— Если ты еще раз назовешь Елену сукой, Яко, я вырежу это слово на твоем лбу своим лезвием, capisci[130]? Я бесцеремонно отпустил его и повернулся спиной, заканчивая осмотр оружия. Позади меня он задыхался и втягивал воздух. — Какого хрена, Данте? Я твой кузен. Мы с тобой одной крови. И ты так обращаешься со мной за то, что я говорю все как есть? Ты сошел с ума. — Ты сошел с ума, если думаешь, что можешь так со мной разговаривать, — холодно сообщил я ему, закрыв крышку сундука и снова повернувшись к нему лицом. — Ты забываешь, что я capo dei capi[131] в этом. Не ты. Я готов выслушать все, что ты хочешь сказать, Яко, но только если ты сможешь сказать это как мужчина, а не как плаксивый мальчишка. — Vaffanlo [132], — выругался он, грубо жестикулируя рукой. — Я просто пытаюсь присмотреть за тобой. Ради этой семьи. Это все, что у меня осталось, и я хочу ее защитить. Я чуть смягчился, шагнул вперед, крепко сжимая его плечо. — Я понимаю, кузен. Ты просто должен помнить, что все, что я делаю, я делаю ради этой семьи. Он немного скривился, но его брови все еще были нахмурены. — Не ее. — Нет, — согласился я, потому что это было правдой. — Елена только для меня. — Это глупо, Ди, — снова возразил он, но он знал, что проиграл бой. — Да, — согласился я, что, возможно, так оно и есть. — Но наши самые большие успехи были достигнуты благодаря моим самым смелым авантюрам. Я готов поставить на карту многое. — Ты всегда говорил, что женщины портят мужчин, — напомнил он мне с неприязнью. — Они делают их слабыми. Я покачал головой, моя рука больно сжала его шею. — Разве? Я думаю, ты неправильно понял. Может, это был мой акцент? Я сказал, что у влюбленного мужчины есть одна слабость и это его женщина. Это его Ахиллесова пята. Но эта же любовь делает его остальную часть непробиваемой, сильной, как Бог. — я положил свободную руку на другую сторону его горла и сжал его шею на одно короткое мгновение, чтобы он почувствовал мою силу. — Что думаешь, Яко? Я кажусь слабым? В его бледно-карих глазах, как на поверхности болота, плескались смешанные эмоции, его гордость мешалась с любовью и преданностью. Наконец, он поднял руки, положил их мне на плечи в знак братства и слегка наклонил голову. Я наклонился вперед, чтобы поцеловать его в голову, и отпустил, сказав: — Поезжай за моей племянницей и Бэмби. Передай им, что я люблю их. Он кивнул почти самому себе, а затем застенчиво усмехнулся мне. — Спасибо, Ди. Я приподнял подбородок. — Vattene [133] . Он ушел. Я смотрел, как он уходит, скрестив руки на груди, мозг гудел. Я не удивился, когда Фрэнки встал рядом и принял ту же позу. — Думаешь, у нас с ним проблемы? Я вздохнул, потирая рукой жесткую щетину на челюсти. Я хотел быть наверху с Еленой, предпочтительно внутри нее, открывая все новые способы, которыми я могу заставить ее кончить для меня. Вместо этого я находился глубоко под землей, работая в тени, в которой жил всю свою жизнь. — Мне трудно поверить, что он стал бы рисковать бизнесом, который мог бы унаследовать, если бы со мной что-то случилось. Он человек, которым движет его фамилия и связанный с ней успех. У нас все хорошо, несмотря на дело по закону РИКО. Пока мы приносим деньги, Яко должен быть лояльным, не ограничиваясь связями, которые дал ему Торе. Но после Мейсона я ни в ком не уверен. Я не был бы уверен в тебе, если бы ты не был обязан мне своей чертовой жизнью. Фрэнки кивнул. — Если бы я хоть раз подумал об этом, Лилиана бы меня убила. Я рассмеялся, потому что это была правда. С его женой нельзя было шутить, даже если она была худышкой. — У Елены тоже есть это, — продолжил он, словно подхватывая нить разговора, который мы уже вели. — Что? — То, что нужно, чтобы стать Донной. Я моргнул, потому что, хотя Елена была у меня в мыслях, в моей грёбаной крови, в течение нескольких недель, я не задумывался о нашем будущем. Может, потому что я логически понимал, что у нас его не может быть. Она была слишком правильной, слишком благородной и нравственной. Слишком противилась деталям работы, которые составляли все мое существование. У нас никак не могло быть… отношений за стенами моей квартиры, за рамками этого дела. И все же мысль о том, чтобы отказаться от нее, приводила в бешенство. Безумие, как у одичавшего зверя, с пеной у рта. Я был единственным мужчиной, который когда-либо заставлял ее кончать. Тот, кто заставлял ее проклинать и умолять. Тот, кому она позволяла заботиться о себе, хотя ненавидела казаться слабой. Как может быть время, когда она не будет моей? Но Донна. Босс. Королева при моем главенстве. Партнер не только в этом деле против меня, но и в преступлении. В моем теневом преступном мире. Это должно было показаться смешным, но какая-то часть меня могла представить ее там, под выцветшими фресками, проверяющую оружие и отдающую приказы солдатам холодно, эффективно. Она была бы чертовски великолепна. — Любовь сделала тебя глупым, — наконец сказал я ему, пытаясь отмахнуться от фантазии, чтобы мысль о ней отступила от меня. — Я живу в реальном мире. — Ты живешь в мире, который создаешь, — поправил он. — Вот почему ты босс. В моем горле раздался рык, частично от разочарования, частично от чего-то еще. Возможно, триумф при мысли о том, что я так развратил ее. Мысль о том, что рядом со мной будет стоять такая женщина, как она. — Если этот план не сработает, нас не будет здесь, чтобы беспокоиться об этом, — напомнил я ему. Потому что я был капо. Я достаточно хорошо знал, что самые лучшие планы часто идут наперекосяк. Поэтому у меня были планы от А до Я. И ни один из них не включал Елену Ломбарди. Не могли. Глава 26 Данте Я услышал это в тот момент, когда двери лифта открылись. Музыка. Само ее звучание превратило мою квартиру из привычного мужского оазиса, в котором я провел последние три месяца своей жизни взаперти, в нечто неземное. Я мог представить себе итальянскую сельскую местность за пределами дома Торе, словно шагнул через зазеркалье. Оливковые деревья, ломящиеся от терпких плодов, накатывающие волны холмов, переходящие из зеленого в золотой под интенсивными летними лучами. Я вспомнил, как впервые побывал здесь мальчиком, как удивился, увидев виноград на лозе, как терпкий аромат недозрелого винограда мерло взорвался на языке, как кислый гранат. Мне всегда нравилась музыка, но я никогда не был на концерте пианиста, и теперь я удивлялся, как мог быть настолько не внимательным. Потому что магия, которую Елена извлекала из этого инструмента, была искусством, которое я чувствовал, пощипывая струны своей собственной души. Последние лучи заката проливали сиплый свет, как абрикосовый сок, в окна, и он блестел прямо под роялем, на котором никто никогда не играл в углу моей гостиной. Она сидела за роялем, склонив голову, словно в молитве, глаза были слегка закрыты, веки чуть подрагивали, когда она двигалась с силой песни, которая текла сквозь ее пальцы к клавишам. Ее волосы были длиннее, чем тогда, когда я впервые встретил ее, они ниспадали на плечи, представляя собой переливающуюся, мерцающую массу карамельного шелка. Голая кожа ее рук покрылась мурашками, будто на нее так же воздействовала сила ее песни. Я подошел ближе. Дикие собаки и вооруженные солдаты Коза Ностры не смогли бы удержать меня от того, чтобы подойти ближе и увидеть Елену Ломбарди такой, какой я ее еще никогда не видел. В этот раз все было иначе, чем в первый, когда она играла такую грустную мелодию в своем доме в тот вечер, когда я пришел оценить ее профессиональные качества. Ноты, которые она мягко выводила на черных клавишах из слоновой кости, не были грустными или одинокими. Они были яркими, как солнце, как терпкий виноградный сок на языке.