Я там была нарядная, Дородства и пригожества Понакопила за зиму, Цвела, как маков цвет! А ты бы поглядел меня, Как лен треплю, как снопики На риге молочу… В дому ли во родительском?.. Ах! кабы знать! Послала бы Я в город братца-сокола: «Мил братец! шелку, гарусу Купи – семи цветов, Да гарнитуру синего!» Я по углам бы вышила Москву, царя с царицею, Да Киев, да Царьград, А посередке – солнышко, И эту занавесочку В окошке бы повесила, Авось ты загляделся бы, Меня бы промигал!.. Всю ночку я продумала… «Оставь, – я парню молвила, — Я в подневолье с волюшки, Бог видит, не пойду!» – Такую даль мы ехали! Иди! – сказал Филиппушка. — Не стану обижать! — Тужила, горько плакала, А дело девка делала: На суженого искоса Поглядывала втай. Пригож-румян, широк-могуч, Рус волосом, тих говором — Пал на̒ сердце Филипп! «Ты стань-ка, добрый молодец, Против меня прямехонько, Стань на одной доске! Гляди мне в очи ясные, Гляди в лицо румяное, Подумывай, смекай: Чтоб жить со мной – не каяться, А мне с тобой не плакаться… Я вся тут такова!» – Небось не буду каяться, Небось не будешь плакаться! — Филиппушка сказал. Пока мы торговалися, Филиппу я: «Уйди ты прочь!», А он: – Иди со мной! — Известно: – Ненаглядная, Хорошая… пригожая… — «Ай!..» – вдруг рванулась я… – Чего ты? Эка силища! — Не удержи – не видеть бы Вовек ему Матренушки, Да удержал Филипп! Пока мы торговалися, Должно быть, так я думаю, Тогда и было счастьице… А больше вряд когда! Я помню, ночка звездная, Такая же хорошая, Как и теперь, была… Вздохнула Тимофеевна, Ко стогу приклонилася,