважаемый сэр, еще не ясно. В настоящее время тридцать три избирателя заперты людьми Физкина в каретном сарае «Белого оленя». – В каретном сарае! – ахнул м-р Пиквик, пораженный этим вторым политическим ходом. – Да, их держат под замком, пока они не понадобятся, – продолжал маленький человек. – Вы понимаете, делается это для того, чтобы мы их не завербовали; но если бы мы и добрались до них, все равно толку никакого, потому что их умышленно спаивают. Ловкий человек – агент Физкина… очень ловкий». Безусловно, многое проходило не именно так, как пишет Диккенс, но достоверно известно, что щедрое угощение с обильным винопитием кандидаты в депутаты устраивали для избирателей практически открыто: кто победнее – в трактире, кто побогаче – в саду собственного поместья. И считалось это делом совершенно житейским… И наоборот. Редко, но среди кандидатов в депутаты попадались прекраснодушные идеалисты, сущие романтики, полагавшие, что добывать голоса «через бутылку» аморально и унизительно для достоинства как их самих, так и выборщиков. Не выставляли и стопочки, полагаясь исключительно на собственное ораторское искусство и возросшую мораль электората (бывали, бывали и такие экзоты, в истории зафиксировано!). Плохо они знали электорат… Матерый английский избиратель, привыкший, что во время каждой избирательной кампании льется море разливанное халявного спиртного, высоких порывов души кандидатов-идеалистов совершенно не оценивал по достоинству. Просто-напросто их считали «жмотами» и «скрягами», возмечтавшими попасть в парламент на халяву, не тратясь на угощение и подарки. И каждый раз идеалистов дружно проваливали… Со временем «банкеты» (или «фуршеты») для избирателей ушли в прошлое. Я, старый циник, предполагаю, что связано это было не с повышением общественной морали, а с вещью гораздо более практической – увеличением числа избирателей. Напоить в лежку полсотни человек не так уж и накладно – ну сколько они, в конце концов, выхлещут? Ну, две-три бутылки крепкого на рыло, а джин был очень дешев. А вот накачать спиртным (и не забыть о хорошей закуске) человек пятьсот обременительно и для богача… Как бы там ни обстояло, сегодня эти попивушки кажутся нам смешной архаикой. Чего, по моему глубокому убеждению, никак нельзя сказать о подробно описанном Диккенсом выступлении обоих кандидатов перед избирателями… «Речи обоих кандидатов, хотя и отличались одна от другой во всех прочих отношениях, воздавали увесистую дань заслугам и высоким достоинствам итенсуиллских избирателей. Каждый выражал убеждение, что более независимых, более просвещенных, более горячих в делах общественных, более благородно мыслящих, более неподкупных людей, чем те, кто обещал за него голосовать, еще не видел мир; каждый туманно высказывал свои подозрения, что избиратели, действующие в противоположных ему интересах, обладают скотскими слабостями и одурманенной головой, лишающей их возможности выполнить важнейшие обязанности, на них возложенные (т. е. обязанность проголосовать «правильно». – А.Б.). Физкин выразил готовность делать все, что от него потребуют; Сламки – твердое намерение не делать ничего, о чем бы его ни просили. Оба говорили о том, что торговля, промышленность, коммерция, процветание Итенсуилла ближе их сердцам, чем что бы то ни было на свете; и каждый располагал возможностью утверждать с полной уверенностью, что именно он – тот, кто подлежит избранию». Вам это ничего из окружающей нас действительности не напоминает? Нет, в самом деле, ничего? В начале 1820-х гг. экономическое положение Англии стало заметно поправляться. Кризис прошлых лет был вызван тем, что из-за тянувшихся добрых полтора десятка лет войн с Наполеоном чуть ли не полностью прекратилась торговля Англии с континентом, естественно, произошел резкий спад производства, и как следствие – массовые увольнения, повышение безработицы, рост цен. Теперь, когда Наполеона законопатили на далекий остров Святой Елены, откуда ему уже не суждено было вернуться живым, положение изменилось. Возобновилась торговля в широких масштабах, а значит, – рост производства, появление множества новых рабочих мест, некоторое снижение цен. Простой народ жить припеваючи не стал (а когда это он жил припеваючи?), но жизненный уровень приподнялся. Это привело к тому, что массовые выступления в поддержку избирательной реформы как-то сами собой понемногу сошли на нет – к тихой радости властей. Оказалось, рано радовались. Тишь, гладь да Божья благодать не продержались и десяти лет. В начале 1830-х Англию, нехорошо улыбаясь, посетил с недружественным визитом очередной экономический кризис, и наша старая знакомая Старушка Экономика, жалобно пискнув, укрылась подальше за кулисами. Снова вернулись прежние беды и напасти, делавшие жизнь рабочего люда невыносимой. И борьба за реформу избирательного права вспыхнула с новой силой. С одной существенной разницей: теперь появилось немало людей, уже нисколько не полагавшихся на мирные манифестации. Слишком многие слишком хорошо помнили «бойню под Питерлоо», когда на совершенно мирный митинг налетела с саблями наголо боевая кавалерия, оставив одиннадцать трупов и сотни четыре раненых (а многие и сами были участниками того митинга). И решили не без оснований, что власть понимает только силу… В 1881 г. взбунтовавшиеся бристольцы несколько дней были фактическими хозяевами города. Сначала рабочие ворвались в тюрьму и освободили арестованных товарищей, затем сожгли здание магистрата и дворец местного епископа – видимо, чем-то особенно досадил. Потом стали громить государственные учреждения и разного рода общественные заведения. Дошло и до грабежей частных домов. Это уже, безусловно, действовали не рабочие, а тот совершенно аполитичный элемент, что примыкает к любому мятежу исключительно с целью пограбить. Власти вызвали войска, и солдаты стали стрелять (зачитать «Закон о мятеже» никто не удосужился). Итог: 12 убитых, 94 раненых, 102 человека арестованы, четверо из них, признанные зачинщиками, повешены по приговору суда. Были ли они зачинщиками на самом деле, до сих пор неизвестно. Семь лет спустя в Бирмингеме, когда власти запретили тред-юнионам провести совершенно мирный митинг в помещении городского крытого рынка, четыре дня продолжалось форменное побоище между сторонниками реформ и солдатами, к которым примкнули срочно собранные в изрядном количестве «специальные констебли». А в промежутке между этими двумя крупными мятежами в Англии там и сям постоянно вспыхивали более мелкие. Так что власти оказались в положении того медведя из сказки, который безуспешно сражался с тучей комаров: медведь, конечно, зверь могучий, но комаров много, и они крохотные, ни клыками охватить, ни когтями не уцапать. Конечно, никак нельзя сказать, что власти опустили руки и отступили. Они стремились подавлять любые выступления, неважно, мирные или насильственные. Благо располагали законной поддержкой, дававшей право на разнообразные массовые репрессии. Еще в 1819 г., через несколько месяцев после «Питерлоо», парламент принял серию драконовских законов, известных как «Шесть постановлений». По ним местные власти получили право разгонять собрание любого характера, если на нем присутствовали более пятидесяти человек, и обыскивать дома исключительно по чистому подозрению, что хозяева хранят оружие. Уличные шествия с транспарантами и знаменами запрещались. Издатели газет несли ответственность за публикуемые материалы (пусть и написанные не ими) вплоть до тюремного заключения или ссылки на каторжные работы в Австралию. Ввели большие налоги на издание газет и брошюр, чтобы в первую очередь ударить по реформаторам с их скудными средствами. Однако полностью подавить выступления реформаторов не удавалось – слишком много их было по всей стране. К тому же масла в огонь подливало и то, что луддиты сошли со сцены, а вот «люди капитана Свинга» как раз развернулись вовсю, были на пике активности, и по всей сельской Англии пылали пожары. И наконец, к немалому удивлению властей, у «простолюдинов» появился неожиданный и крайне сильный союзник… К тред-юнионам обратилось немалое количество вполне обеспеченных и благополучных представителей «среднего класса» и богатых фабрикантов (в дальнейшем простоты ради я их всех буду называть просто – «богатеи»). Попросили о помощи и предложили самый тесный союз в борьбе за реформы. Власти удивлялись зря. Ларчик просто открывался: «богатеи» в силу запутанности и архаичности британской избирательной системы точно так же, как и простолюдины, не имели ни права голоса, ни права выдвигаться в парламент. Для людей с карманами, набитыми золотом, это было оскорбительно и даже унизительно. Давно известно: везде, в любой стране буржуазия, окрепнув и осознав себя некой общностью с общими целями и задачами, стремится получить часть политической власти. Те страны, чьи правительства или монархи оказались достаточно дальновидными и властью поделились, обошлись без особо крупных социальных потрясений, то есть без революций. Во Франции и России, где монархи до последнего цеплялись за отживший свое прямо-таки феодальный уклад и порядок управления, революции как раз грянули. Причем за кулисами обеих как раз и стояла крупная буржуазия, промышленно-финансово-торговые круги. Правда, результат получился разный: во Франции буржуазия получила не часть власти, а всю. В России после Февраля грянул Октябрь и – «господа все в Париже». Но это уже детали. Искренне обрадовавшись столь сильному союзнику, тред-юнионы провели ряд мощных митингов и манифестаций. «Богатеи», в свою очередь, указывая на тред-юнионы как на могучую поддержку, тоже начали действовать. Своими специфическими методами, против которых у властей просто не было надежных средств борьбы. Сначала пригрозили правительству, что выкинут лозунг «Никакой уплаты налогов до принятия билля о реформе!» и перестанут платить все и всяческие налоги. Это был бы мощный удар по бюджету королевства. Потом, не выступая публично, окольными путями довели до правительства свои намерения: они устроят грандиозный финансовый кризис, полностью прекратив все деловые операции, доведут все английские банки до банкротства и скупят у разоренных аристократов земли, которые все равно дадут им и право голоса, и право избрания. Вот это уже было гораздо серьезнее, чем манифестации с лозунгами и даже бунты с поджогами. Тем более что «богатеи» словесными угрозами не ограничились: стали в массовом порядке изымать из банков свои капиталы, причем требовали, чтобы деньги им выплачивали не «фантиками» Английского банка, а золотом, на что имели полное законное право. На горизонте, ласково улыбаясь, замаячила толстая полярная лисичка. Лорд МакАулей, человек, должно быть, очень и очень неглупый, гремел с трибуны в палате лордов: – Мы сами гоним в революцию тех, кого отстраняем от власти! (Естественно, он имел в виду только «богатеев». – А.В.) Мы должны пойти на реформу, чтобы сохранить все остальное! В результате в 1831 г. палата общин все-таки приняла «Билль о реформе», правда, большинством в один голос, а палата лордов его утвердила. Однако король Вильгельм Четвертый, явно не обладавший умом таких, как МакАулей, чтобы не дать биллю стать законом, распустил парламент (что и стало главной причиной мятежа в Бристоле). Ко всему этому примешались закулисные политические игрища: виги, гораздо более либеральные, чем противостоящая им партия, поддерживали требования «богатеев». Не из душевного благородства, а из расчета, что «богатеи», в свою очередь, помогут им в борьбе за политическую власть против консерваторов-тори. Так и останется неизвестным, что за тайные беседы вели меж собой лидеры партии вигов и лидеры «богатеев» (у крупной буржуазии всегда есть лидеры), но в том, что некие секретные переговоры имели место, сомневаться не приходится. Нельзя считать простым совпадением то, что на очередных парламентских выборах виги получили в парламенте большинство (без денег «богатеев» просто обойтись не могло) и сформировали правительство исключительно из самих себя. Главным образом нельзя считать совпадением и то, что первым шагом нового правительства стало принятие «Билля о реформе». Правда, на сей раз палата лордов отчего-то взбрыкнула и закон подтвердила, но им недвусмысленно намекнули: хотя места в палате лордов даются пожизненно, есть все же методы и возможности заменить их лордства более сговорчивыми персонажами… Лорды дрогнули и капитулировали. В 1832 г. «Билль о реформе» стал полноправным законом – Актом о реформе. Безусловно, в нем было много положительного. Число избирателей увеличилось втрое – 670 000 вместо прежних 220 000. Из 85 «гнилых местечек» 55 были упразднены вообще, а оставшимся 30 оставили право выдвигать в парламент одного депутата, а не добрый десяток, как раньше. В Лондоне и крупных промышленных городах были созданы 42 новых избирательных округа – там, где прежде их не было. Графства получили право посылать в парламент дополнительно 65 депутатов. Хорошо? Хорошо, да не очень. Права «простолюдинов» интересовали «богатеев» не больше, чем прошлогодний снег. У них была одна-единственная цель: откромсать себе ломоть политической власти, потеснив «старую элиту» – старую землевладельческую аристократию. Хотя в Англии, в отличие от Франции, разнообразным бизнесом занимались и простые дворяне, и титулованные, вплоть до лордов и наследных принцев, «штурвал» крепко зажала в руках именно эта «старая элита». Они обеспечивали в парламенте принятие нужных законов и следили за их исполнением в качестве судей и магистратов, исключительно из ее представителей назначались чиновники на ключевые посты во всех государственных учреждениях. Исключительно из нее происходило высшее офицерство в армии и на флоте. Весь государственный аппарат (и военный тоже) был в ее руках. Сломав эту систему, «богатеи» получили все, что хотели, и теперь не желали какого бы то ни было продолжения реформ, наоборот. Теперь им было жизненно важно, чтобы «простолюдины» были лишены избирательных прав и далее. Как язвительно заметил по этому поводу один из английских историков: «Теперь главной задачей капиталистов стало не допустить распространения избирательного права на рабочих, которые, без сомнения, использовали бы его прежде всего для того, чтобы сделать свободное предпринимательство менее свободным, а значит, и менее прибыльным». (Угроза для «богатеев» была вовсе не надуманной: как показали события уже ближайших лет, рабочие прекрасно понимали, что, добившись избирательных прав, они смогут умерить аппетиты предпринимателей, да и с правительством говорить уже другим языком.) Проделано всё было не без подлого изящества: в «Билль о реформах» вписали одну-единственную, не особенно и длинную строчку. Но именно она автоматически лишала «простолюдинов» избирательных прав. Звалось это «имущественный ценз». Проще говоря, избирательное право мог получить только тот, кто обладал частицей собственности стоимостью не менее десяти фунтов стерлингов. По тем временам – очень приличные деньги. Среди «низших классов» обладателей такой собственности попросту не имелось. Это было так же нереально, как сегодняшнему работяге из простой семьи владеть, скажем, замком в Испании или хотя бы коттеджем в Швейцарии… Осознав, как цинично их использовали в своих собственных целях, а потом отшвырнули, как ненужную тряпку, рабочий люд был потрясен не на шутку. И назвал все это «Великим предательством». А что он еще мог сделать? Только материться в бессильной злости. Силы у него остались прежние, а противников даже прибавилось. И все же, все же… Буквально через несколько лет на политической арене появилось первое в истории Англии общенациональное движение рабочего класса – чартисты. Но под землей все-таки клубятся корни… 7. За хартию! Название «чартисты» произошло от английского слова «charter» – хартия, петиция, прошение, подаваемые в парламент. Тогда еще очень многие наивно верили в силу петиций, особенно если они подписаны не просто сотнями тысяч людей – порой количество подписей переваливало за миллион.