Я свирепо посмотрела на нее, не желая отвечать. — Я знаю, что вы не хотите, чтобы лучшему другу вашей сестры причинили вред. — ее голос снова был теплым и ласковым. — Вы видели, что это разбирательство делает с Данте. Это будет не первое покушение на его жизнь, если он не сможет избавиться от обвинительного приговора. Его другие… соратники больше не доверяют человеку, находящемуся под судом. Крысы слишком часто встречаются в канализации преступного мира с тех пор, как в 80-е годы это произошло с Томмазо Бушетта и Рино Мальоне» [45] . — Я не хочу его смерти, — согласилась я, потому что обнаружила, что это правда. При виде этого массивного тела, распростертого и расслабленного на черном кожаной диване, широкого лица, покрытого липким потом, потерявшего жизненную силу, у меня до сих пор болел живот. Яра откинулась на спинку стула, скрестила ноги и сложила руки на коленях. Я знала эту позу, потому что сама часто принимала эту фальшивую невозмутимость, когда собиралась нанести смертельный удар. Моя кровь гудела под кожей, как сигнал тревоги, предупреждая немедленно уходить. Я не ушла. А должна была. Но я сидела, застывшая в янтаре своего любопытства и почти болезненного желания быть включенной в это. И Яра нанесла удар. — В таком важном деле, когда информация распространяется быстро, а у меня нет времени общаться с мистером Сальваторе так часто, как он того требует, мы придумали решение. Нет. Я знала, что она скажет, я слышала это, как если бы это было сказано голосом дьяволом, полным дыма и серы, когда она произнесла слова, которые я эхом повторяла в своем сознании. — Нам нужно, чтобы вы были координатором по этому вопросу, мисс Ломбарди. Нам нужно, чтобы вы переехали в квартиру мистера Сальваторе. У меня всегда был плохой характер. Ирландская и итальянская кровь не способствовала спокойствию, и в душе я была очень эмоциональна, слишком чувствительна для собственного блага. Поэтому я часто яростно бросалась на тех, кто меня обижал, инстинкт причинения боли тем, кто обижал меня, был почти животным. Я обижала Дэниела, высмеивая его сексуальные склонности, потому что мне было так стыдно, что я не могла преодолеть свои собственные сексуальные проблемы, чтобы даже попытаться понять его извращенные наклонности. Я причинила боль Жизель, когда узнала, что она беременна, желая уничтожить ее словами, если не могла сделать это руками. Я хотела уничтожить ее так же верно, как она разрушила мои мечты. Я причинила боль Кристоферу, когда он пытался напасть на Жизель на открытии ее галереи, не только за то, что он так давно и бесповоротно обидел меня, но и за то, что он обидел мою сестру. В каком-то извращенном смысле, только мне было позволено это делать, и только потому, что я чувствовала, что заслужила это право. Я пыталась ранить Яру после того, как она нанесла мне смертельные удары для карьеры. Я оттачивала острие своего похожего на лезвие языка, рубя ее комментариями о коррупции и предательстве, шантаже и злоупотреблении властью. Потому что всё было правдой. Ей не нужно было говорить мне, хотя в какой-то момент моей тирады она это сделала, сказав, что я буду уволена и, если она имеет право голоса, занесена в черный список в Нью-Йорке, если откажусь выполнить ее требование. Ей не нужно было намекать на то, что любого, кто отказывал Каморре, вскоре находили избитым до полусмерти или мертвым в какой-нибудь канаве. Я боролась с ней, пока мой голос не охрип, горло не было перерезано колючками, которые я пыталась бросить в нее, а затем ослаб мольбами, которые я продолжала, когда уже ничего не помогало. Яра была равнодушной. Она смотрела на меня с застывшим выражением лица, которым я когда-то так восхищалась, наблюдая, как пламя гнева и несправедливости вспыхивает во мне и расплавляет изнутри. Я чувствовала себя такой юной, такой слабой и наивной, что поверила, будто она может стать моим наставником, взять меня под свое крыло и питать любовью и наставлениями. Разве я еще не научилась лучше? Почему я позволила себе надеяться на доброту, когда видела протянутую в мою сторону руку, хотя знала, что, скорее всего, вместо рукопожатия получу пощечину? В моей жизни был такой период, когда я даже не мечтала о счастье. Я просто мечтала о жизни без дальнейшей боли. Но, похоже, Бог, или судьба, или еще какие силы природы, проклявшие меня с рождения, решили вновь поиздеваться надо мной, поставив под угрозу единственное, в чем я когда-либо была уверена, единственную мечту, которая у меня осталась. Если кто-нибудь узнает, что я живу с капо нью-йоркской Каморры, я лишусь лицензии на адвокатскую деятельность. Диплом, на получение которого я потратила четыре года в Италии и еще год на изучение американского права в Нью-Йоркском университете, а затем последние четыре года моей жизни, которые я практиковала с бешеной свирепостью. Все это могло исчезнуть в один миг. Я буду в полной заднице, если соглашусь, и в полной заднице, если не соглашусь. Когда я оставила Яру в кафе, слишком взбешенная, чтобы попрощаться, было почти невозможно не утонуть в океане жалости к себе и печали, поднимающихся сильным приливом из моего нутра в горло, душащих дыхательные пути, вытекающих из протоков. Я не плакала уже больше года, с тех пор как узнала, что Жизель беременна ребенком, о котором я так мечтала с Дэниелом. Но тогда я плакала, и обнаружила, как много видов слез существует. Гневные, такие соленые, что они обжигали горячие щеки. Сердитые слезы, которые просачивались в рот и вызывали тошноту, будто я проглотила слишком много морской воды. Одинокие слезы, когда я поняла, как мало у меня людей, которые были в моем углу, как мало близких, которых я могла бы назвать своими. Когда я поняла, что во многом это одиночество было моей виной, потому что я оттолкнула от себя стольких людей из-за страха быть обиженной. Но разве эта ситуация не доказывала, почему я так поступила? Я восхищалась Ярой, уважала ее и жаждала ее одобрения. Я даже… стала ценить Данте так, как можно ценить достойного противника. В конце концов, что такое герой без злодея? Но, похоже, даже это рассыпалось в прах. Данте обещал коррупционную игру, и это была его козырная карта. Как я смогу остаться равнодушной к его пьянящей харизме и ядовитому дыму преступности, если буду вынуждена находиться с ним в такой близости в течение следующих шести месяцев или трех лет? Придется ли мне оставаться здесь там долго, если суд будет отложен, как это часто бывает в таких случаях? А как же моя квартира? Внезапно гулкое одиночество моего пространства стало казаться мне Эдемом (прим. Эдем — райский сад в Библии, место обитания первых людей — Адама и Евы), и Данте силой принуждения скормил меня запретным плодом и проклял в своем аду. Я бесцельно бродила по улицам, позволяя особенностям каждого района, через которые я проходила, приносить утешение. С того момента, как я сошла с самолета и добралась на такси до нашего нового дома в Нью-Йорке, я влюбилась в постоянно меняющуюся природу города. В какой-то степени он напоминал мне меня саму. Я хотела быть похожей на сам город, всё одинаково для всех, в зависимости от того, куда вы смотрите. Но пока я шла, я поняла, что за последние несколько лет я потеряла эту способность. Вместо того чтобы быть многогранной, как призма, преломляющая свет и красоту, я сжалась в себе и застыла как уголь там, где могла бы быть бриллиантом. Я настолько заблудилась в лабиринте собственного разума, что перестала видеть окружающую обстановку и сотни людей, которые проходили мимо меня. Больше всего в городе мне нравилась анонимность, которую можно было ощутить на кишащих улицах, тот факт, что я была в слезах, и никто не останавливался, чтобы посмотреть или поинтересоваться мной. Это укрепило то, что я уже знала. Я была островом, и мне было хорошо. Мне не нужно было, чтобы кто-то заботился обо мне. Меня не нужно баловать или защищать, как вся семья поступала с Жизель на протяжении всей ее жизни. Мне никто ни для чего не был нужен. К тому времени, как я добралась до своего особняка, мои плечи были отведены назад, подбородок приподнят, а губы сжаты в праведном гневе. Я не должна поддаваться этому дерьму. Яра действовала только от имени Данте, и он действовал только как капо, которым он был в течение многих лет. Но я не была его солдатом, и мне не нужно сдаваться без боя. Когда я поднималась по лестнице и отпирала входную дверь, в сердце зародилось самодовольное удовлетворение. — Я буду ждать здесь, пока вы соберете свои вещи, — сказал голос, когда темнота отделилась от самой себя на углу моей лестничной площадки, и из тени появился человек. Мое сердце билось о ребра, отчаянно пытаясь убежать от угрозы, но небольшая часть меня узнала голос. — Фрэнки, — холодно поприветствовала я. — У вас привычка пугать женщин до полусмерти? Его улыбка была белой вспышкой в темноте. — Вы удивитесь. — Сомневаюсь. Не обращая на него внимания, я вошла в свой дом и закрыла дверь. Он может ждать там всю ночь. Я никуда не собиралась. Двадцать минут спустя я пила бокал вина на кухне и ела оставшуюся лапшу из тайского ресторана за углом, когда зазвонил телефон.