- Иди за мной, повторяй мои движения и не проявляй никакой инициативы. Две тени переметнулись к лесу и растворились за кустами, тропа белела под ногами, никто не окликнул, не выстрелил в спину. - Спасибо, товарищам командирам. Первая передышка была после переправы через овраг, Алевтина рухнула в заросли папоротника, принялась унимать учащённое дыхание. Зорин лежал на спине, смотрел на звездное небо в разрывах зелёных шапок. Странные мысли наполняли его голову: «Шаламов, Задорожный всерьёз обеспокоены, мысль о том, что с их отрядом что-то не так не высосана из пальца. Среди партизан находятся посторонний, он неплохо замаскирован, рядится под своего. Какова его миссия? На основании всего услышанного от командиров, это не послание Каминского, тот действительно не стал бы тянуть резину - давно уничтожил бы отряд, свел бы к нулю коммунистическое сопротивление в округе. А кто это такой? Абвер? Разве немецкая разведка не заинтересована в уничтожении партизан, ещё как, но если только эту цель не перекрывает другая - куда более значимая. От отряда Задорожного фактически нет вреда, так, незначительные укусы, с которыми можно смириться, партизаны сидят на своей базе, варятся в собственном котле, изредка небольшими кучками шныряют по округе, вступают в перестрелки с дикарями, с разъездами Каминского, ущерба от них мало, зато они вынуждают бойцов Каминского сохранить боеготовность и дисциплину». Вадим был далёк от мысли о том, что абвер использует партизан в своих целях, командира отряда вообще убил бы его за такую крамолу, но Зорин вполне допускал, что немцы в курсе дел Задорожного пусть не всех, при этом назревал ещё один вопрос: что известно немецкой разведке о подпольщиках, действующих в Локте? Это тыл танковой армии, элемент инфраструктуры, разведшкола абвера наконец. Они могут и не знать о них, если агент в отряде не всесилен. Ну видит он какого-то пацана, бегающего туда-обратно, но что может сделать привязанный к своим партизанским обязанностям. Однако это всё равно опасно. - Молчишь? - он повернулся к спящей женщине. - Молчу. Что тут скажешь, Вадим Андреевич? Бегаем от своих, а впереди у нас полная неизвестность. - Тогда поднимаемся, - он резко встал, протянул руку. - Не будем себя мучить. Поскорее выясним, что у нас впереди. Ты ещё не забыла о своей инструкции? В ту ночь удача не отвернулась от них: маршруты, озвученные Шаламовым остался в памяти беглецов. Рассвет серебрил листву деревьев, когда они вышли на укатанную дорогу. До предместья Локтя отсюда оставалось километра три. Усталость качала, их одежда истрепалась, обувь превратилась в колодки, облепленные грязью. Чаща расступилась, справа и слева от грунтовки тянулись вереницы перелесков. На душе у Вадима было неспокойно: без передышки соваться к волку в пасть… Требовалось привести себя в порядок, обдумать все нюансы и сгладить нестыковки. - Ты не рвёшься в объятья брата? - он покосился на свою спутницу. Алевтина тяжело дышала, но всё же ответила: - Не рвусь. Я бы чуток передохнула. Они попятились обратно в лес. В травянистой низине, похожей на пиалу, было сухо, безветренно, пышная ель на краю этой пиалы заслоняла дорогу. Вадим наломал веток, побросал их вниз. Алевтина уже спала, подсунув кулачок под щёку, она застонала во сне, стала набрасывать на себя хвойные лапы. Ночь ещё была тёплой, но с земли холодило - хорошее основание подхватить воспаление легких. Вадим пристроился рядом с Алевтиной и застыл, она беспокойно ворочалась, бормотала что-то бессвязное, потом прижалась к нему, положила руку на грудь и вдруг успокоилась, стала дышать глубоко и равномерно. Ему было не очень удобно, но мешать не хотелось - пусть она отдохнёт, наберётся сил. Его идея привести в порядок мысли быстро превращалась в утопию, мешала сонливость и женщина сопящая под боком, являются ли поводом для близости потрясения пережитые совместно? Он никогда с таким не сталкивался, чувства его к этой женщине были противоречивыми, но она лежала рядом с ним и ему было хорошо. Бог Морфей затягивал Вадима в свое болото, но сон был каким-то поверхностным, подспудная тревога не давала расслабиться. Светило небо, по дороге проехала машина, только Зорин успокоился - появилась другая, это был грузовик, вооруженные люди в кузове говорили по-русски, обменивались фразами, обильно насыщенными непечатной лексикой. Через полчаса, со стороны города проследовали два мотоцикла и Вадиму пришлось смириться с мыслью о том, что пора вставать. Женщина сопела, уткнувшись ему в бок. Вадим потряс её – бесполезно, нужен залп дальнобойных гаубиц, чтобы начало что-то происходить, он осторожно отстранился от неё, отполз на пару метров и стал ковыряться в пачке, где сигарет осталось с гулькин нос. Глава 6 В районе девяти утра беглецы вышли на большую дорогу и побрели к городу. « ГАЗ А» выскочил из-за леса, как чёртик из табакерки. Алевтина вскрикнула, вцепилась в руку Вадима. На всякий случай они ушли с дороги, встали у обочины. В машине находились несколько человек в чёрной форме, с большими накладными карманами. Дождей не было много дней, поэтому полуторка подняла невероятную пыль. Алевтина заблаговременно достала платочек, приезжала к носу. Закричал командир сидящий рядом с водителем, заскрежетали тормоза, от тряски чуть не отвалился левый борт, машина встала не доехав до них десяток метров. Облако пыли зависло в воздухе, с любопытством моргал водитель, прилепив нос лобовому стеклу. Распахнулась дверь и на землю спрыгнул старший, поправил чёрную, как сажа, кепи, он был рослый, светловолосый, с широкой и плоской, как блин, физиономией, этот тип не церемонился вытянул из кобуры Вальтер, зашагал знакомиться. Из кузова выгрузились трое его подчинённых, какие-то сонные и зевающие, взяли на изготовку карабины маузер. - Господи правый, наконец-то. А мы боялись, что это никогда не произойдёт. Вадим Андреевич, это наши, счастье-то какое! - заявила Алевтина. - Мужики, не стреляйте, свои! - Вадим изобразил счастливую улыбку. - Не двигаться! - крикнул блондин. - Кто такие? - он неспешно подошёл к ним, поигрывая пистолетом, приблизились и остальные. Нос Вадима уловил запах пота и бражки, выпитой накануне. Физиономия командира показалось ему знакомой, давние воспоминания: сам матерел, лицо изменилось, но остались глаза. Нет, так быстро Зорин вспомнить не мог. - Меня зовут Алевтина Владиславовна Каминская, - зачастила его спутница. - Я родная сестра Бронислава Каминского обер-бургомистра Локотского окружного самоуправления. Он ждал нас вчера, но на нашу колонну напали, всех убили, нам с Вадимом Андреевичем удалось сбежать. Если бы не он, то меня убили бы. Мы дважды попадали к партизанам. - Мама дорогая! - ревностная, матерок уже рвался из груди, блондин затолкал его обратно в горло. – Мужики, это же она, радость какая! - широкая улыбка расцвела, но небритый физиономии. - Алевтина Владиславовна, простите ради бога, я вас не сразу узнал. Я видел ваше фото, на нём вы не такая грязная и оборванная. Обер-бургомистр ждал вас вчера утром, вы не прибыли, из Брянска телеграфировали, что колонна ушла по графику, но в Локоть не прибыла. Господин Каменский кипел от негодования, он был ужасно расстроен. Можете представить его состояние, он привлёк войска, моторизованную полицию. То, что осталось от вашей колонны нашли в пятнадцати верстах от города, там было много трупов, немецких солдат, две повреждённые машины. У мёртвых забрали оружие и боеприпасы, там валялись какие-то вещи. - Правда!? - воскликнула Алевтина. - Значит мои вещи и документы целые? - Не знаю, фрау, - обер-полицай смутился и украдкой глянул на Вадима. - Эти нелюди распотрошили чемоданы, выбросили вещи в пыль, кое-что, наверняка, забрали. Но сумку с вашими документами мы нашли и всё остальное на всякий случай собрали. Обер-бургомистр был страшно расстроен, но надеялся: ведь ваших тел не нашли. Специальные подразделения до вечера причёсывали леса, дважды вступали в перестрелки с неопознанными лицами. Радость великая, обер-бургомистр будет на седьмом небе от счастья. Палицей ликовал, его подчинённые неуверенно улыбались, убирали за спины карабины, украдкой обменивались какими-то шуточками. - Что же мы стоим? - опомнился полицай. - Прошу в машину, фрау, и вы тоже, уважаемый, доставим в лучшем виде за десять минут. Эх, как жаль, что нельзя лететь быстрее пули. Михалыч, чего шарами лупаешь? Заворачивай колымагу! Суетились полицейские, расстилали на лавке в кузове мешковину сомнительной свежести. Они посадили Алевтину и со всеми почестями препроводили до посадочного места, стоические преодолевая искушение потрогать ее за разные места. Со стороны это выглядело даже смешно, Вадим вскарабкался самостоятельно, отказался от протянутой руки, старший палицай влез вслед за ним, решил как и все ехать в кузове. Полицейские расселись у заднего борта курили, у командира с погонами штабс-фельдфебеля было превосходное настроение, словно он узнал, что Гитлер взял Москву и всем, кто бился за Германию, теперь положено личное имение, тысяча душ крепостных. - Михалыч, гони! - этот тип замолотил по кабине. - Да нижние давай, не дрова везёшь. Потом он развалился напротив дорогих гостей, забросил руки за борт и продолжал скалится и было с чего: именно ему посчастливилось отыскать потерянную родственницу господина Каминского, что могло повлечь личное благоволение, продвижение по службе. Укатанная дорога тянулась вдоль березняка, по курсу возникло ромашковое поле, за ним в туманной дымке высилась водонапорная башня, виднелись крыши, разбросанные по пространству. Благодаря обилию пустыря и зелёных зон, посёлок Локоть занимал территорию достойную приличного города, навстречу проехала мотоциклетный патруль - экипаж был в форме РОНА. - Вас ищут, Алевтина Владиславовна! - заявил унтер. - Ну и ладно, пусть их, может парочку партизан добьют. Вадим украдкой посматривал на Алевтину, в душе его снова занималось беспокойство: как она себя поведёт? Беготня по лесу это одно, а вот теперь, в относительной безопасности, когда расстояние до брата неуклонно сокращалась, что у неё в голове? Алевтина расцветала на глазах, по щекам её полоз румянец, она подбоченилась, свысока поглядывала на окружающих. Играла? Или в ней просыпалось что-то опасное и чужое? Она сразу вроде не сдала и то ладно. - Кстати, Иван, - белобрысый полицай подался вперед, протянул широкую лапу. - Вадим, - Зорин с готовностью отозвался на рукопожатие. Белобрысой тип не спешил отнимать руку, пристально вглядывался в лицо Брянского полицейского. - Вадька? - спросил он не уверено, как-то захрипел, откашлялся. – Вадька Зорин? - щёлкнул что-то в памяте, вернулось детство чистое и беззаботное, насыщенное пионерскими песнями и плясками, воровством чужих яблок, свистом ремня в тяжёлой отцовской руке. - Ванька! - Вадим сглотнул. – Рыбников? Да ну нафиг! - Ага, я сам и есть! - улыбка на лице старого знакомца чуть не порвала его пополам. - Ах ты, морда! - заявил человек, которого Зорин с трудом узнал. Оба безудержно загоготали, хлопая друг друга по плечам, разве что целоваться не полезли. Большой радости от встречи не было, но Вадим старался: как ни как лучший дружок туманного детства, да пожалуй и юности. Они не разлей вода были пока судьба да советская власть не разлучили их. Заулыбались полицейские с заднего борта, вытянулось от удивления личико Алевтины. - Не могу поверить! - заявил Рыбников. - Ты откуда взялся, хрен моржовый? - А ты откуда? - Так я и не уезжал никуда. Здесь вырос, я всегда тут в Локте. С Воскобойником был, с первого дня. Советы удрали, немцы ещё не пришли, а мы уже свою власть формировали - народную. Вместе с Воскобойникомй работали на спирт заводе. Когда всё началось мы даже не раздумывали. Знал бы ты как осточертели нам все эти большевики. - А я, можно подумать, не знаю, - заявил Вадим. - Ка бы не осточертели, так я с ними дружил бы и с тобой сейчас не разговаривал. Слушай, Ванька, тебя ей богу, не узнать: был мелким совсем, даже в шестнадцать лет ростом не вышел, а сейчас вон какая каланча - солидный дядька, в полиции служишь. - Так и ты в полиции служишь, Вадька. - Так я брянский, а ты местный. Тебе удача видать, улыбнулась, - в улыбке закадычного дружка мелькнуло что-то завистливое. - Ты целый капитан Гауптман, я всего лишь штабсфельдфебель, к роте при дворе, так сказать. Не сказать, что особо приближённый к императору, но и не в последних рядах. Личная охрана обер-бургомистра из числа лучших полицейских кадров, во как. Ну ничего, скоро мне лейтенанта кинут, а там глядишь, и до тебя дорасту, если не случится чего. Ты женат? - Бог миловал. - А я женат, - похвастался Рыбников. – Помнишь, Светку Лучинскую, из параллельного класса? - Так она же еврейка! - с удивлением проговорил Вадим. - Сам ты еврейка, Рыбников явно обиделся. – Евреи, это Гальский, Касторкина, кто там ещё. Их сразу в оборот взяли, когда немцы пришли Касторкину в Брянское гетто отправили вместе со всем её благочинным семейством, говорили, что не довезли, по дороге расстреляли после того, как всех евреев на учёт поставили. Сашка Гальский ко мне припёрся, умолял оказать содействие, словечко замолвить. Нет, не повёлся я на провокацию. Закон есть закон. То, что черешню вместе воровали не избавляет от ответственности и смягчающим обстоятельством не является. Сашку с мамкой и ещё человек двадцать потом в овраге расстреляли, транспорт не дождались из гетто. О чём это я?.. Ах да, а моя Светка самая натуральная полька, эта нация благонадёжная, сам Бронислав Владиславович из них. Она мне сына родила, понял, да, богатырь растёт, уже четыре года человеку. Слушай, а переводись к нам! - предложил Рыбников. - Служба не бей лежащего, партизан почти не осталось. - Лукавишь, Ванька! - заявил Зорин. - Их может и не осталось, да только мы с Алевтиной Владиславовной за последние сутки трижды вляпались в это дерьмо. - Вам просто не повезло, - Рыбников ничуть не смутился. - Трижды за сутки, дружище, это конечно, перебор. Жаль, что наших орлов рядом не оказалось. Мы живо эту публику подо ноль постригли бы. Лучшие полицейские кадры загоготали, распространяя похмельные ароматы. - У нас практически весь посёлок в сорок первом за новую власть поднялся, - похвастался Рыбников. – Все от мала до велика, в едином, так сказать, порыве. Надоели коммунисты, хуже горькой редьки. Всё народ из-за них потерял: землю, скот и имущество, надежды на мало-мальски сносную жизнь, довели до ручки со своими колхозами, экспериментаторы хреновы. О людях вообще не думали. У Воскобойника знаешь какая поддержка была? Теперь и у Каминского такая же - народ за него горой, даже немцы поняли, что лучше не мешать, отстранились от руководства районом. Говорят, приказ секретный издали, чтобы никакой оккупационной администрации. Формально тут их тыл, а фактически вся власть народная осуществляется через орган местного самоуправления. Мы депутатов избираем, а те уж исполнительную власть назначают. Был конечно, жалкий процент отщепенцев: кто-то из партактива, из милиции шибко сознательные, из трубного завода. Так от них ещё в первый год избавились. Слушай, а ты же вроде по гражданской специальности учиться поехал? Когда это было? В тридцать первом, да? - Вроде так, - согласился Вадим. - Отучился, да не сложилось с основной специальностью, отправился в школу милиции, окончил ее. - Так ты в их рабочей крестьянской милиции служил? - Рыбников сделал крупные глаза. - Так другое, тогда вроде не было. И что с того? Охранял порядок, ловил преступников, до старшего лейтенанта, между прочим, дослужился. Давай без этого, Иван. Все мы где-то работали, служили. Время было такое, режим не поддерживал, в партию ни ногой, но люди-то тут причем? Их защищать надо от всякой мрази. В моём отделе трое в красной армии служили, все звания среднего комсостава, люди раскаялись, всем сердцем приняли новый порядок, служат ему верой и правдой. Да не народу Германии если уж на то пошло, а своему собственному. - Вот тут ты правильно сказал, - Рыбников удовлетворённо кивнул. - На немцев нам плевать, нам за Россию больно. Натерпелся горемычный народ. Прав ты наверное. У нас в РОНА почти все офицеры из бывших, то есть из красных, а служат не за страх, а за совесть. А у тебя, дружище, в милиции похоже не срослось? - Не срослось. В тридцать седьмом грести через одного начали, под уголовное дело попал, еле выбрался. Насмотрелся как ни в чём неповинных мужиков опускают ниже погреба, обвиняют в таких вещах, о которых они даже не слышали. Заступился хороший человек, вытащил с самого дна. С тех пор я и задумываться начал. В общем, не люблю об этом вспоминать и ты, Ванька, не донимай, добро? В тридцать девятом перевели меня в западную Белоруссию на усиление местных органов. Там я и встретил войну. Ну а дальше, перебежал к освободителям. - С тобой всё ясно, - сказал Рыбников. - Ладно не бери в голову, ты всё правильно сделал. Полуторка въехала в город через Северное предместье, тряска прекратились, городские дороги были отремонтированы и чисто выметены, тянулись заборы, мелькали электрические подстанции, над крышей административного здания развивались два флага: гитлеровское алое полотнище со свастикой в белом круге и знамя Локотского самоуправления - Георгий Победоносец пронзающий змея, по соседству с чёрным мальтийским крестом. Варенька Рыбников продолжал бубнить о том как служил на Кавказе срочную с тридцать пятого по тридцать восьмой. А куда деваться? Вроде не время было в леса уходить, НКВД свирепствовало. Ну и ладно, отслужил, зато освободителей встретил в хорошей физической форме. Город практически не изменился, именно таким он и остался в памяти Вадима: частные дома в окружении заборов и яблоневых деревьев, двухэтажные бараки, ближе к центру стояли каменные здания в два и три этажа построенные ещё при царизме.