Я живенько шагнул назад, по дороге цепляя застывшую столбом бабу Нюру и оттаскивая ее к двери (она будто окаменела, все еще продолжая разглядыватьпустоту — впала в состояние Самадхи?), спиной оттеснил и Настю, с выражением грустного отчаяния наблюдавшую за тем, как муж выпивает этот стакан, и замер, приготовившись к ожидаемому представлению. И оно не заставило себя ждать. Самогон вырвался из Кольки со скоростью нефтяного фонтана, остановить который можно только перекрыв трубу стальной задвижкой размером как минимум в два обхвата. Кроме самогона в желудке Кольки уже давно не было ничего — ну может кроме воды и бульона, однако он постарался осушить желудок по-полной, и даже освободиться от него совсем, выбросив оный орган через свою луженую глотку. Желудок, как оказалось, приделан к своему месту вполне себе крепкими нитями, потому выблевать его Кольке все-таки не удалось — хоть он и старался сверх всякой меры и возможности. А затем началось самое интересное: Колька выл, выгибался дугой, катался по дивану, потом упал на пол — прямо в мерзкую вонючую лужу, снова стонал, снова выгибался. По его телу проходили судороги, суставы скрипели, мне показалось — даже кости гнулись, и я в конце концов слегка напугался — да как бы сейчас еще и кОней не двинул, вдруг у него сердце слабое?! Хотя я ведь его предварительно укрепил, здоровьице поправил — бонус, так можно было бы сказать. За здоровье не плАчено. Впрочем — как и за все остальное. Увы. Увы? Окончательно затих Колька только минут через пять — обессилевший, бледный, как полотно, ошеломленный и ничего не понимающий. И первое, что он сказал, когда наконец-то пришел в себя (ха!): — Старая карга! Ты чего наделала-то?! Я теперь ведь пить-то совсем не смогу! Ах ты ж сволочь старая! А затем произошло то, чего я совсем даже не ожидал: Настя радостно засмеялась, потом зарыдала сквозь смех и бросилась в ноги… бабе Нюре! — Спасибо! Благослови вас господь! Спасибо, спасибо! А баба Нюра стояла, скорбно поджав губы и смотрела на меня взглядом строгой неприступной учительницы. Мол, какого черта ты вообще творишь? Как будто мы с ней не говорили об этом всего лишь около получаса назад. — Круто, хозяин! Круто! — сказала пустота за моей спиной, и кто-то гаденько и весело захихикал. И конечно же — этого никто не заметил. Говорила-то «пустота» только со мной, ни капельки не сотрясая вонючий, пропахший самогоном и блевотиной воздух этого дома. Ушел я не попрощавшись, оставив бабу Нюру получать не заслуженные ей аплодисменты и букеты роз. Но я был доволен — и дело сделал, и в тени остался. И это было на самом деле прекрасно! Теперь у меня на участке будет на одного дебошира меньше. А разве же это плохо? Мечта каждого нормального человека — чтобы хобби и работу можно было совмещать. Или даже так: чтобы работа и хобби полностью совпадали. Так вот сейчас это и произошло — хобби колдовать и работа участковым совпали на сто десять процентов. Ну не молодец ли я?! Хе хе… сам себя не похвалишь — кто, кроме бесов-озорников тебя похвалит? Кто молодец?! Я молодец! Дальше я шагал легко, при каждом шаге едва не подпрыгивая от прилива энергии. Может это бесы мне подкачнули сил, может это просто на душе сделалось так хорошо — но шаг был пружинистым, я бодр, и только одна мысль билась в голове, разгоняя кровь и будоража мозг: «И жизнь хороша, и жить хорошо!». Ей-ей впервые за последние года два или три, а может и дольше, я испытывал такой прилив удовлетворения собой и своей жизнью! Все равно как актер, получивший первую, и справедливо заслуженную им статуэтку дядюшки Оскара. А еще мне думалось о том, что на самом деле, если разобраться, на свете нет черной и белой магии. Вот нету такого разделения, да и все тут! Я сегодня с помощью черной магии помог людям так, как и не снилось «белой» ведьме! И можно ли тогда эту магию назвать черной? Мало ли что они толкуют — мол, это черная магия, это проклятие, это порча! То, что приносит пользу людям — магия правильная. А значит — белая! Ну да, в моих рассуждениях есть свои так сказать… хмм… сомнительные тезисы, но общий смысл будет понятен даже человеку невеликого ума. Любую вещь, любое явление можно использовать во зло, или в добрых делах. Нарезать ножом хлеб — это разве не доброе дело? А этим же ножом убить соседа, который ничего никому плохого не сделал — разве это не зло? Кстати, акцент именно на том, что «никому ничего не сделал». А если сделал, очень плохое, как два ублюдка сегодняшней ночью, и ты убил его этим ножом — разве не доброе дело сделал? И значит — твоя «магия», вроде как черная, послужила доброму делу! Так какая она тогда магия? Каког «цвета»? Вот то-то же! Все не так просто, как это утверждают некоторые несведущие люди. Жизнь — она вообще штука непростая! — Участковый! Эй, старлей! Как дела?! Я глянул туда, где все еще стояла грузовая газель, и увидел фермера Самохина, наблюдавшего за погрузкой картонных коробок. Он махнул мне рукой, вроде как подзывая, и добавил своим гулким басом, похожим на бас домового Охрима: — Что, осваиваешься? Может, зайдешь? Чаю попьем! Если какие проблемы есть — помогу чем могу, я же обещал! Я остановился, задумался — может и правда зайти? Хотя бы посмотрю, как живет местный барин нового рОзлива. Нет — мне реально интересно, как же обитают новообразованное сословие помещиков, подмявших под себя часть земли в провинции — ту часть, которую еще не захватили крупные сельскохозяйственные корпорации, базирующиеся обычно где-нибудь в Первопрестольной. Сейчас время укрупнения. И сдается мне, что скоро и этих фермеров здесь не останется. Нигде не останется. Ритейлеры пожирают мелкий торговый бизнес, а корпорации пожирают мелких (по сравнению с ними) фермеров. И процесс этот абсолютно объективный, и наверное с точки зрения потребителя — очень даже выгодный. Продукция, произведенная на крупных предприятиях всегда дешевле, чем та же продукция произведенная мелкооптовыми партиями. Ну… так мне представляется. Хотя я могу и ошибаться — экономист из меня вообще-то никакой. Где-то на уровне своего неглубокого кармана. Да и где мне было научиться ворочать капиталами — при моих-то убогоньких окладах. Не люблю я, когда мне кричат: «Эй!». За такое и в морду могу дать. Вообще-то я совсем не толерантный человек, хотя и не ксенофоб. Только невоспитанные люди кричат через улицу: «Эй, ты!», и эти люди (почему-то частенько определенной национальности) — мне не нравятся. Может послать его нахрен? Да вроде уважаемый человек, и ко мне отнесся доброжелательно… Ладно, схожу, поздороваюсь. Чай не переломлюсь, если подойду! А «эй» спишем на… хмм… ладно — просто спишем. Нужно жить в согласии со своими соседями, особенно если они такие влиятельные соседи. — Привет — Самохин пожал мне руку, и я снова удивился крепости его ладони. Спортсмен бывший, что ли? Спрошу как-нибудь… чисто интересно. Я сам парень не слабый, но тут что-то другое. Даже странно. — Привет — ответил я, и посмотрел на коробки, которые водила и грузчик отправляли внутрь грузовика-рефрижератора. От коробок одуряющее пахло копченым мясом, так, что я невольно даже сглотнул набежавшую слюну. — Из моей коптильни! — улыбнулся Самохин — щас в Тверь повезут, по магазинам. И колбаса, и грудинка. Все первоклассное, без обмана — никакого тебе жидкого дыма и всяческой такой хрени. Только настоящие ольховые стружки! Дорого, конечно, но и продаем дорого! Ценители берут. Не хочу торговать всякой дрянью, что с больших мясокомбинатов идет. У нас своя ниша, на их поле мы не лезем. Все, пацаны, закончили? Давай, я подпишу. Он подписал какие-то бумаги водителю, махнул рукой и через несколько минут газель медленно, покачиваясь на невидимых неровностях тяжело отъехала от ворот. Самохин что-то крикнул внутрь склада, ему ответили, он удовлетворенно кивнул и снова сделал мне приглашающий жест: — Айда в дом! Сейчас тебя и колбасой угощу, и грудинкой, и сала соленого попробуешь — все, что мы делаем. Живот у меня предательски забурчал и я понадеялся, что Самохин этого не услышал. А то как-то нехорошо… не знаю чем — но нехорошо. Я всегда сыт и мне ничего не надо! Дом был хорош. Вот если бы я хотел построить себе дом — он был бы именно таким. В этом доме соединилась и провинциальность, сельская глубинка, и все достоинства городской жизни — начиная с ванной комнаты и туалета, обустроенных великолепной импортной сантехникой, и заканчивая огромной кухней, где хромом и белизной сверкали лучшие образцы мировой кухонной техники. Моя кухня, мой дом (мой! Хы-хы…), в сравнении с этим великолепием были просто убогими и жалкими. Впрочем — с чем еще и сравнить. За эти дни я посетил немало сельских домов, и могу с полной ответственностью сказать, что живу я очень даже неплохо, и дом мой — просто дворец, если только не знать о том, как живет простой фермер Самохин. Были бы деньги, я бы оборудовал мой дом ничуть не хуже, чем у этого фермера. Но надо ли мне это делать? Может, и надо. Только говорить пока что и не о чем — тут один паркет стоит не меньше миллиона. Что там говорить обо всем остальном? А какие у меня деньги? Тьфу одно… — Тапочки надевай… у меня паркет дорогой! Полтора ляма за него отдал. Не хочется его поцарапать! — подтвердил мои подозрения Самохин — самый дорогой, дубовый. Можно было бы и подешевле, да ну и его нафиг. Дуб — вечная штука, да и красиво. Деньги есть — почему бы и не положить нормальные полы, ведь правда же? Сегодня жив, а завтра и нет. Семеновна, собери нам на стол! — обратился он к женщине лет пятидесяти, одетой в безупречно чистую униформу (!!!), и даже с кружевным по краям передником — чайку, копченостей. Сала давай, грибков — всего такого, и побольше! Парень молодой, голодный, ему есть надо! И собери ему сумку с собой в ассортименте! Пусть знает, какую вкусноту мы тут делаем! Я вяло потрепыхался, мол не нужно никаких подарков — рожу-то нужно состроить, иначе как? Вежливость же! Но очень сильно сопротивляться не стал — так, на всякий случай. Люблю я копчености, ну чего уж греха таить! Да и сальца с чесночком очень даже уважаю. С борщом, в прикуску! А женщина похоже что прислуга у него в доме, у Самохина. И видать не одна она такая работает. Мы с хозяином дома уселись в гостиной за длиннющий стол, за которым можно уместить человек двадцать народу, а женщина стала возиться в кухне — с кем-то говорила, кто-то хихикал — какая-то девушка, в общем — прислуга суетилась, чтобы выполнить указание своего барина. Забавно на это смотреть. Ну в самом деле — настоящий барин! — Небось смотришь, и думаешь — вот же барин! — прервал мои мысли Самохин, и я даже невольно фыркнул — так легко он прочитал то, о чем я думаю. — Да ладно, ладно! — ухмыльнулся фермер довольно — Не читаю я твои мысли. Все, кто ко мне сюда попадает, так сразу и думают в первый момент. Мол, сидит тут, жирует, вишь, прислуга у него, денег куры не клюют! А то, что я за эти деньги потом и кровью своими платил — этого никто не видел. Пока все наладил, пока добился, чтобы эта земля приносила доход… Я и воевал за нее. В девяностые чего только не было! Приезжали ко мне бандюки, данью обкладывать. Как приехали, так и… хмм… уехали. Глаза Самохина затуманились, и я вдруг подумал — а ведь скорее всего и не уехали. Если пошарить в господском пруду — не найдется ли там несколько скелетов с колесами от сельхозтехники на шее? Или где-нибудь в болоте, там, где со слов моей домашней нечисти живет болотная кикимора. Но ничего такого вслух я само собой не сказал. Я вообще-то очень положительно отношусь ко всякой такой бандитве типа «бригада» — я бы их навечно положил не задумываясь ни на секунду. Рассказывали у нас в части, как в девяностые одна такая бригада приехала к командиру полка требовать своей доли от расконсервированных и выставленных на продажу армейских грузовиков. Их тогда много списывали, просто эшелонами. Срок пришел, да и время такое было — распродавали имущество. Жить-то как-то надо было, когда офицерам месяцами не давали их жалованье. Так вот приехали бандиты на нескольких машинах, и всего лишились — и машин, и здоровья. Из ворот организованно вышел батальон солдат с саперными лопатками, и под прикрытием пулеметчиков почикали бандитву, как колхозники сорняки на своем родном огороде. Машины разбили, а потом и подожгли. Бандиты стали инвалидами — те, кто выжил. Никаких последствий для командира части не было — нападение на охраняемый объект, на воинскую часть, да еще и с применением оружия (идиоты успели пару раз пальнуть из древних «ТТ») — действия были признаны правомерными. Только идиот может считать, что государство, даже слегка и подгнившее, допустит, чтобы какие-то шпанские уроды пытались диктовать ему свою уголовную волю. Раскатает в блин! Не берусь говорить, что это полная правда — но очень на правду все это дело похоже. Рассказывали историю люди, достойные моего доверия. А я — за что купил, за то и продаю. Колбаса и грудинка оказались очень вкусными. Сало — тоже выше всяких похвал. Свежий хлеб из своей пекарни — не чета хлебу, испеченному в районной шарашке. Самохин предложил мне выпить клюквенной настойки — для аппетита, и для знакомства, но я от выпивки отказался. Все-таки ведь я на работе. И показалось мне, что Самохин почему-то таковым обстоятельством остался доволен. Может и правда ему хотелось иметь в своем селе нормального мента, который не валяется в своем огороде пьяным до уписывания, а на самом деле пытается вершить порядок и правосудие. — С собой тебе положу! — кивнул Самохин и с видимым удовольствием опрокинул рюмку с красной жидкостью — Не пьянства ради, а здоровья для! Ааах… хорошо! Морсу наливай, или вот, чаю зеленого. Я все больше зеленый пью! С лимоном. Ты как у себя там устроился? Может, чем помочь? — Помочь? — я прожевал кусок колбасы, остро пахнущей чесноком и тмином, задумался — да все вроде нормально… вот только хотелось бы побыстрее приватизировать дом, в котором сейчас живу. Мне говорили, что это можно сделать. Главу администрации я еще не видал, не знаю — будут ли проблемы с этой приватизацией. — Никаких проблем не будет! — усмехнулся Самохин — Открою тебе секрет: это чертов дом давно уже хотели списать с баланса администрации, да все никак не получается. Он нафиг никому не нужен, но и списать просто так не можем! Есть какие-то юридические тонкости, точно тебе не скажу какие, но просто так его и не спишешь. А вот чтобы приватизацией — так это бы и запросто! — А как же пристройка? Пикет? Его как? — А что пикет? Он вообще ни хрена нигде не оформлен! — усмехнулся Самохин — Я дал кирпича, дал рабочих, и его за месяц забабахали — чтобы у нас был участковый. А оформить как положено так все-таки и не оформили. Так что одновременно можно и постройку узаконить, и дом на тебя переписать. А ты живи, почему бы и нет? Чем больше ты привязан к нашей деревне, тем лучше для нас всех! Порядок наводи, людей на место ставь. Шерифствуй! Хе хе хе… Ну а я тебе и помогу. Приедет Танюшкин, я ему скажу — пусть документы готовит. Ну и еще пару звонков сделаю — за один день прогонят по всем инстанциям, вообще проблем у тебя не будет. И участок земли тебе побольше прирежем — соток шестьдесят тебе хватит? Там все равно окраина, нафиг никому не нужна эта земля. Да и место такое… побаиваются люди. Сам знаешь, мракобесие! Верят во всякую херню вроде колдунов и привидений! — А вы не верите в колдунов и привидений? — как бы между прочим осведомился я. — Знаешь, парень… я в жизни всякое видал — Самохин задумчиво почесал нос — Такое, что и не приснится… И верю, что та же бабка Нюра может лечить людей прикосновением. И верю, что иногда можно словом так человека… хмм… проклясть, что мало ему не покажется. Но во всяких там чародеев, духов и экстрасенсов — не верю абсолютно. Как только касается дело какой-то там волшбы — жди, что тебя сейчас начнут разводить на бабки! Все эти телефонные ясновидящие, все эти потомственные колдуны и чародеи — я бы их к стенке, гадов! Мда. Вот бы он узнал, что я… это я! Интересно, как бы он отреагировал? Поверил бы, если бы я сейчас ему сотворил что-то эдакое… хмм… а что именно? Вот что я могу сотворить, чтобы доказать, что я колдун? Метнуть файрболл? Взлететь к потолку? Ну вот что я мог бы сделать такое весомое, что можно увидеть или пощупать? И что доказывало бы мою принадлежность к роду колдунов. Да ни фига ничего. Или я пока ничего такого не умею, или же мое волшебство совсем другого рода, не такое, каким его показывают в фильмах-сказках или же в книгах типа «фэнтези». Все, что я могу сделать, можно объяснить каким-то научными средствами. Навел порчу? А может этот человек уже был болен? И это не мои усилия привели к такому результату! Заставил мужика отказаться от спиртного? Ну мало ли… может ты гипнотизер такой сильный. А гипноз, как известно — вполне себе научная, признанная учеными штука. Излечил от болезни? Травками и колдовством? Ну травки это те же самые лекарства, а если к ним добавить еще и эффект плацебо… Мда… действительно — современного человека наглухо отучили верить в чудеса. Семьдесят лет атеизма, семьдесят лет разрушения любых верований — почти напрочь выжгли из наших людей всю эту самую веру в колдунов и волшебство. Ну да, есть люди, которые цепляются за все, что угодно, особенно когда полностью потеряли надежду получить помощь от врачей, и бегут эти люди к «бабкам-ворожеям», надеясь на чудо и отдавая аферистам свои кровные, частенько очень даже тяжко доставшиеся несчастным деньги. Но основная масса народа уже давно ни во что такое не верит, и с жалостью, а то и презрительно относятся к тем дуракам, которые попались на удочку телевизионных экстрасенсов-мошенников. И я прекрасно понимаю — и тех, и других людей. — А как же бабка Нюра? — не унимался я. — Ну лечит она травками, да и пусть лечит! Медпункта-то у нас тут нет! Пока это до райцентра доедешь. Опять же — денег она не берет, продукты если только — кто что даст. А то и того не берет. Вреда не наносит. Пусть себе кормится, пенсия-то маленькая. Вредная конечно старушенция, и вечно со своими предсказаниями лезет, поучает, но старухи они всегда такие, ты же знаешь (он хохотнул), так что нам и не привыкать! — Игорь Владимирович… — начал я, и замолчал, не решаясь спросить. — Хочешь спросить, где моя супруга? — помрачнел Самохин — померла моя любушка, десять лет уже как померла. Рак скоротечный сгубил. Я после нее и не женился — разве с ней кто-то сравнится? Не скажу, чтобы женщин не было, я же все-таки мужик! Но чтобы жениться… это — нет. — А дети? Дети у вас есть? — сам не знаю почему, спросил я. Какое мне дело? Может у него и детей-то никаких нет! — Ну как не быть! — обрадовался Самохин — Дочка с зятем в Москве живут. У зятя работа хорошая. В большой, крутой фирме. Дочка с внучкой сидит, не работает. Сын — программист, в Твери работает, пока не женился, говорит — погуляю мол еще! А что погуляю-то?! Парню уже к тридцати годам, а он все гуляет! Тот еще… ходок! Я немного смутился — мне-то тоже уже… не так уж и мало. — Вот летом скоро приедут, дочка с зятем обещались второго июня приехать. Дочка на все лето, зять в отпуск, на полтора месяца. Они и за границу ездят, но этим летом решили только ко мне. Надоело за границей, говорят! Море надоело! Беготня! А тут тихо, спокойно… А сын время от времени приезжает. Как завалится с друзьями — хоть святых выноси. Так-то они все хорошие ребята, но шумные — просто сил никаких нет. Прошлый раз ему говорю — я вас палкой всех разгоню, если еще так музыку врубать будете! Ржет только… мол, потерпи, скоро уедем. Терплю, чего уж там… сын же! Вот так и живем, паря… Но да ладно — надо мне в мехцех съездить, в район. Там тебе собрала Семеновна. Я сейчас мимо твоего дома поеду, давай, завезу тебя. Ну… чтобы с сумкой по улице не шастать. А то начнут разговоры разговаривать, знаешь же, какой у нас народ… им только повод дай позлословить. Как оказалось, ездил Самохин на ТЛС-80, здоровенном лаптежнике с огромными внедорожными колесами и полным обвесом — начиная с лебедки и кенгурятника, и заканчивая здоровенным экспедиционным багажником и «люстрой» на крыше. Год выпуска машины само собой был «махровым», 95-й, но салон отделан новой кожей — даже панель и потолок — и вся внутренность машины оставляла ощущение, что она только вчера сошла с конвейера фирмы «Тойота». Мечта-машина — мечта любого мужика-мальчишки. Вот если бы только жрала бензина поменьше — двадцать пять литров на сотню для моего бюджета очень уж круто. Не по карману простому участковому. Но честно сказать у меня даже скулы свело, когда я увидел это великолепное чудо на здоровенных колесах. Когда-нибудь, если разбогатею — тоже куплю ТЛС-80, и так же его отделаю. Когда-нибудь… если жив буду.