— Можно мне выйти? — спросила я. — Мне вдруг стало нехорошо. Это была правда. Я, должно быть, уснула, как только моя голова коснулась подушки. Теперь, несколько часов спустя, я проснулась. Стрелки будильника, которые я аккуратно покрасила фосфоресцирующей краской собственного изобретения, показывали начало третьего. Я лежала в постели, наблюдая, как темные тени деревьев без устали изгибаются на потолке. С того времени, как территориальный спор между двумя моими далекими предками закончился горьким безвыходным тупиком — и черной линией, проведенной посередине вестибюля, — это крыло дома оставалось неотапливаемым. Время и погода собрали свою дань, из-за чего обои почти в каждой комнате — в моей они были горчично-желтые, с алыми червяками — отставали большими участками, а на потолке обои болтались огромными неряшливыми гирляндами, о содержимом которых, вероятно, лучше не думать. Временами, особенно зимой, я любила притворяться, что живу под айсбергом в Северном Ледовитом океане, что холод — это не более чем сон и что, когда я проснусь, в покрытом ржавчиной камине будет гореть яркий огонь и горячий пар будет подниматься из оловянной ванны, стоящей в углу комнаты. Разумеется, этого никогда не происходило, но на самом деле мне не на что жаловаться. Я спала здесь по собственному выбору, а не из необходимости. Здесь, в восточном крыле — так называемом «крыле Тара», — в химической лаборатории, — я могла работать в свое удовольствие сколько угодно. Поскольку окна выходили на юг и восток, свет, горящий в них, не виден никому снаружи — никому, за исключением разве что лис и барсуков, населявших остров и развалины Причуды посреди декоративного озера, или, может быть, случайных браконьеров, их следы и использованные гильзы я иногда находила, блуждая по Изгородям. Изгороди! Чуть не забыла! Нападение Фели и Даффи в дверях кухни, последовавший затем плен в подвале, позор перед отцом и, наконец, усталость — все это заставило меня начисто выбросить цыганку из головы. Я соскочила с кровати, несколько удивившись тому, что полностью одета. Ничего себе, как я устала! С туфлями в руках я прокралась по большой витой лестнице в вестибюль, где остановилась посреди бескрайней глади из черно-белой плитки и прислушалась. Наблюдателю с верхних галерей я, должно быть, показалась бы пешкой в какой-нибудь великой готической шахматной партии. Пешкой? Фи, Флавия! Признай, наверняка ты нечто большее, чем пешка! В доме царила абсолютная тишина. Отец и Фели, я знала, спят и видят сны: отец — о перфорированных клочках бумаги, а Фели — о замке, построенном исключительно из зеркал, в которых она без конца разглядывает свои отражения во всех мыслимых ракурсах. Хотя наверху, в дальнем конце западного крыла, Даффи может еще не спать, таращась в свете свечи, как она любит, на гравюры Гюстава Доре в «Гаргантюа и Пантагрюэле». Я обнаружила этот пухлый томик в обложке из телячьей кожи под ее матрасом, когда обыскивала ее комнату в поисках упаковки жевательной резинки, которую Фели подарил американский военный. Она наткнулась на него однажды утром, когда шла в деревню отправить письмо. Его звали Карл, и он был из Сент-Луиса в Америке. Он сказал ей, что она вылитая Элизабет Тейлор в «Национальном бархате». Фели, конечно же, пришла домой гордая и спрятала резинку, как она всегда поступает с подобными подношениями, в бельевом ящике, откуда Даффи ее утащила. А теперь была моя очередь. Неделями после этого было слышно: «Карл то», «Карл сё», Фели без конца щебетала о мутной Миссисипи, ее длине, изгибах и поворотах и как правильно написать название реки, не выставив себя дурочкой. У нас появилось отчетливое ощущение, что именно Фели лично задумала и создала эту великую реку, а Бог беспомощно стоял на подхвате, немногим более чем помощник водопроводчика. Я улыбнулась при мысли об этом. И вдруг я услышала это — металлический щелчок. Пару ударов сердца я стояла совершенно неподвижно, пытаясь определить, с какого направления он донесся. Из гостиной, подумала я и тут же начала красться на цыпочках в том направлении. Босиком я могла двигаться абсолютно бесшумно, прислушиваясь к малейшим звукам. Хотя временами я проклинала болезненно острый слух, который унаследовала от Харриет, это был не тот случай. Когда я черепашьим шагом ползла по коридору, в щели под дверью гостиной внезапно появился свет. Кто может быть там в это время суток? — удивилась я. Кто бы это ни был, определенно это не де Люс. Надо ли мне позвать на помощь или самой поймать незваного гостя? Я взялась за дверную ручку, повернула ее как можно медленнее и открыла дверь — рискованный поступок, полагаю, но, в конце концов, разве я не у себя дома? Нет смысла позволять Даффи или Фели приписать себе заслугу в поимке взломщика. Привыкшие к темноте, мои глаза были несколько ослеплены светом старой керосиновой лампы, которую держали на случай отключения электричества, так что сначала я никого не увидела. На самом деле мне потребовалась секунда, чтобы понять, что кто-то — незнакомец в резиновых сапогах — согнулся у камина, касаясь рукой медной подставки для дров, отлитой в форме шпаг. Белки его глаз сверкнули, когда он взглянул вверх в зеркало и увидел, что я стою за его спиной в дверном проеме. Он вскочил на ноги и быстро обернулся. Я заметила на нем молескиновое пальто и алый шарф. — Ну надо же, девчонка! У меня из-за тебя чуть сердечный приступ не случился! Это был Бруки Хейрвуд. 4 Мужчина был пьян. Я сразу же это заметила. Даже с того места, где я стояла, я чувствовала запах алкоголя — и еще сильный рыбный запах, который сопровождает человека, носящего рыбную корзину так же горделиво, как другой может носить килт и спорран.[14] Я тихо прикрыла дверь за своей спиной. — Что вы здесь делаете? — требовательно спросила я, принимая наисуровейший вид. На самом деле я думала, что Букшоу в предрассветные часы, в сущности, становится вокзалом Паддингтон. Не прошло и пары месяцев с тех пор, как я стала свидетельницей горячей ночной ссоры Горация Бонепенни и отца. Что ж, Бонепенни теперь в могиле, но на его место пришел другой незваный гость. Бруки поднял кепку и потянул себя за прядь волос, спадающих на лоб, — древний знак подчинения сильнейшему. Если бы он был собакой, это все равно что распластаться на земле брюхом кверху. — Отвечайте, пожалуйста, — сказала я. — Что вы здесь делаете? Он повозился немного с ивовой корзиной на бедре, перед тем как ответить. — Вы поймали меня на горячем, мисс, — сказал он, стреляя в меня обезоруживающей улыбкой. К своему вящему раздражению, я заметила, что у него идеальные зубы. — Но я не хотел никому навредить. Признаюсь, я пришел в усадьбу в надежде разжиться кроликом-другим. Ничто не может быть лучше для слабой груди, чем горшок со славным тушеным кроликом, не так ли? Он стукнул себя кулаком в грудь и выдавил кашель, который не обманул меня ни на миг, поскольку я и сама его часто имитирую. Браконьерские речи тоже не ввели меня в заблуждение. Если, как утверждала миссис Мюллет, мать Бруки — светская художница, он, вероятно, учился в Итоне или в аналогичном месте. Голос с надрывом должен был вызвать сочувствие к нему. Тоже старый фокус. Я сама его использовала и поэтому терпеть его не могла. — Полковник не охотник, — продолжал он, — и это знает весь мир. Так что какой вред в том, чтобы прочесать это место на предмет вредителей, которые лишь объедают ваш сад и выкапывают ямы в кустарнике? Какой вред, а? Я обратила внимание, что он повторяется, — почти верный признак того, что лжет. Я не знала, как ответить на его вопрос, так что продолжала молчать, скрестив руки. — Но потом я заметил свет в доме, — говорил он. — «Эй! — сказал я себе. — Что это, Бруки? Кто может быть на ногах в эту несусветную рань? — так я сказал. — Может, кто-то болен?» Я знаю, что полковник не водит машину, видишь ли, и тогда я подумал: «Что, если кому-то понадобится сбегать в деревню за доктором?» В его словах была правда. Старый «роллс-ройс» Харриет — «Фантом II» — хранился в каретном сарае, словно некая личная часовня, место, куда уходили отец и я — хотя никогда одновременно, конечно же, — когда мы хотели сбежать от того, что отец называл «тяготами повседневной жизни». Он имел в виду, само собой, Даффи и Фели — и временами меня. Хотя отцу ужасно не хватало Харриет, он никогда о ней не говорил. Его горе было настолько глубоким, что имя Харриет было поставлено на первое место в черном списке Букшоу — списке вещей, о которых никогда нельзя упоминать, если тебе дорога жизнь. Сознаюсь, что слова Бруки сбили меня с толку. Не успела я сформулировать ответ, как он продолжил: — Но потом я подумал: «Нет, это не просто так. Если в Букшоу кто-то болен, горело бы больше огней. Был бы свет на кухне — кто-то грел бы воду, кто-то суетился…» — Мы могли бы позвонить по телефону, — возразила я, инстинктивно сопротивляясь попытке Бруки сплести свою паутину. Но он говорил дело. Отец презирал телефон и позволял им пользоваться только в крайних случаях. В полтретьего утра было бы быстрее съездить на велосипеде — или даже сбегать — в Бишоп-Лейси, чем будить мисс Рансиман на телефонном узле и просить ее дозвониться спящему доктору Дарби. К тому времени как эта нудная игра в «кнопка-кнопка-кто нажал на кнопку» будет закончена, мы все можем умереть. Как будто это он был владельцем, а я непрошеным гостем, Бруки широко расставил ноги в резиновых сапогах и сцепил руки за спиной, заняв положение перед камином, посередине между двумя медными шпагами, принадлежавшими деду Харриет. Он не опирался локтем на каминную полку, но с него бы сталось. Не успела я сказать и слова, как он бросил быстрый нервный взгляд направо и налево и понизил голос до хриплого шепота: — «Но погоди, Бруки, старик, — подумал я. — Постой, Бруки, дружище. А вдруг это знаменитая Серая леди из Букшоу?» В конце концов, мисс, все знают, что временами здесь виден свет, природу которого нельзя легко объяснить. Серая леди из Букшоу? Никогда не слышала о таком привидении. Эти деревенские жители суеверны до смехотворности! Или он делает из меня идиотку? — Или фамильный призрак не упоминается в приличном обществе? Фамильный призрак? У меня внезапно возникло ощущение, будто на мое сердце опрокинули ведро ледяной воды. Может, Серая леди из Букшоу — это призрак моей матери Харриет? Бруки рассмеялся. — Глупо, не так ли? — И продолжил: — Какие еще призраки, нет уж, спасибо! Скорее всего, это домушник, положивший глаз на серебро полковника. В наше время таких много, с тех пор как война закончилась. — Думаю, вам лучше уйти, — сказала я дрожащим голосом. — Отец спит очень чутко. Если он проснется и обнаружит вас здесь, нет сомнений, что он сделает. Он спит с боевым оружием на ночном столике. — Что ж, тогда я пойду, — беспечно ответил Бруки. — Рад, что в вашей семье все в порядке. Мы очень о вас беспокоимся, все мы в деревне. Трудно сказать, что может случиться, когда вы так далеко, отрезанные… — Спасибо, — произнесла я. — Мы очень благодарны, разумеется. А теперь, если не возражаете… Я открыла перед ним французскую дверь. — Спокойной ночи, мисс, — сказал он и с ухмылкой исчез в темноте. Я медленно сосчитала до десяти — и последовала за ним. Бруки нигде не было видно. Тени поглотили его целиком. Несколько секунд я прислушивалась, стоя на террасе, однако ночь была сверхъестественно тихой.