— Чушь! Это — чушь! Послушать тебя, так белых дел вообще нет! И все только и делают, что служат Чернобогу! — Ну… я так не говорил. Это ты сам сказал. Вот сам смотри — твоя знакомая снимает заклятия со своих клиентов, лечит людей. Ну эта… баба Нюра вы ее зовете. Она служит Белобогу. Но ведь служа Белобогу, она в том числе увеличивает и силу Чернобога! Они равны по силам, и ни один из них не может быть сильнее другого! Методы другие. Дело — в методах. Что бы вы не делали, какие бы дела ни творили во имя своего бога — все равно увеличиваете силу своего врага. Так говорил мой прежний хозяин. Так говорю тебе я. И так говоришь себе ты — моими устами. Хе хе хе… Кстати, подумай — та же баба Нюра ходит к дому Маши и ограждает мир от заклятия, спрятанного в кирпичах. Делает добро? Да. Но разве этого добра достойны потомки тех, кто сотворил страшнейшее зло? Разве потомки не должны отвечать за своих предков? — Не должны! С какого хрена они должны отвечать за предков?! Ты чего, спятил, что ли? Даже Сталин, и тот сказал: «Сын за отца не ответчик!» Или не Сталин, но все равно — так сказано. А ты говоришь — потомки отвечают?! — До седьмого колен. А что ты хотел? Не делайте зла, и оно не падет на ваших потомков, и только так. Каждый, кто совершает чистое зло — должен знать, что он обрекает и своих потомков на страшную расплату. И это нормально. Так вот, снимая заклинание с Машиного дома, ты совершаешь черное деяние — освобождаешь людей от справедливого наказания. Да, как ни смешно — что бы ты ни делал — делаешь это для Черного Бога. И тогда кто ты? Его адепт. Кстати, твоя жертва там как бы не подохла — ему воды надо. Мне так-то все равно, но ты потеряешь возможность как следует поторговаться с русалками. Учти это. Я вскочил с кровати, натянул штаны (ну не в трусилях же появляться на улице — а вдруг граждане на прием пришли?), и сунув ноги в пластиковые шлепанцы пошел к двери. Это был дылда чуть повыше меня, но поуже в плечах. Обычное, невыразительное лицо человека, не привыкшего утруждать себя умственными упражнениями. Таких по миру бродят тысячи, миллионы, сотни миллионов существ гомо сапиенсов. Люди-растения. Они могут быть злыми, могут быть добрыми или никакими. Но именно они составляют ударную силу Зла. Их можно повести куда угодно — как пастух баранов, и они пойдут, не раздумывая и не соображая. Они не хотят думать и живут лишь инстинктами, принимая свои инстинкты за настоящий разум. Повел его ублюдок грабить и убивать — вот он пошел, убил и ограбил, изнасиловал и пошел дальше по жизни. Не считая, что произошло что-то такое особо постыдное. И спрятался он только потому, что инстинкт ему подсказал — будет беда, нужно спрятаться, так как похоже, что ты совершил наказуемое деяние. А если беда пройдет мимо, если его не найдут — он со спокойной совестью будет жить дальше. Это то, чем обезьяна отличается от человека — прочитал я в одной умной книжке. Например, обезьяне что-то захотелось, ну вот например в магазине видит она вкусные конфеты, пирожные, напитки. Обезьяна хочет все это взять, а раз хочет — прыгает, и берет. И жрет, не думая, не заботясь о последствиях поступка. Потому что она просто животное, и живет в безвременьи, одним моментом, одной секундой. Человек же думает, соображает — а что будет после? Каковы будут последствия моего поступка? Обезьяне это недоступно, она живет лишь этим мигом, одним сиюминутным желанием. А когда уже совершила деяние — тогда в дело вступает инстинкт самосохранения — ведь по большому счету в глубине своего мозга она понимает, что будет какая-то кара, и ударяется в бега. Ну вот так я понял эту статью, и так понял поведение того негодяя, что сидит на земле передо мной. На самом деле человек недалеко ушел от обезьяны, и если сдернуть с него налет цивилизации, все эти законы морали, все эти сдерживающие факторы — получится злобный бабуин, жестокий и недалекий. Вот такой как этот… сидящий сейчас на корточках у забора. Фашист. Как там сказал Гитлер? «Я освобождаю вас от химеры, именуемой совестью!». — Константин Брагин? — осведомился я, разглядывая бледное, одутловатое лицо парня. — Да! Да! — парень встрепенулся, вглядываясь в меня, и я вдруг оторопел — его глаза были ярко красными от полопавшихся сосудов (что с ним творили бесы?!) — Я хочу написать явку с повинной! Я осознал! Это все он, Валерка Куракин! Он меня запугал! Дайте пить, пожалуйста… пить! Пить! Руки парня тряслись, буквально ходили ходуном, он тяжело, хрипло дышал и вдруг подумалось — сколько лет жизни я забрал у него, чтобы залечить свою рану на плече? Хотя вообще-то какая мне разница — на сколько лет меньше он стал бы жить после того, как я отобрал у него этот самый кусок жизни… Я отобрал? Разве — я? А не бесы? Хмм… если бесы — это я, значит… ну, понятно. — Поднимайся, пошли за мной! — приказал я, и Брагин снова взмолился: — Пить! Пожалуйста, пить! — Скоро ты напьешься… вдоволь — зло усмехнулся я. Жалости во мне не было. Совсем. И не только потому, что это дурно пахнущий человек с его узкими плечами, толстым задом и нечистым лицом был уродлив, и потому не вызывал у меня жалости. Душа у него была вонючая, нехорошая, подлая душа. Я ее чуял… ох, как чуял! Смердела душа, как куча нечистот! Кстати — раньше такого не было. Не чуял я запах душ. Неужели это Чернобог добавил мне способностей? Или Сила изменила меня еще на пару-тройку процентов? Впрочем — какая мне разница? ЭТО есть, и я буду принимать дар судьбы так, как и следует его принимать — спокойно и без особых эмоций. Если принял решение идти по какому-то пути — так и буду по нему идти, и принимать то, что дарует мне судьба. Хмм… а разве я принял какой-то путь? И когда же это произошло? Так и не понял — когда это случилось. Тогда, когда я открыл статуэтку? Или потом, когда наводил порчу на негодяев? А может раньше, когда пошел работать в полицию? Или может в юности, когда сломал нос парню, который хохоча бросил камень в беременную собачку, пробегавшую по школьному двору? Неважно — когда. Теперь я знаю — что буду делать, и куда пойду, по какому пути. И будь что будет… Конец книги