— На основе ртути, я полагаю? Достаточно тонкий, чтобы давать четкие очертания петель и завитков и тому подобного? Это я тоже узнала от Филиппа Оделла. И запомнила из-за связи с химией. Сержант заулыбался и вытащил второй флакончик, более темный, чем первый. — Продолжай, — сказал он. — Посмотрим, сможешь ли ты догадаться, что здесь. «Догадаться? — подумала я. — Бедный обманутый человек!» — На основе графита, — сказала я. — Более грубый, чем ртуть, но лучше работает на некоторых поверхностях. — Высший балл! — объявил сержант. Я отвернулась, делая вид, что вытряхиваю песчинку из глаза, и показала Фели язык. — Но наверняка то и другое для посыпания поверхностей, — возразила я, — и не требуется для того, чтобы взять отпечатки? — Верно, — ответил сержант. — Я просто подумал, что тебе будет интересно посмотреть. — О да, разумеется, — быстро сказала я. — Спасибо вам за это. Я не думаю, что вежливо будет упомянуть, что наверху, в химической лаборатории, у меня достаточно ртути и графита, чтобы обеспечить нужды полицейского участка в Хинли на ближайшие сто лет как минимум. Дядюшка Тар помимо прочих своих достоинств был еще и запасливым. — Ртуть, — произнесла я, прикасаясь к флакончику. — Подумать только! Теперь сержант Грейвс доставал из защитного чехла прямоугольник из простого стекла, за которым быстро последовала бутылочка с чернилами и ролик. Он ловко капнул пять-шесть капель чернил на поверхность, затем распределил роликом, так что поверхность оказалась целиком покрыта черной липкой жидкостью. — Теперь, — сказал он, беря меня за правое запястье и расправляя мои пальцы над стеклом, — расслабься и дай мне сделать мою работу. Легким нажатием он опустил кончики моих пальцев в чернила, один за другим, перекатывая подушечки пальцев слева направо. Затем, пододвинув мою ладонь к белой карте, расчерченной на десять квадратов — один для каждого пальца, — он взял отпечатки. — О, сержант Грейвс! — сказала Фели. — Вы должны взять и у меня тоже! «О, сержант Грейвс! Вы должны взять и у меня тоже!» Я ее чуть не стукнула. — С радостью, мисс Офелия, — сказал он, беря ее за руку и отпуская мою ладонь. — Лучше смажьте стекло чернилами еще раз, — заметила я, — иначе можете получить нечеткие отпечатки. Уши сержанта слегка порозовели, но он упорно продолжил. Мгновенно покрыл стекло свежим слоем чернил и взял Фели за руку так, словно прикасался к священному предмету. — Вы знаете, что в Святой земле есть отпечатки пальцев архангела Гавриила? — спросила я, отчаянно пытаясь снова обратить его внимание на себя. — По крайней мере были. Доктор Роберт Ричардсон и граф Белмор видели их в Назарете. Помнишь, Фели? До того как мы последний раз подрались, Даффи читала нам за столом во время завтрака странную книгу доктора «Путешествия по Средиземному морю и прилегающим землям», и кое-какие из ее чудес были еще свежими в моей памяти. — Ему еще показали кухню Девы Марии, в часовне Воплощения. Там до сих пор сохранились угли, каминные инструменты, столовые приборы… Что-то на задворках моего разума думало о наших собственных каминных инструментах — о шпагах Лисе Салли и Шоппо, когда-то принадлежавших Харриет. — Вполне достаточно, спасибо, Флавия, — перебила меня Фели. — Можешь принести мне тряпку вытереть пальцы. — Сама принеси, — набросилась я на нее и величественно выплыла из комнаты. По сравнению со мной Золушка — испорченная лентяйка. 8 Наконец-то одна! Когда я в обществе других людей, часть меня чуть-чуть съеживается. Только когда я в одиночестве, я могу в полной мере наслаждаться собственным обществом. Из оранжереи я взяла свой старый верный скаутский велосипед. Когда-то он принадлежал Харриет, которая назвала его «Ласточкой» — словом, так сильно напоминавшем мне о рыбьем жире, что я переименовала его в «Глэдис». Кто, ради бога, захочет ездить на велосипеде с прозвищем, как у сиделки из госпиталя? И «Глэдис» была ближе к жизни, чем «Ласточка»: предприимчивая дама с шинами «Данлоп», тремя скоростями и непритязательным нравом. Она никогда не жаловалась и не уставала, и в ее обществе я тоже. Я крутила педали, медленно виляя по краю декоративного озера. Слева от меня простирался обширный плоский участок под названием Висто, который был расчищен сэром Джорджем де Люсом в середине XIX века, чтобы служить, как он написал в дневнике, «удобным наблюдательным пунктом»: поросшая травой равнина, с которой, как предполагалось, следовало созерцать синие складчатые холмы. Теперь, однако, Висто превратился в огромное пастбище для коров, буйно зарос крапивой, колючим кустарником, и здешний наблюдатель рисковал изодрать свою одежду в клочья. Это тут Харриет держала «Голубого призрака», свой двухместный самолет, на котором регулярно летала в Лондон на встречи с друзьями. Все, что осталось от тех счастливых дней, — это три железных кольца, ржавеющих где-то в траве, к которым некогда привязывали «Голубого призрака». Однажды, когда я спросила отца, как выглядит Букшоу с воздуха, кожа на его висках напряглась. «Спроси тетю Миллисент, — угрюмо сказал он. — Она летала». Я взяла на заметку сделать это. От Висто заросшая травой тропинка вела на юг, там и сям ее пересекали давно заброшенные лужайки и изгороди, далее сменявшиеся подлеском и кустарником. Я поехала по узкой дорожке и вскоре добралась до Изгородей. Фургон цыганки стоял там, где я его оставила, хотя на земле было множество отпечатков «сапог, подбитых гвоздями», как их назвала Фели. Что привело меня сюда? — подумала я. Причина в том, что цыганка находилась под моей защитой? В конце концов, я предложила ей убежище в Изгородях, и она согласилась. Если следовало заплатить компенсацию, я собиралась сделать это по собственной воле, а не потому, что меня принуждало чувство стыда. Грай довольно пасся около кустов бузины в дальнем конце опушки. Кто-то привел его обратно в Изгороди. Ему даже принесли охапку свежего сена, и он расправлялся с ним. Он взглянул на меня без любопытства и вернулся к еде. — Кто у нас тут хороший мальчик? — спросила я, осознавая, пока произносила эти слова, что они больше подходят для обращения к попугаю. — Хороший Грай. Чудесный конь. Грай не обращал на меня ни малейшего внимания. Что-то на стволе одного из деревьев около моста привлекло мой взгляд: это была белая деревянная дощечка примерно в шести футах над землей. Я подошла поближе, чтобы рассмотреть ее. «Полицейское расследование — вход воспрещен — полицейский участок Хинли». Табличка была обращена к востоку, в противоположную сторону от Букшоу. Явно она предназначалась для того, чтобы отпугнуть толпы любопытных бездельников, слетающихся в места, где пролилась кровь, словно вороны на зимний дуб. Я, в конце концов, была в собственных владениях. Вряд ли я могла считаться нарушителем. Кроме того, я всегда могу заявить, что не увидела табличку. Я осторожно поставила ногу на оглобли фургона и, расставив руки в стороны для сохранения равновесия, словно воздушный гимнаст, медленно переступала с пятки на носок вверх к месту кучера. Дверь вернули на место. Я постояла, собираясь с мыслями, сделала глубокий вдох, затем открыла дверь и вошла внутрь. Кровь вытерли, я сразу это заметила. Пол недавно мыли, и острый чистый запах мыла «санлайт»[20] все еще висел в воздухе. В фургоне не было темно, но и светло тоже не было. Я сделала шаг в глубь фургона и тут же замерла на месте. На кровати кто-то лежал! Внезапно мое сердце заколотилось как сумасшедшее, и глаза чуть не выскочили из орбит. Я едва осмеливалась дышать. В тени опущенных занавесок я видела, что это женщина — нет, не женщина, а девочка. Может, на несколько лет старше меня. У нее были иссиня-черные волосы, смуглая кожа, и она закуталась в бесформенную черную креповую ткань. Пока я неподвижно стояла, уставившись ей в лицо, она медленно открыла темные глаза и взглянула на меня. Быстрым сильным прыжком она соскочила с кровати, схватив что-то с полки, и я внезапно обнаружила, что меня резко прижали к стене, завернув руку за спину и приставив нож к горлу. — Отпусти! Мне больно! — сумела выдавить я сквозь боль. — Кто ты? Что ты здесь делаешь? — прошипела она. — Говори, пока я не перерезала тебе глотку! Я чувствовала лезвие ее ножа на своем горле. — Флавия де Люс, — выдохнула я. Черт побери! Я была на грани того, чтобы заплакать. Я поймала свое отражение в зеркале: ее рука у меня под подбородком… мои выкатившиеся глаза… нож — нож!