– Пресвятая Дева… Тупоносая морда «цверга» прорвала ленту и влетела меж согнутых перекладин. Горящие фары словно гнали волну грохота, которая разбилась по стенам и вдруг оплеснула нас, перетряхнула рельсы и сам воздух, распоротый на клочья. Что-то треснуло и застонало. Мутно-жёлтый водоворот крутился теперь под колёсами, обдавая поезд застойным запахом тины. «Тр-рах-да-да-дах» – скрип – и металл крикнул как женщина… – Коллер! Боже мой, мост!.. Он распадался. Высунув голову из кабины, я увидел, как падает секция – как в замедленной съёмке, разваливаясь в воздухе на куски. Жёлтый строительный кубик плюхнулся в воду, подняв тучи брызг. За ним – чёрные балки. За ним… но вагон швырнуло, и меня треснуло виском о выступающий клин, на котором крепилась дверь. Я едва удержался за поручень. – Господи! – всхлипнул Мауэр. – Проехали? – Да, – сказал я, всё ещё захваченный зрелищем брусьев, рухнувших в воду, как гигантские железные макароны. Весь этот труд – вся эта махина металла и дерева, и гвозди, и костыли словно реяли в воздухе, как стереоскопический призрак уничтоженной мощи. Я почувствовал влагу. Из стиснутых кулаков капала кровь и улетала вниз под колёса, где, казалось, ещё крутился пенный водоворот. – Осторожнее, Коллер! Присядьте на пол. – Ага. В синеве неба тоже плескалась вода. Сквозь облака тянулась пунктирная прямая – разорванный птичий клин. А ведь рядом с «Эдемом» птицы почти не летали. Кто-то, должно быть Полли, напрасно вешал кормушки и чистил фонтан в надежде приманить воронка, стрижа или синичку. Пытаясь захомутать стреляного воробья. Погляди в мои глаза: Что они готовят? Грензель-бремзель, тормоза Нас не остановят! – Гр-рм, – сказал Йозеф Мауэр, возясь с переключением скорости. – Знаете что, Коллер? Кому-то отшибает мозги, а вам отрубило совесть. Мы только что вырвались из капкана, а вы уже гневите ангельский слух своим жутким рёвом. Не грешите, штурмовичок! Честное слово, вы уже достаточно нагрешили. – Заткнитесь, старая вы песочница, – сказал я. – Уймитесь и не жужжите. А лучше повнимательнее глядите вперёд. От этого куда больше пользы – и мне, и вам. *** Дорога легла под уклон. Лес разошёлся редким кустарником, среди которого торчали еловые палки. Трава пожелтела, стала сухой и ломкой, в проплешинах показался красный песчаник. Местность выглядела весьма безотрадно. По моим прикидкам, скоро должно было начаться пресловутое минное поле, и стоило об этом подумать, как я увидел подтверждение. Это были кресты. Сколоченные наспех. Они торчали вдоль насыпи, как часовые, предупреждая о смертельной опасности. На полевой карте такие области отмечены алой штриховкой. Размозжённые кости. Выплеснутые из черепа мозги. Столб огня – и вот оно всё: тетания, страдания, боль. Раздробленный позвоночник. Эти поля хранили память о череде бесконечных войн, о нашей юности, мечтах и амбициях. О нашей глупости. Моя собственная глупость тоже лежала там, похороненная под пластами жизненных наслоений. Такой молоденький, ах, душка, эй, Кароль, поди-ка сюда, быстрее, сфотографируйся с этим красавчиком! Каждого из «Ультерих» стоило сунуть мордой в кровавую жижу, которая представляла теперь эта земля. Чёртовы недоноски! Они не нюхали газы, кроме разве что кишечного выхлопа. И такая мелкая, вонючая мразь рассчитывала вырезать «марку» на моём животе? – Что вы там бурчите, Коллер? – Ничего. Гормональная удаль. Её так легко подбить на любое свинство. Микроскопический бунт, помноженный на невежество, сиречь самодовольство. Крошечные люди пекут на костре дождевых червей, большие – тыкают рогатиной в себе подобных, теряя человеческий облик. Дрянь! У Польмахера горели глаза. «Mein Liebchen, поцелуй меня, старичок». Да, это так. Я убью Трассе легко, но если мне попадётся Полли, то одной раной он не отделается. – Эрих! Возьмите бинокль. – А что такое? – Вон там, на подъёме. Мне кажется или… Я схватил бинокль и нахмурился, пытаясь угадать, куда нужно смотреть. Минные поля тянулись и справа, и слева. Прищурившись, я увидел дорогу. Она подходила к рельсам вплотную, практически перпендикулярно, образуя безопасный подъезд, переваливала за рельсы и обрывалась канавой с красноречивым крестом, обвязанным яркой лентой. – Не там, – сказал Мауэр. – Впереди. Прямо по курсу. Я посмотрел прямо. – Глушите мотор. – Что? – Всё, – сказал я, опуская бинокль и глядя, как подплывает просёлочный тракт. Ветер шевелил мои волосы и пах гарью, в которой только что сгорели наши надежды. – В смысле – «всё»? – Обрыв линии. Глушите мотор, Йозеф. Стоп-машина. Пассажиров просят покинуть салон. – Вот чёрт, – сказал пожилой путеец Йозеф Мауэр. – Вот триждыклятый чёрт! Он тёр глаза кулаком и едва не плакал, и железо плакало с ним, когда колодки заскользили по рельсам. Разогнавшийся «цверг» не желал останавливаться. Дизельное топливо журчало в его кишках и подгоняло вперёд, и причитания,что я слышал, принадлежали всему скоплению стали, всему кладбищу человеческих душ, слившихся воедино, чтобы быстрее добраться домой. – Чтоб вы сдохли, мальчишечка! И чтоб я сам сдох за то, что связался с вами! Глава 15. Стоп-машина Я спрыгнул на землю и прошёлся по рельсам. Хорошо! Солнце звенело и припекало, обжигая мои голые плечи. Старики, как вороны, облепили площадку и поручни. Они жадно вдыхали воздух, но опасались сходить на землю, памятуя о минах. Верное решение. Один из снарядов угодил прямо в насыпь, разворотив рельсы и выбив яму, похожую на лунный кратер. Сейчас в ней скопилась дождевая вода. Она была мутной, и на дне ворочались червяки, так что пить такую я бы поостерёгся. Как говорил Мауэр? Амт-Нойвеге? Что-то нужно было сделать с этой самой дорогой, что-то очень важное, срочное. Неотложное. Вот именно. Вызвать неотложную помощь из города или любой поселковой больницы, где найдётся врач с чемоданчиком йода. Если мы доехали до зоны приёма, то победили. Если же нет, в полку говночепальщиков станет на одну единицу больше. – Йозеф! Сгорбленные плечи вяло качнулись. Неужели сердечный приступ? Я чуть не упал от облегчения, когда ладони раздвинулись и показался опухший нос. – Чего вам, Коллер? – Радио! Здесь есть радио? – Пресвятая Дева, – он завозился, зашаркал, судорожно зашлёпал по приборной панели. – Господи, я же совсем забыл! Конечно, есть! Вон, видите верньер? Поверните на двадцать. Сильнее, а потом медленнее, плавно… Как будто тянете девушку за сосок. – А вы ловкач, – сказал я с уважением. Решётка радио казалась забитой песком. Я повернул ручку. На двадцать? Из мембраны вырвалось шипение и скрежет, свистящий шум радиопомех, бессмысленный и неприятный. – Правее, – подсказал Мауэр. Его голос осип. Шипение стало громче. В мембране затарахтело. Я продолжал поворачивать ручку по часовой стрелке и вздрогнул, когда раздался длинный, пронзительный писк. В кабину ворвался требовательный женский голос: – Машинист 66-го, ответьте Нойвеге! Вы слышите? Машинист 66-го? Скрюченный палец Мауэра ткнул в красный тумблер: – Говорите! – Э-э, – сказал я. – Машинист 66-го. У нас тут авария.