— Очень хорошо, Флавия. Как ты, возможно, осознала, я давным-давно пришел к этому же выводу. — Но… — Почему я не сообщил полиции? Я тупо кивнула. — Я задавал себе этот вопрос снова и снова. И каждый раз отвечал, что отчасти потому, что полиция никогда меня не спрашивала. Но этого недостаточно, не так ли? Нельзя отрицать факт, что когда человек достигает определенного возраста, он колеблется, взваливать или не взваливать на себя новый груз забот. Как будто, испытав определенное количество горя в жизни, получаешь отпущение грехов для Великого Директора на небесах. Понимаешь? — Думаю, да, — ответила я. — Вот почему я оставил это при себе, — сказал он. — Но, как ни странно, это причина, почему я сейчас тебе это рассказываю. Молчание между нами нарушалось только звуком льющегося дождя. Затем неожиданно с противоположной стороны лужайки донесся крик: — Доктор Киссинг! Что вы себе думаете? Это была Белый Призрак, та самая сиделка, которую я видела во время предыдущего визита в Рукс-Энд, она выглядела курьезно в белой униформе и огромных черных галошах, спеша неровным шагом по траве к нам сквозь ливень. — Что вы себе думаете? — повторила она, ступив под зонтик. Я заметила, что деспотические люди вроде Белого Призрака часто повторяют свои слова дважды, как будто у них квота. — Я думаю, сестра Хэммонд, — сказал доктор Киссинг, — о печальном упадке английских манер после недавней войны. Его слова были встречены безмолвным фырканьем, она сжала ручки его инвалидной коляски и торопливо покатила ее по лужайке. Когда она притормозила, чтобы открыть дверь в оранжерею, до моих ушей донеслись слова доктора Киссинга: — Ату, Флавия! Призыв к охоте. Я замахала как сумасшедшая, чтобы показать ему, что я поняла, но было слишком поздно. Он уже вкатился внутрь и скрылся из виду. 22 Я думаю, что мужество — это способность решиться на что-то. Может быть, дело просто в своенравности «Глэдис», но мы неожиданно свернули с главной дороги и въехали в Канаву. Я ехала кружным путем через деревню, избегая неприятную миссис Булл, примерно так, как муха в доме уклоняется от сложенной газеты. Но Канава — короткий путь в Букшоу, и сейчас ничуть не хуже любого другого времени. Хотя черную краску «Глэдис» забрызгала грязь, она была так же резва, как будто ее только что начистили щеткой и отполировали до совершенства. Во всяком случае, ее никелированный руль сверкал на солнце. — Тебе это нравится, правда, старушка? — спросила я, и она легко скрипнула от удовольствия. Будет ли миссис Булл стоять на страже у ворот? Мне снова придется изображать из себя Маргарет Воул, племянницу вымышленной, но любимой старой характерной актрисы Джильды Дикинсон? Мне не стоило беспокоиться. Миссис Булл нигде не было видно, хотя колеблющийся дым над кучами мусора мешал хорошенько рассмотреть участок. Ее рыжий мальчик — тот, который сидел на ветках, когда я ехала по Канаве с Фенеллой, — теперь восседал в канаве на краю дороги, пытаясь прокопать путь в Китай ложкой. Я плавно затормозила «Глэдис» и поставила ноги на землю. — Привет, — сказала я довольно глупо. — Как тебя зовут? Не самое блестящее начало, но я не привыкла разговаривать с детьми и понятия не имела, как к этому подступиться. В любом случае это не имело значения, потому что маленький негодник не обратил на меня внимания и продолжил производить земляные работы. Трудно было определить его возраст, ему могло быть от четырех до семи. Большая голова неуклюже болталась на длинном и тонком тельце, он производил впечатление довольно большого ребенка или маленького взрослого. — Тимофей, — проквакал он, когда я уже собиралась тронуться. — Тимоти? Повисла еще одна неловкая пауза, во время которой я растерянно переминалась с ноги на ногу. — Тимофей. — Твоя мама дома, Тимофей? — спросила я. — Не знаю, да, нет, — сказал он, бросив на меня косой осторожный взгляд, и вернулся к раскопкам, яростно тыкая в землю ложкой. — Выкапываешь сокровище, да? — спросила я, обретая общительность. Я прислонила «Глэдис» к насыпи и забралась в ров. — Давай помогу. Я небрежно сунула руку в боковой карман и сомкнула пальцы вокруг мятного леденца. Быстрым рывком я устремилась к ямке, которую он выкапывал, и сделала вид, что достаю оттуда лакомство. — О, Тимофей! — воскликнула я, хлопая в ладоши. — Посмотри, что ты нашел! Хороший мальчик! Тимофей нашел конфетку! Хотя это резало мне слух, я не могла заставить себя обращаться к нему иначе, чем он себя назвал. Когда я протянула ему мятный леденец, он схватил его молниеносным движением и засунул в рот. — Кокровище! — сказал он, мерзко хрустя. — Да, сокровище, — заворковала я. — Тимофей нашел спрятанное сокровище. С мятным леденцом, торчащим из уголка его рта, словно градусник, Тимофей отложил свой копательный инструмент и атаковал яму голыми руками. Мое сердце подпрыгнуло, когда до меня дошло, что лежит на виду в грязи: серебро… зубцы… изображение омара, выгравированное на ручке… монограмма де Люсов… Ребенок копал ложкой для омаров, принадлежащей де Люсам! Но как это может быть? Доггер уже отправил столовое серебро на аукцион «Сотби», и единственный предмет, который он мог пропустить, вероятно — это тот, которым прикончили Бруки Хейрвуда. И он, если я не ошибаюсь, до недавних пор торчал в ноздре Бруки Хейрвуда, вонзившись в мозг. Как он мог проделать путь оттуда в руки мальчишки, копающегося в канаве? Или это копия? — Послушай, — сказала я, — давай я тебе помогу. Я больше и быстрее. Найдем еще конфеты. Я делала копательные движения ладонями, словно барсук. Но Тимофей схватил ложку для омаров и держал ее подальше от меня. — М-мье! — промямлил он с мятным леденцом во рту. — Мое! Тимофей нашел это! — Хороший мальчик, — сказала я. — Дай посмотреть. — Нет! — Ну и ладно, — заявила я. — Не очень-то хотелось. Если и есть кто-нибудь на земле, кто понимает ход детских мыслей, так это я, Флавия де Люс, потому что я не так давно сама была ребенком. Говоря, я залезла в карман и достала еще один мятный леденец — на этот раз последний. Я любовно посмотрела на него и подставила лучам солнца, любуясь его золотым блеском, облизнула губы… — Дай сюда! — потребовал ребенок. — Хочу! — Вот что я тебе скажу, — отозвалась я. — Я обменяю конфету на твою дурацкую копалку. Тебе не нужно это старье. Оно грязное. Я скорчила жуткую гримасу и сделала вид, будто меня тошнит, сопровождая это звуковыми эффектами. Он ухмыльнулся и сунул зубцы ложки себе в ноздрю. — Тимофей, нет! — сказала я самым командирским голосом, который только смогла изобразить. — Оно острое, ты поранишься. Дай сюда. Немедленно! — резко добавила я, добавляя в голос властности, как делает отец, когда хочет, чтобы ему тотчас же повиновались. Я протянула руку, и Тимофей робко положил серебряную ложку для омаров мне на линию жизни — ту самую часть ладони, которую цыганка Фенелла — это было всего лишь три дня назад? — держала в руке и сказала, что видит мрак. — Хороший мальчик, — сказала я, моя голова закружилась, когда я сомкнула пальцы вокруг орудия убийства. — Где ты это взял? Я протянула ему мятный леденец, и он жадно схватил его. Я засунула руку в пустой карман, как будто копаюсь в бездонной сумке с лакомствами. Я посмотрела ему в глаза, в первый раз заметив странную прозрачность его радужек. Я не отведу взгляд, подумала я, пока…