Бо растерянно смотрел на меня, когда я склонилась над ним, задыхаясь от переполнявших меня эмоций. — Елена, почему ты не можешь улететь с ним? — наконец сказал он. — Потому что, потому что я только что сказала тебе! Я понятия не имею, куда он летит, надолго ли, с кем. У меня здесь работа и жизнь, и я не могу оставить это ради… ради огромного вопросительного знака. — Ты оставляешь это не ради огромного вопросительного знака, — мягко напомнил он мне. — Ты оставляешь это ради него. — Он не просил меня улететь с ним. Это жгло меня, но это была правда. Он не просил. Он только сказал мне, что я не могу. Что я должна остаться. — Ты так уверена, что он не просил, потому что не хотел просить тебя оставить всю свою жизнь ради него? — Нет, — признала я. — В принципе, он так и сказал. — Тогда у тебя есть выбор, Елена, и я ему не завидую, — сказал Бо. — Но я думаю, что тебе стоит хорошенько подумать. Я никогда не видел тебя такой. — В таком беспорядке? — сказала я с сопливым смехом. — Такой живой, словно ты горишь, — мягко повторил он мои слова. — Я сейчас вернусь, хорошо? Я едва заметила, как он ушел. Я просто перевернулась на спину и уставилась в потолок. Я застрелила своего отца. Вместе, Данте и я убили его. Я знала, что это не то, что я скоро переживу. Я знала, что мне понадобятся бесконечные сеансы терапии, чтобы разобраться в том клубке облегчения, оправдания, гнева и отчаяния, которые я испытывала по поводу этого поступка. Но я ни на секунду не жалела об этом. Он угрожал маме, Жизель и Женевьеве. Он разрушил наши жизни в Неаполе и продал Козиму в сексуальное рабство. Он чуть не убил Данте. И даже если бы ничего из этого не произошло, я знала, что в моем сердце это было бы достаточной причиной для того, чтобы убить его. Я не могла вынести мысли о том, что я существовала в мире, где Данте не было. И он сделал то же самое для меня. Я всегда знала, что Данте убийца. Достаточно было взглянуть на его массивные руки, покрытые мускулами, обтянутые сухожилиями и венами, проступающими под загорелой кожей, чтобы понять, что в них скрыта убийственная сила. Но все было по-другому. Знание того, что Данте убил ради меня, что он рискнул своей свободой, чтобы разыскать меня, и помог покончить с жизнью человека, который заставил меня страдать всю мою жизнь, отозвалось где-то глубоко внутри. Это было то самое место, которое горело, когда он прикасался ко мне, когда учил меня, что делать с его телом и что делать с моим. Это было то самое место, которое всколыхнулось, когда моей семье угрожали в Неаполе, и я встала на их защиту. Потому что я должна была их защитить. Так же, как теперь, казалось, я должна была защищать Данте. Это было место инстинкта, первобытный импульс внутри, который превосходил мысли и даже чувства. Данте был моим. Как я могла просто отпустить его? Я вскочила на ноги и застыла в гостиной, глядя на мебель и предметы искусства, которые я собирала в другой жизни с другим мужчиной. Сейчас мне казалось смешным, что я так долго держалась за это. Я уже давно перестала оплакивать Дэниела. Правда заключалась в том, что я никогда не любила его так, как должна была, и, очевидно, он чувствовал то же самое по отношению ко мне. Я оплакивала эту потерю долгие годы, но не мужчину, а женщину, которой, как мне казалось, я была с ним. Нет больше того, я оплакивала, те последние крупицы надежды, которые я сохранила, а затем потеряла, когда он оставил меня ради Жизель. Мне не хватало моей способности любить, моей склонности верить в людей и, главным образом, в себя. Данте научил меня снова любить себя. Он научил меня снова впускать кого-то в свою жизнь. Как я могла отказаться от этого? — Бо! — закричала я, выбегая из комнаты по коридору обратно в свою спальню. Я преодолевала лестницу по двое за раз. — Бо, я должна ехать! Когда я остановилась в дверях своей спальни, Бо уже стоял возле моей кровати, спокойно складывая одежду в открытый чемодан Луи Виттон. — Я знаю, — сказал он, грустно улыбаясь мне. — Конечно, ты должна. Я стояла и улыбалась ему, как сумасшедшая, пока его улыбка не расползлась и не стала шире. А потом мы рассмеялись, да так сильно, что у нас заболели животы. Я подбежала к нему и обняла его. — Я люблю тебя, — сказала я. — Прости, что я редко это говорю. — Это не значит, что я этого не знаю, — ответил он, крепко обнимая меня. — А теперь поторопись. Ты же не хочешь опоздать на его рейс. — Это в Ньюарке, — сказала я в панике, бросая в чемодан остатки того, что лежало у Бо на кровати, и застегивая его. — Я могу купить там новую одежду. Мы должны ехать немедленно. Данте — Готов, босс? — спросил меня Чен с переднего сиденья, когда мы ждали на аэродроме в аэропорту Ньюарка, пока самолет получит разрешение на вылет. — Si, Chen, grazie [151], — сказал я ему. — Уверен, что не хочешь полететь? Он засмеялся. — Как будто мне мало дерьма в Штатах за то, что я не итальянец. Я избавлю нас обоих от хлопот и буду держать оборону здесь. Бог знает, Марко и Якопо ни хрена не могут сделать сами. Я усмехнулся, но эхо в моей груди было пустым. — Ладно, хорошо, In boca al lupa [152], брат, — сказал я ему, наклоняясь вперед, чтобы похлопать его по плечу. — Скоро увидимся. — Хорошо, босс, — согласился он, затем заколебался. — Мне жаль, знаешь ли. Она была какой-то другой. Я отрывисто кивнул, не желая разглядывать рану в груди. Не незначительное пулевое ранение, которое Фрэнки зашил бы в самолете, а зияющую дыру в грудной клетке, откуда Елена Ломбарди вырвала мое сердце, чтобы сохранить его для себя. Я не возражал. Я хотел, чтобы оно досталось ей. Но боль была чертовски мучительной. Я вышел из машины и направился к самолету, который должен был отвезти нас с Фрэнки обратно в то место, с которого все началось. Это был побег из тюрьмы, но это было ужасно похоже на замену одной тюрьмы на другую. Нью-Йорк был теплым прудом по сравнению с кишащими акулами водами Италии. — Кровь не твоего цвета, — сказал мне Фрэнки, встретив меня у подножия лестницы с несколькими сумками. Остальное наше дерьмо было уже в самолете. Бэмби упаковала вещи и попросила Бруно перевезти их, пока мы летели из Бруклина. — Если ты собираешься весь полет отпускать плохие шутки, пожалуйста, просто выстрели мне в голову сейчас и избавь от мучений, — сухо сказал я, когда мы поднимались. — Если ты собираешься быть сварливым весь полет, потому что у тебя не хватило смелости заставить Елену полететь с нами… — Stai zitto [153], — огрызнулся я, чтобы он заткнулся. — Слишком поспешно? — спросил он с напускной невинностью. Я уже собирался зарычать на него, когда в тишине ночи раздался визг автомобильных шин. Мы с Фрэнки тут же выхватили пистолеты. Мгновение спустя Чен снова обогнул самолет. — Какого черта…?