— Голос не может звучать, когда рот закрыт. Головы повернулись в мою сторону, было несколько улыбок и смешков. — Итак, опять, с «ветра и волны повинуются Ему»… Она взяла первую ноту, орган с ревом вернулся к жизни, и мы снова запели. Как она осмелилась выделить меня таким образом? Ведьма! Ну погоди, Офелия Гертруда де Люс, ну погоди, черт тебя дери! Мне казалось, что репетиция хора длится вечность, вероятно, потому, что нет никакого удовольствия в том, чтобы просто издавать звуки — на самом деле это удивительно тяжкий труд. Но наконец она закончилась. Фели собирала ноты и весело переговаривалась с Синтией Ричардсон, женой викария, чей клуб поклонниц не включал меня. Я воспользуюсь возможностью, чтобы незаметно выскользнуть и поймать Колина во дворе, задать ему парочку любопытных вопросов, пришедших мне на ум. — Флавия… Вот дерьмо! Фели прервала свою беседу и надвигалась на меня. Слишком поздно притворяться, что я ее не услышала. Она схватила меня за локоть и яростно сдавила. — Не смей удирать, — сказала она шепотом, второй рукой радостно махая на прощание Синтии. — Отец придет через несколько минут, и он специально просил, чтобы ты его дождалась. — Отец будет здесь? Зачем? — О, прекрати, Флавия, ты прекрасно это знаешь, так же как и я. Сегодня вечер кино, и отец был совершенно прав, когда сказал, что ты попытаешься уклониться. Она была права оба раза. Хотя у меня вылетело это из головы, отец несколько недель назад внезапно заявил, что мы недостаточно выходим в люди семьей — ситуация, которую он намеревается исправить, принимая участие в предложенных викарием киновечерах в приходском зале. Так и есть, вот и отец с Даффи у дверей церкви, пожимает руку викарию. Слишком поздно бежать. — А, Флавия, — сказал викарий, — спасибо, что ты добавила свой голос к нашему маленькому хору ангелов, так сказать. Я только что говорил вашему отцу, как рад был видеть Офелию за органом. Она так хорошо играет, ты согласна? Какое удовольствие видеть, как энергично она управляет хором. «И дитя поведет их», как говорит нам пророк Исайя… Не то чтобы Офелия была маленьким ребенком, боже упаси, нет! Вовсе нет. Но пойдемте, «Бижу синема» ждет! Когда мы шли по церковному кладбищу к приходскому залу, я заметила Колина, он двигался от одного надгробия к другому, явно погруженный в какую-то сложную игру собственного изобретения. — Я беспокоюсь об этом мальчике, — я услышала, как викарий признается отцу. — У него нет родителей, и теперь, когда Бруки Хейрвуда больше нет, некому, так сказать, присматривать за ним… Но я разболтался… А, вот мы и пришли. Давайте войдем? В приходском зале было уже чересчур тепло. В подготовке к кинопоказу черный занавес опустили, чтобы преградить путь вечернему свету, и пространство уже наполнилось духотой, какую производит слишком много перегретых тел в ограниченном пространстве. Я довольно четко различила многие запахи Бишоп-Лейси, среди них разные духи и лосьоны для бритья; тальк (викарий); аромат бергамота (обе мисс Паддок); раздражающий запах алкоголя (наш сосед Максимилиан Брок); вареные кабачки (миссис Делани); пиво «Гиннес» (мистер Данби) и голландский трубочный табак (Джордж Кэрью, деревенский плотник). Поскольку мисс Маунтджой с ее надоедливым запахом рыбьего жира нигде не было видно, я медленно бродила по залу, ненавязчиво принюхиваясь в поисках малейшего душка рыбы. «О, здравствуйте, мистер Спирлинг. Рада вас видеть. (Вдох.) Как поживает миссис Спирлинг со своим вязанием? Бог мой, это ведь такой труд, не так ли? Не знаю, где она время находит». В центре помещения мистер Митчелл, владелец фотомагазина на главной улице, сражался с извивающимися змеями из черной кинопленки, пытаясь запихать их в утробу проектора. Я не могла не припомнить, что последний раз, когда была в приходском зале, — это было кукольное представление Руперта Порсона, на этой самой сцене, спектакль «Джек и бобовое зернышко». Бедный Руперт, подумала я, вздрогнув. Но времени на смакование не было, надо держать нос по ветру, так сказать. Я присоединилась к отцу и Фели в тот самый момент, когда погасли огни рампы. Не стану цитировать вводные замечания викария на тему «растущей важности кино в образовании молодежи» и тому подобное. Он не упомянул ни смерть Бруки, ни нападение на Фенеллу, хотя, возможно, сейчас было не время и не место. Затем мы на некоторое время погрузились во мрак, и затем на экране вспыхнул первый фильм — черно-белый мультфильм, в котором хор жутко ухмыляющихся котов в шляпах-котелках подпрыгивал, мяукая в унисон: «Разве нам не весело?» — под резкую музыку джазового ансамбля. Слава богу, это длилось недолго. В коротком перерыве, во время которого включили свет и меняли пленку, я заметила, что пришла миссис Булл с Тимофеем и младшим ребенком. Если она и увидела меня среди зрителей, то не подала виду. Следующий фильм, «Саскачеван: житница всего мира», был документальным и показывал огромные комбайны для сбора урожая, которые ползли по плоскому лицу канадских прерий, затем реки зерна, которые текли в железнодорожные грузовые вагоны и открытые люки ожидающих танкеров. В перерыве я оглянулась, чтобы бросить взгляд на Колина Праута, — да, вот он, в самом конце зала, спокойно смотрит на меня. Я помахала ему, но он не отреагировал. Третий фильм, «Ремонт авиационных двигателей: часть III», должно быть, остался со времен войны, и его показали просто потому, что он оказался в той же коробке, что и другие. В свете экрана я заметила, как отец и Фели обменялись удивленными взглядами, перед тем как продолжить смотреть с умным видом. Последней частью программы был документальный фильм под названием «Многогранный лимон», который, если не считать упоминания рассказчика о том, что когда-то лимоны использовались в качестве противоядия от многих ядов, был кошмарной нуднятиной. Я смотрела его с закрытыми глазами. Новая луна светилась серебром на небе, когда мы возвращались домой через поля. Отец и Фели шли немного впереди, а я брела позади них, погрузившись в размышления. — Пошевеливайся, Флавия, — сказала Фели терпеливым, слегка насмешливым голосом, приводившим меня в неистовство. Она демонстрировала его при отце. — Дрянь! — отозвалась я, замаскировав это слово чихом. 24 Всю ночь меня мучили сны о серебре. Серебряный конь на серебряной опушке жевал серебряную траву серебряными зубами. Серебряный человек на луне сиял в небе над серебряным фургоном. Серебряные монеты образовали крест в руке трупа. Сверкала серебряная река. Когда я проснулась, мои мысли сразу же переключились на Фенеллу. Жива ли она? Пришли в себя? Порслин утверждала, что да, в то время как викарий говорил, что нет. Что ж, есть только один способ узнать. — Прости, старушка, — сказала я «Глэдис» в сером мутном свете раннего утра, — но мне придется оставить тебя дома. Я видела, что она разочарована, пусть даже держится молодцом. — Мне надо, чтобы ты выступила в качестве подсадной утки, — прошептала я. — Когда тебя увидят рядом с оранжереей, решат, что я еще сплю. «Глэдис» заметно просветлела при мысли о конспирации. — Если я потороплюсь, то успею перейти поля и поймать первый автобус на Хинли по эту сторону холма Оакшотт. В углу огорода я повернулась и беззвучно произнесла: — Не делай ничего такого, чего бы я не сделала. И «Глэдис» просигналила, что она не будет. Я унеслась со скоростью пули. Туман висел над полями, когда я спешила по вспаханной земле, ловко перепрыгивая с одного кома на другой. Сев в автобус на проселочной дороге, я останусь не замеченной никем, кроме уже сидящих пассажиров, и можно не опасаться, что кто-то из них доложит отцу, поскольку они все будут направляться прочь от Бишоп-Лейси. Как только я перебралась через последний забор, в поле зрения показался автобус из Коттсмора, грохоча и хлопая крыльями, словно большая взъерошенная птица. Его подбрасывало на дороге по пути ко мне. Он остановился с сердитым вздохом, и ниточка дыма потянулась вверх из-под его никелированного радиатора. — Садись! — сказал водитель Эрни. — Давай-давай, смотри под ноги. Я протянула ему деньги за проезд и скользнула на сиденье в третьем ряду. Как я и предполагала, в этот час пассажиров было совсем мало: парочка пожилых женщин, сидевших рядом в задней части салона и слишком увлеченных сплетнями, чтобы обратить на меня хоть малейшее внимание, и фермерский работник в комбинезоне с мотыгой, печально уставившийся в окно на темные, укрытые туманом поля. Солнце взойдет только через четверть часа. Больница в Хинли находилась в конце крутой улицы, поднимавшейся в гору за рыночной площадью, ее окна мрачно смотрели на черные булыжники мостовой, все еще мокрые после ночного дождя. За высокой кованой калиткой на домике сторожа висела табличка с деловой надписью: «Все посетители регистрируются». Не мешкай, что-то подсказало мне, и я последовала совету. Покрытая грязью каменная арка вела в узкий проход, в котором несколько квадратных газовых светильников мерцали нездоровым светом. «Только для катафалков», — гласила скромная надпись, и я поняла, что я на правильном пути. Хотя я пыталась идти тихо, мои шаги эхом отражались от влажных булыжников и подтекающих каменных стен. В дальнем конце проход открывался в маленький дворик. Я остановилась прислушаться.