Пока стольник Наваррского Колен Дублель расставлял перед своим господином блюда с едой, он, смеющийся, обаятельный, задорный, непринужденный – «сегодня мы празднуем нашу встречу; большое спасибо тебе, Карл, за то, что ты дал мне случай показать, как я к тебе привязан; я так скучал с тех пор, как ты от меня отдалился...» – напоминал ему их бесшабашные развлечения минувшей зимой и любезных горожанок, которых они разыгрывали в зернь, кому достанется блондинка, кому брюнетка... «Ла Кассинель нынче в тягости, и никто не сомневается, что от тебя...» – потом переходил к ласковым упрекам: «Ну зачем ты рассказал отцу о наших планах? Конечно, ты получил за это герцогство Нормандское, ловко сделано, должен признаться. Но останься ты со мной, твоим сейчас было бы все французское королевство...» – и уж под самый конец ввернул излюбленную фразу: «Ну признайся же, ты был бы лучшим королем, чем он!» Потом как бы мимоходом осведомился о ближайшей встрече дофина с королем Иоанном: назначена ли уже точная дата и состоится ли их свидание в Нормандии?.. «Я краем уха слышал, что сейчас он охотится неподалеку от Жизора». Но дофин вел себя гораздо сдержаннее, чем раньше, казался более скрытным. Разумеется, все такой же приветливый, но как-то настороже и отвечает на все пылкие изъявления чувств только улыбками да кивками. Внезапно раздался грохот посуды, заглушивший голоса пирующих. Миттон Дурачок, вздумав подражать стольникам, притащил на самом большом, какое только нашлось в замке, серебряном блюде жареного дрозда, но вдруг внезапно выронил блюдо из рук. А сам, разинув рот, тыкал пальцем по направлению к двери. Добрые нормандские рыцари так и покатились со смеху, сочтя эту шутку здорово забавной, тем паче что были они уже сильно под хмельком. Но смех тут же застрял у них в глотке. Ибо в проеме двери появился маршал д’Одрегем в полном воинском облачении; воздев меч острием вверх, он крикнул пирующим громовым голосом, как кричал на поле брани: – Пусть каждый остается на том месте, где сидит, ежели не желает кончить дни свои от этого меча! Ах, носилки уже остановились... Стало быть, прибыли на место, а я даже не заметил. Ну да ладно, доскажу вам после ужина. Глава V Взяты под стражу Большое спасибо, мессир аббат, премного вам обязан... Нет-нет, уверяю вас, ничего больше не надо... Разве что попрошу подкинуть в очаг несколько поленьев... Со мной посидит мой племянник, мы тут с ним побеседуем. Да, спокойной ночи, мессир аббат. Благодарю вас, вы возносили столь горячие молитвы о Святейшем отце, а также обо мне, смиренном служителе церкви... Передайте мою признательность всей вашей благочестивой общине... Это для меня великая честь. Охотно дам вам свое благословение; да пошлет вам Господь Бог доброго здравия... О-хо-хох! Да только позволь я ему, он бы нас до полуночи продержал, этот аббат! Наверняка родился в день пресвятого Болтуна... Итак, на чем же мы остановились? Не буду тянуть... Ах да, маршал с воздетым мечом в руках. А за маршалом ворвалась дюжина лучников, грубо отшвырнув со своей дороги виночерпиев и слуг; за ними следовали Лалеман и Перрине ле Бюффль, а позади них шествовал король Иоанн II собственной персоной, в полном рыцарском облачении, со шлемом на голове, и сквозь прорези в забрале глаза его метали молнии. По обе стороны его держались Шайуэль и Креспи, оба тоже из его личной охраны. – Попался в ловушку! – воскликнул Карл Наваррский. А в открытую дверь, теснясь, прорывалась королевская свита, в числе коей Карл сразу узнал своих заклятых врагов – братьев Артуа, Танкарвилля... Король прошествовал прямо к парадному столу. Нормандские сеньоры приподнялись было со скамей, чтобы отвесить ему почтительный поклон, но король взмахнул обеими руками: оставайтесь, мол, сидеть на местах. Тут он схватил своего зятя за меховой воротник, приподнял с кресла и крикнул, словно в бочку, через опущенное забрало: – Подлый предатель! Ты недостоин сидеть рядом с моим сыном. Клянусь памятью своего отца, я не буду ни есть ни пить, пока ты жив! Стольник Карла Наваррского, Колен Дублель, видя, что его хозяина грубо схватили за воротник, в безумном порыве выхватил свой нож, желая сразить короля. Но Перрине ле Бюффль опередил его и заломил ему руку за спину. Тут и король отпустил воротник Наваррского и, на миг забыв свои царственные повадки, ошалело уставился на простого стольника, осмелившегося поднять на него руку. – Возьмите-ка и этого мальчишку вместе с хозяином! – приказал он. Королевская свита дружно устремилась вперед, но братья Артуа очутились в первом ряду, и между ними, этакими двумя здоровенными дубами, Карл Наваррский казался тоненькой орешиной. Теперь уже всю залу заполнили вооруженные с ног до головы люди, казалось, сама роскошная обивка стен щетинится копьями. Стольники испуганно жались к стенам, будто хотели влипнуть в каменную кладку. Тут поднялся дофин и произнес: – Сир, отец мой, сир, отец мой... Карл Наваррский попытался защитить себя, оправдаться: – Ваше величество, я ровно ничего не понимаю! Кто вам наговорил на меня? Клянусь Господом, что никогда, никогда, поверьте мне, ради Бога, я не замышлял измены ни против вас, ни против его высочества, вашего сына. Если найдется во всем мире человек, который осмелится меня обвинить, пусть обвинит перед вашими пэрами, и, клянусь, я опровергну все эти гнусные наветы и, ручаюсь, посрамлю его. Даже на краю гибели звонкий голос его не дрогнул и слова легко текли с его уст. А ведь и впрямь, какой он был маленький, щупленький по сравнению с этими здоровенными вояками, но, надо признать, язык у него был хорошо подвешен. – Я тоже король, ваше величество, мое королевство, не спорю, много меньше вашего, но, так или иначе, со мной следует обращаться как с королем. – Ты граф д’Эвре, ты мой вассал, и ты к тому же изменник! – Я ваш добрый кузен, супруг вашей дочери, и никогда никаких злодеяний не совершал. Правда, по моему приказу убили Карла Испанского, но он был моим врагом, и он меня оскорбил. Я раскаялся в своем деянии. Мы с вами примирились, и вы сами соизволили дать нам всем грамоты о помиловании. – В тюрьму предателя! Довольно с меня твоей лжи! А ну-ка, заточите его в узилище, обоих заточите! – крикнул король, указывая на Карла Наваррского и его стольника.– И этого прихватите тоже,– добавил он, ткнув своей латной рукавицей во Фрике де Фрикана, которого приметил только сейчас, но помнил, что именно он был зачинщиком убийства в «Свинье Тонкопряхе». Когда стража и лучники увели всех троих в соседнюю залу, дофин бросился к ногам короля. Как ни был он напуган невиданной еще вспышкой гнева отца, он сохранил достаточно благоразумия, дабы оценить все последствия таких действий, по крайней мере, для него самого. – О сир, отец мой, ради Господа Бога, не покрывайте меня позором! Что обо мне скажут? Я пригласил короля Наваррского и его баронов к себе на пир, а вы так обошлись с ними. Ведь про меня скажут, что я их предал. Молю вас, ради Бога, успокойтесь и отмените ваше приказание! – Это вы сначала успокойтесь, Карл! Вы не знаете того, что знаю я. Все они подлые предатели, и их злодеяния в скором времени выйдут на свет Божий. Нет-нет, вы не знаете того, что знаю я! С этими словами Иоанн II выхватил палицу из рук стоявшего рядом стражника и изо всех сил так хватил ею графа д’Аркура, что, попадись под этот удар кто-нибудь другой, а не этот обложенный жиром толстяк, ему наверняка переломило бы плечо. – Встать, изменник! Отправляйтесь тоже в тюрьму! И вряд ли вы такой уж ловкач, что сумеете от меня ускользнуть! И так как толстяк д’Аркур, оглушенный ударом, не успел достаточно быстро вскочить на ноги, король схватил его за ворот, потянул к себе с такой силой, что порвал всю его одежду до самой рубашки. Когда растерзанный Жан д’Аркур, которого бесцеремонно подталкивали в спину лучники, проходил мимо своего младшего брата Луи, он что-то злобно шепнул ему, но что – никто не расслышал, на что брат его ответил неопределенным жестом руки, могущим означать все, что угодно: я-то что могу сделать, я камергер короля... ты ведь сам на это пошел, тем хуже для тебя... – Сир, отец мой,– твердил свое герцог Нормандский,– вы поступаете дурно, обращаясь так с этими достойными людьми. Но Иоанн II не слушал больше сетований сына. Он переглядывался с Никола Браком и Робером де Лоррисом, которые незаметно указывали ему кое-кого из приглашенных. – И этого в тюрьму! И того тоже! – командовал король, толкая мессира де Гравиля и тыча кулаком в бок Мобюэ де Мэнмара: эти двое тоже были причастны к убийству Карла Испанского, но два года назад получили грамоты о помиловании с собственноручной подписью короля. Как видите, ненависть эта не переставала его жечь. Миттон Дурачок, взгромоздившись на каменную скамью, выбитую в амбразуре окна, делал какие-то знаки своему хозяину дофину, то показывая на стоявшие на сервированном столике блюда, то на короля, а потом тыкал себе пальцем в рот... что означало: «Давай, мол, им есть». – Отец мой,– обратился к королю дофин,– не желаете ли вы, чтобы вам подали поесть? Мысль карлика оказалась весьма удачной – только благодаря ей вся Нормандия целиком не очутилась в темнице. – Да, конечно же, черт побери! И верно, я совсем проголодался! Знаете ли, Карл, я прискакал сюда через Лионский лес и с самого утра не слезал с лошади – торопился наказать этих злодеев. Велите подавать! И он жестом приказал снять с себя шлем. Из-под шлема показалось багровое лицо, слипшиеся волосы, взмокшая от пота борода. Усевшись на место сына, он, очевидно, уже забыл свою клятву не есть и не пить, раз Карл Наваррский все еще живет на нашей земле. Пока королю спешно ставили прибор, пока наливали ему вино, пока разогревали паштет из щуки, правда уже початый, пока подносили ему еще не тронутого и еще теплого лебедя, в зале и на лестнице началась суета – пленников вели вниз, а слуги бегали взад и вперед из поварни в залу, так что многим нормандским сеньорам, пользуясь суматохой, удалось незаметно скрыться, в том числе мессиру де Клеру, который тоже числился среди убийц красавца Карла Испанского. А раз король, видимо, не собирался никого больше брать под стражу, лучники беспрепятственно их пропустили. Свита короля буквально умирала от голода и жажды. Иоанн Артуа и Танкарвилль исподтишка поглядывали на заманчивые яства. Они ждали, когда король пригласит их к столу. Но так как король не приглашал, Одрегем оторвал ножку жареного каплуна, стоявшего на краешке стола, и, стоя, начал есть. Людовик Орлеанский хмурился. Нет, и впрямь его братец не слишком-то печется о тех, кто ему верно служит. Поэтому он без приглашения уселся на еще не остывшее кресло Карла Наваррского и заявил: – Мой долг составить вам компанию, брат мой! Тут только король со снисходительно-равнодушным видом пригласил своих родичей и баронов за стол. И в одну минуту все разместились на скамьях и, не обращая внимания на заляпанные соусами скатерти, жадно набросились на объедки. Велико дело, если слуги не успели переменить им серебряную посуду. Хватали все подряд, что под руку попало, начинали со сладкого пирога и закусывали его шпигованной уткой, а облитого жиром гуся запивали раковым супом. Жаркое так и доели неразогретым. Лучники – кто довольствовался просто хлебом, а кто пробирался на поварню в поисках чего-нибудь посытнее. Стражники допивали из кубков недопитое вино. А король, вытянув под столом ноги, обутые в охотничьи сапоги, сидел, погруженный в свои зловещие думы. Гнев его еще не утих, казалось, напротив, что еда лишь сильнее разожгла его. А ведь ему вроде было чему радоваться. Удалось же ему блестяще сыграть роль праведного судьи, настоящего короля! Наконец-то одержал он победу; на будущем сборище ордена Звезды он отдаст своим писцам приказ занести в анналы истории сей славный подвиг: «Вот как его величество король Иоанн II противостоит изменникам, коих он схватил в замке Буврей...» И вдруг он с удивлением обнаружил, что в зале не осталось никого из нормандских сеньоров, и забеспокоился. Он им не доверял. Ну как они взбунтуются, подымут руанцев и освободят заключенных?.. В этом сказалась вся натура нашего Иоанна, этого горе-провидца. В первые минуты зревшего долго гнева он рвал и метал, забыв обо всем на свете; потом даже не потрудился довести свои действия до конца; потом навоображал себе бог знает что, как всегда, не считаясь с тем, что было в действительности, но отделаться от своих наваждений уже не мог. А теперь ему виделся Руан, охваченный мятежом, как был охвачен мятежом Аррас всего месяц назад. Он велел призвать к себе мэра. Но мэр Мюстель словно сквозь землю провалился. «Но он же только сейчас был здесь!» – заметил Никола Брак. Мэра схватили во дворе замка. Он предстал перед уплетавшим за обе щеки королем весь бледный, так как ему-то съеденная пища впрок не пошла. Он выслушал королевский приказ: запереть все городские ворота, и пусть глашатаи кричат на всех улицах, чтобы жители оставались сидеть по домам; запрещается появляться на улицах любому, будь то горожанин или виллан, и под любым предлогом. Словом, настоящее осадное положение, сигнал о закрытии крепостных ворот и тушении огней среди бела дня. Неприятельская армия, захватившая с боем город, действовала бы именно так. У мэра Мюстеля хватило мужества оскорбиться. Руанцы не сделали ничего плохого, чтобы применять к ним такие строгие меры... – Как бы не так! Вы отказываетесь платить налоги, поддались на уговоры этих злодеев... Но я спутал их карты. И теперь, клянусь святым Дени, они больше уже не смогут вас подстрекать! Глядя вслед удалявшемуся мэру, дофин с горечью думал, что все его усилия, все его кропотливые многомесячные труды сведены на нет и теперь уже ничто не примирит его с нормандцами. Сейчас все поголовно будут против него, и дворянство, и горожане. Ну кто, скажите на милость, поверит, будто он не причастен к этой ловушке? Да-а, отец и впрямь отвел ему скверную роль. А потом король потребовал, чтобы срочно послали за Гийомом... Ах, как же дальше... ну, за Гийомом... фамилия его вылетела у меня из головы, а ведь я ее знал... Ну, словом, за своим смотрителем злачных мест. И тут все поняли, что король решил незамедлительно расправиться со своими пленниками. – Те, кто не умеет сохранять рыцарскую честь, вряд ли нуждаются в том, чтобы им сохранили жизнь,– изрек король. – Верно, дражайший кузен Иоанн, верно,– подтвердил Иоанн Артуа, сей монумент человеческой глупости. Ну, скажите сами, Аршамбо, а это, по-вашему, рыцарский поступок – обрушить целое воинство на безоружных людей, схватить их да еще воспользоваться своим сыном как приманкой? Кто же спорит, Карл Наваррский был скор на подлости. Но разве душа короля Иоанна II, подо всеми его царственными повадками, намного рыцарственнее была она? Глава VI Приготовления Гийом ла Кош... наконец-то вспомнил! А ведь сколько бился. Смотритель непотребных заведений... Странная все-таки должность, основанная еще при Филиппе Августе. Для личной своей охраны он создал отряд стражников, причем все они были гигантского роста и называли их ribaldi regis – королевские гуляки. Глава этих молодцов, таким образом, стал именоваться rex ribaldorum – королем гуляк, то ли это была инверсия родительного падежа, то ли просто игра слов. Номинально он начальник стражников, таких, как, скажем, Перрине ле Бюффль и прочие; и он же каждый вечер в тот час, когда садятся за ужин, обходит королевские покои и проверяет, все ли лица, входившие сюда днем, но не имеющие права ночевать во дворце, удалились восвояси. Но, по-моему, я вам уже говорил, главная его обязанность – следить за всеми злачными местами того города, где пребывает король. Другими словами, он первым делом заглядывает и проверяет все непотребные дома Парижа, а в Париже их больше, чем надо, не говоря уже о веселых девицах, которые работают на свой страх и риск на улицах, отведенных им для этого промысла. А также игорные дома, где ведутся азартные игры. Во всех этих злачных местах легче, чем где бы то ни было, напасть на след жуликов, воров, раздевающих ночных прохожих, изготовителей фальшивых бумаг и наемных убийц, а также разведать под рукой пороки людей, зачастую принадлежащих к высшей знати, хотя по благородному их виду ни в чем таком их и заподозрить нельзя. Так что смотритель непотребных заведений стал как бы главой особой стражи. У него повсюду свои соглядатаи. Он держит в руках, а подчас и поддерживает всю эту мразь – завсегдатаев таверн, и они щедро снабжают его самыми различными сведениями, а при случае указывают и приметы подозрительных лиц. Ежели кому требуется выследить путешественника, обшарить его дорожный сундучок или узнать, с кем он связан, можешь смело обращаться к его услугам. Нельзя сказать, чтобы его так уж обожали, но зато все боятся. Я вам все это говорю на тот случай, когда вы будете при дворе. С ним лучше не ссориться. Наживает он немало денег, слишком выгодная у него должность. Следить за шлюхами, наблюдать за притонами – дело весьма и весьма доходное. Помимо того что ему полагается деньгами и натурой при королевском дворе, он обложил еще налогом по два су в неделю все злачные места и содержательниц непотребных домов. Не правда ли, недурной налог, и собирать его куда легче, чем любую пошлину на соль. А заодно он взимает по пять су с каждой неверной жены... ну конечно, с тех, которых удалось уличить. И в то же самое время он поставляет королевскому двору прелестниц. Ему платят за то, чтобы он видел все, а порой за то, чтобы он ничего не видел. И к тому же, когда король объезжает свои владения, не кто иной, как он, приводит в исполнение королевские приговоры, вынесенные маршальским судом. Он же устанавливает процедуру казни; и в этом случае вся одежда казненного, все, что было на нем в момент взятия под стражу, идет ему. А так как обычно гнев короля обрушивается не на какую-нибудь мелюзгу, а на людей богатых и знатных, доставшуюся ему одежду и драгоценности тоже нельзя сбрасывать со счета.