При этих словах я пренебрежительно фыркнула и вылетела из кухни. Если меня соберутся нарисовать маслом, покрыть лаком и поставить в раму, я буду позировать только в лаборатории и ни в каком другом месте. Окруженная мензурками, стеклянными колпаками и коническими колбами Эрленмейера, я подниму нетерпеливый взгляд от микроскопа, примерно так, как мой покойный двоюродный дедушка Тарквин де Люс на своем портрете, висящем в галерее Букшоу. Как дядя Тар, я приму раздраженный вид. Никаких лошадей и господ, нет уж, спасибо. Легкая пелена дыма до сих пор висела над церковным кладбищем. Теперь, когда большинство зевак ушли, обугленные, тлеющие остатки палатки были хорошо видны рядом с тропинкой. Но меня интересовало не столько это пепелище, сколько то, что находилось за ним — ярко разрисованный цыганский фургон. Масляно-желтый, с малиновыми ставнями, реечными боками, под нависающей закругленной крышей, он казался буханкой хлеба, вылезшей из формы для выпечки. От веретенообразных желтых колес до изогнутого жестяного дымохода, от цветных окон до затейливых резных деревянных консолей по каждую сторону двери, он словно с грохотом выкатился из сна. В довершение всего среди покосившихся надгробий в дальнем конце церковного кладбища живописно пасся дряхлый конь с искривленной спиной. Цыганская порода. Я узнала ее сразу же по фотографиям, которые видела в «Сельской жизни». Из-за пушистых ног и хвоста и длинной гривы, свешивающейся на морду (из-под которой он жеманно косился, словно Вероника Лейк), жеребец выглядел гибридом клайдесдейла[8] и единорога. — Флавия, детка, — раздался голос за моей спиной. Это был Дэнвин Ричардсон, викарий Святого Танкреда. — Доктор Дарби будет тебе очень обязан, если ты сбегаешь и принесешь ему кувшин свежего лимонада из кухни. Мой сердитый взгляд, должно быть, заставил его почувствовать себя виноватым. Почему так, почему с одиннадцатилетними девочками вечно обращаются как со служанками? — Я бы сам сходил, видишь ли, но добрый доктор опасается, что бедняжку оттолкнет мой пасторский воротник и тому подобное, так что… — С удовольствием, викарий, — жизнерадостно сказала я, и вполне искренне. Роль носительницы лимонада даст мне доступ в палатку «скорой помощи» Святого Джона. Я вприпрыжку вбежала в кухню приходского зала («Простите! Медицинская необходимость!»), выскочила с кувшином ледяного лимонада и была уже в тусклом свете госпитальной палатки, наливая напиток в треснувший бокал без ножки. — Надеюсь, вы в порядке, — сказала я, протягивая его цыганке. — Простите за палатку. Я заплачу, разумеется. — Ммм, — произнес доктор Дарби. — Нет необходимости. Она уже объяснила, что это был несчастный случай. Жуткие покрасневшие глаза женщины осторожно наблюдали за мной, пока она пила. — Доктор Дарби, — сказал викарий, просовывая голову между полотнищами палатки, словно черепаха, и стараясь не показать пасторский воротник. — Найдется у вас минутка? Миссис Пизли на площадке для кегельбана… Говорит, что почувствовала себя плохо. — Ммм, — отозвался доктор, закрывая свой черный чемоданчик. — Что вам требуется, милая, — сказал он цыганке, — так это хороший отдых. — И обратился ко мне: — Побудь с ней. Я ненадолго. А дождя так и нет, — заметил он в никуда, выходя из палатки. — Я заплачу за палатку, — повторила я. — Пусть даже это несчастный случай. Она снова закашлялась, и даже мне было очевидно, что пожар собрал свою дань с ее и без того слабых легких. Я беспомощно ждала, когда она перестанет задыхаться. Когда наконец это произошло, снова повисло долгое нервирующее молчание. — Женщина, — сказала цыганка. — Женщина на горе. Кто она? — Это была моя мать, — ответила я. — Ее звали Харриет де Люс. — А гора? — Где-то в Тибете, полагаю. Она погибла там десять лет назад. Мы нечасто говорим об этом в Букшоу. — Что точное «букшоу»? — Это место, где я живу. Рядом с деревней, — объяснила я, неопределенно махнув рукой. — А! — сказала она, уставившись на меня пронзительным взглядом. — Большой дом. С двумя крыльями, уходящими назад. — Да, он, — согласилась я. — Неподалеку от излучины реки. — Да, — сказала женщина. — Я там останавливалась. Но не знала, как называется место. Останавливалась там? Я не могла поверить. — Леди разрешила моему рому и мне разбить лагерь в роще у реки. Ему требовалось отдохнуть… — Я знаю, где это, — сказала я. — Это называется Изгороди. Там старые кусты и… — Ягоды, — добавила она. — Но постойте! — воскликнула я. — Леди? В Букшоу нет никаких леди с тех пор, как погибла Харриет. Цыганка продолжала, как будто и не слышала моих слов: — Красивая леди, вот какой она была. Но похожа на тебя, — добавила она, рассматривая меня вблизи, — теперь, когда вижу тебя на свету. Затем ее лицо омрачилось. То ли это мое воображение, то ли ее голос наливается силой с каждым словом. — Затем нас вышвырнули, — сердито сказала она. — Сказали, что больше не хотят, чтобы мы были там. Тогда-то и умер Джонни Фаа. — Джонни Фаа? — Мой ром. Муж. Умер посреди пыльной дороги, хватаясь за грудь и проклиная гаджо — англичанина, — который прогнал нас. — И кто это был? — спросила я, со страхом предчувствуя ответ. — Не спрашивала его имени. Прямой, словно аршин проглотил, негодяй. Отец! Я уверена! Это отец после гибели Харриет выставил цыган из своего поместья. — А Джонни Фаа, ваш муж… он умер из-за этого, вы говорите? Цыганка кивнула, и по печали в ее глазах я поняла, что это правда. — Потому что ему надо было отдохнуть? — Надо было отдохнуть, — шепотом повторила она, — и мне тоже. И тогда меня осенило. Не успела я передумать, как выпалила: — Вы можете прийти в Букшоу. Оставайтесь сколько хотите. Все будет хорошо… обещаю. Произнося эти слова, я знала, что грядет великая ужасная ссора с отцом, но почему-то это не имело значения. Харриет однажды предоставила этим людям убежище, и моя кровь вряд ли позволит мне поступить иначе. — Мы припаркуем ваш фургон в Изгородях, — предложила я, — в кустах. Никто не узнает, что вы там. Ее быстрые черные глаза изучали мое лицо. Я, желая подбодрить, протянула ей руку. — Ммм, давай, милая. Отдых будет очень кстати. — Это был доктор Дарби, тихо проскользнувший обратно в палатку. Он едва заметно подмигнул мне. Доктор был старым другом отца, и я знала, что он тоже предвидит неизбежную битву. Он мысленно обозрел поле и взвесил шансы, перед тем как заговорить. Мне захотелось обнять его. Он поставил черный чемоданчик на стол, покопался в его недрах и достал заткнутую пробкой бутылку. — Принимайте это от кашля, когда будет нужно, — сказал он, протягивая бутылку цыганке. Она с сомнением посмотрела на нее. — Ну да, — он настаивал, — берите. Страшное невезение преследует того, кто отказывает лицензированному практикующему врачу, знаете ли. Я помогу с лошадью. У меня она когда-то была. Теперь, когда он снова занялся рутинным делом старого сельского доктора, я поняла, что мы вне подозрений. Группки людей наблюдали, как доктор провожал нас к фургону. Быстро он запряг коня цыганки в упряжку, и мы обе уселись на деревянную подставку, служившую одновременно подножкой к двери и сиденьем для кучера. Старуха цокнула, и деревенские жители расступились в стороны, когда фургон тронулся с места и медленно покатился по тропинке через церковное кладбище. Со своего высокого места я видела множество поднятых вверх лиц, но Фели и Даффи среди них не было. Хорошо, подумала я. Вероятнее всего, они сидят в какой-нибудь палатке, перемазав свои тупые физиономии сконсами и взбитыми сливками. 2 Мы громыхали по центральной улице, вымощенной булыжником. — Как его зовут? — спросила я, показывая на дряхлую клячу. — Грай. — Грей? — Грай. «Конь» по-цыгански. Я припрятала этот странный клочок знаний на будущее, с нетерпением ожидая, когда смогу вывалить его перед сестрой-всезнайкой Даффи. Разумеется, она притворится, что и раньше знала. Должно быть, грохот, производимый нашей ездой, заставил мисс Кул, деревенскую разносчицу новостей, подбежать к витрине ее кондитерской лавки. Когда она увидела меня рядом с цыганкой, ее глаза расширились, и она прикрыла рот рукой. Несмотря на толстое зеркальное стекло в окнах ее магазина и разделявшую нас улицу, я почти услышала, как у нее перехватило дыхание. Зрелище того, как младшую дочь полковника Хэвиленда де Люса увозят в цыганском фургоне, как бы весело он ни был раскрашен, должно быть, стало для нее ужасным шоком. Я помахала рукой, смешно растопырив пальцы веником, как будто говоря: «Как весело!» Чего я хотела на самом деле, так это вскочить на ноги, принять соответствующую позу и заорать какую-нибудь бодрую песню вроде тех, что всегда звучат в музыкальных фильмах, но я подавила желание и удовлетворилась ужасной улыбкой и прищелкиванием пальцев.