Стрелять в цель, которая выше тебя на три сажени, — это надо уметь. Ионах умел. Гошка увидел, как первая стрела ударила в глаз стоявшего на стене лехита — и лехит исчез. Вторая пробила горло второго, третья, правда, оказалась неудачной — влепила по шлему. Но лехит все равно пропал из виду. Всё это — быстрее, чем за три удара сердца. И тут же прилетела следующая тройка. Одна стрела ударила в изумленно открытый рот четвертого лехита… Но остальные пропали зря — завязли в поднятых щитах. Ионах, рисуясь, вскинул над головой лук. Серегины гридни радостно заорали. На стене сообразили, что испугались единственного стрелка, и тоже взялись за луки. Лишь несколько стрел долетели до Йонаха. На излете. Одна воткнулась у конского копыта. Это был лучший выстрел. Ионах опять засмеялся. И выпустил еще три стрелы. Тут снова грохнула баллиста. Вот этот выстрел был метким. Наверняка заранее пристреляли. Однако Ионах на сей раз пренебрегать опасностью не стал — конь его скакнул в сторону. Вовремя. Каменное ядро в три кило весом хряпнулось оземь как раз там, где только что касался травы роскошный хвост Йонахова жеребца. Сергей успел заметить, что это была другая баллиста. К огорчению Гошки, батя не отдал приказ немедленно идти на штурм. Более того, весь день русы оставались вдалеке от стен. Лучшие стрелки метали стрелы в лехитов. Те отвечали, но — криво. Попали только один раз, да и то в лошадь. Правда, одного хузарина насмерть приложило камнем баллисты. К вечеру одних стрелков сменили другие, подобрались поближе, а стрелы стали огненными. Гошка смотрел, смотрел… И сам не заметил, как уснул, привалившись к лежащему на траве седлу. И едва не проспал самое интересное. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь обычными ночными звуками да отдаленным шумом со стороны города. — Пожары тушат, — сказал Гошке отец. — Но это — недолго. — А потом? — Гошка сонно потер глаза, — Молока хлебни. — Отец сунул Гошке бурдюк. Молоко было теплое, парное. Откуда взялось, Гошка спрашивать не стал. Напился вдоволь и с хрустом вонзил зубы в пшеничную лепешку. Настоящий воин покушать никогда не откажется. — Тише! — строго сказал отец. — Представь, что ты в дозоре. В дозоре так в дозоре. Ночь была безлунная, потому от глаз толку не было. Гошка жевал осторожно, не забывая прислушиваться. Звуков было много. Главными были те, что доносились из темноты шагах в тридцати. Гошка прикинул: там собралось не меньше сотни воев. Ждали тихо, но когда вместе столько народу, то шум все равно будет. Кто-то пошевелился, кто-то почесался. Да и дышат все… Когда Гошка дожевал лепеху, в городе совсем стихло. — Начинаем, — сказал батя. Рядом шевельнулась тень, и Гошка с удивлением обнаружил, что рядом с отцом все это время кто-то сидел. Тень потерялась в темноте. Затем всё вокруг пришло в движение. Звуков сразу стало много. Все они были знакомые, потому Гошка легко их узнавал. Подальше седлали коней, поближе — готовились к бою. Поскрипывали ремни, с легким шелестом двигались в ножнах клинки… Батя три раза квакнул лягухой. Громко и очень похоже. От тех лягух, что орали у реки, — не отличить. Но вой отличили. Разом зашуршало, удаляясь, множество ног. — А чё они без броней? — шепнул Гошка. — Угадал, молодец, — похвалил батя. Гошка похвале удивился. Чё тут угадывать. От воя в броне совсем другой звук. — Они на стену полезут, — пояснил батя. — Один на другого встанет, а на него — третий. Так и дотянутся. Это тише, чем петля или крюк. А без броней-легче. Пойдем-ка и мы, Илюха. Что идти надо тихонько, предупреждать не стал, Гошка и сам понял. Не дай бог услышат лехиты. Гридь в одних рубахах. Побьют стрелами, как перепелов. Шли не одни. Гошка слышал со всех сторон, как мягко приминали траву сотни сапог, как терлись друг о друга пластины панцирей… Эта гридь уже была в бронях. Впереди показалась темная громада — город. Теперь Гошкины ноги ступали по утоптанной земле — вышли на дорогу. Когда подошли к воротам, те уже были открыты. Здесь горел воткнутый в землю факел. Рядом с факелом лежал мертвый лехит. Отец остановился, подхватил Гошку и усадил на плечо. Так и стоял, пока мимо текли бронные вой. Гошка прикинул сотни две мимо них прошли. А в городе все еще было тихо. Снаружи раздался конский топот. Негромкий, видать, копыта лошадиные войлоком обернули. Воеводе подвели Калифа. Точно, замотаны копыта. Батя поставил Гошку на землю и махом взлетел в седло. Гошку тоже не забыл. Наклонился и поднял в седло. Батин Калиф фыркнул и ровно пошел вперед по узкой улочке. Вокруг были свои. Конные шли тесно, по трое в ряд. Впереди кто-то закричал, но сразу умолк. Выехали на площадь. Здесь было светло. Горел высокий костер. Справа — недостроенная церковь. Слева — кремль. Тоже недостроенный — без одной стены. В кремле уже тоже были свои. Десятков пять лехитов, ободранных, в одном исподнем, сидели со скрученными над головой руками на земле. Ободранные, зато живые. Мертвых было больше. Дюжины две отроков-русов таскали тела и складывали их ровно. Как дрова. К бате тут же подбежал сотник Равдаг, молодец из природных варягов. — Как прошло? — спросил воевода. — Взошли, как к девке на сеновал! — радостно сообщил сотник. — Убрали стражу без звука. Здесь вот пошумели немного, но то уж неважно. Город наш, воевода! — Вижу, что наш. Не о том спрашиваю. Убитые-раненые есть? — Убитых нет! — бодро сообщил Равдаг. — Раненых семеро, но все — не опасно. — Неужели лехиты не дрались? — удивился воевода. — Дрались, еще как! — Равдаг засмеялся. — Только мы их, батько, считай, голыми нашли. Стражу сразу побили, а остальных, сонных да без броней, легко порезали. Мы им кричали: сдавайтесь, как ты велел. Так не сдавались они. Дрались, пока, почитай, всех не положили. Последних щитами зажали и повязали. — И не удержался, похвалил: — Храброе племя! Кабы не взяли врасплох, многих бы наших побили! — Ну, Илюха, — сказал батя Гошке. — Какой главный вывод из того, что видел и слышал? — Главный… — Гошка задумался, но ненадолго. — Мы, русы, лучше всех! — Не лучше, а умнее, — поправил воевода- И не мы, а я. — Что, Илюха, главное в воинском деле? — Умение? — предположил Гошка. Батя покачал головой. — Храбрость? — Не храбрость, Илюха, а хоробры! Вот кого беречь надо. Вот почему я, парень, днем на штурм и не пошел. Многих потеряли бы. А так, сам видишь. — Вижу, — согласился Гошка. Как ни хотелось ему поглядеть, как крепость берут, а слова батины он понял. И согласился, что — правильные. Выходит, так их по уму и берут, крепости эти. Чтоб вокруг — много мертвых врагов, а своих — ни одного. — А что теперь? — спросил Гошка. — Теперь, Илюха, мы с тобой спать пойдем. А утречком народ здешний соберем, перепишем и данью обложим. — То есть это теперь наш будет городок? — Нет, Илюха, не наш. Мы его не для себя взяли, а для великого князя Владимира. Но думаю, что великий князь найдет, чем нас отблагодарить. Да и мы сами себя не забудем. Слезай, парень. Пойдем почивать. Вот так. Легли спать жители Перемышля данниками князя Мешко, а проснулись уже холопами князя Владимира. Зато резни не было: горожане сами снесли на площадь перед церковью всё ценное. Это дружина воеводы забрала себе. Поделили, как положено, по долям и по жребию. Воевода от своей десятины отказался. Забрал только пленных лехитов. Но и их не на выкуп взял, а отпустил на волю. Выдал на всех четыре рыбачьи лодки, немного еды да и отпустил восвояси со словами: — Плывите домой, и Бог вам в помощь! Политический ход. Если доплывут, расскажут о его милосердии. Если доплывут. Безоружным лехитам предстояло не один десяток дней плыть меж берегов, заселенных весьма недружественными к захватчикам племенами. Только на Бога уповать им и оставалось. Гошке тоже кое-что досталось: цепка серебряная, а на ней — зеленый камень, в серебро оправленный.