– А я друг его, так чего топчетесь, во дворец не идете? – Как туда пойдешь, стража не пускает. – Так через стены можно перелезть. – Ты что, – попрошайки округлили глаза, – за это мигом стрелу схлопочешь. – От кого, где ты тут солдат видишь? Ну сам боишься, меня подсади, а я уж заберусь. – И за такое могут шкуру со спины спустить. – Короче, – Данила добавил в голос воина-обережника, – у меня важная весть для Камена, и доставить ее нужно быстро, кому сказал, помогайте мне. И попрошайки помогли. Данила не без труда забрался на пятиметровую стену, и его в самом деле никто не попотчевал железом. Он кинул вниз серебряную ногату: – Это вам за помощь, ждите утра и заходите. Молодцов спустился со стены, увидел рядом полупустую корзину, поднял ее на плечо и, не скрываясь, пошел по дворцу. Пару раз ему попадались прохожие, но на него не обращали внимания. Данила поставил корзину возле какого-то хлева, в котором, как оказалось, спали люди. – Я от Камена, – буркнул Молодцов, – скажите, чтоб меня не беспокоили, выспаться надо. Волшебные слова и тут оказались к месту; ночевавшие там без лишних слов забросали его соломой и не разбудили, когда их с рассветом позвали на работу. Данила продолжил с удовольствием спать, ведь, как он считал, с ним теперь ничего не случится. * * * – Говоришь, уснул как ни в чем не бывало? – переспросил Камен. – Да, а до этого через стену перелез, мне о том Курчавый рассказал. – Угу… а до того, как он смылся, он вроде считать умел? – Да, по-арамейски, и писать мог на греческом и по-нашенски. – Прямо писать? – Ну не знаю, люди говорят, – пожал плечами Сашко. – А может, он из тех ромеев, которых вчера по городу искали? – И что же, он сюда прибежал, да как так может быть, зачем ему это? – Как, да вот так, – Камен почесал подмышку под костылем, – схожу-ка я к Димитру, пусть он пришлет пару воев. А ты беги к тому сараю и приглядывай, чтобы тот грамотей никуда не сбежал. Понял? * * * Данилу разбудили тычком древка в живот. Он согнулся, попытался отмахнуться, не совсем понимая, что случилось. Его тут же скрутили, ткнули лицом в солому, достаточно умело обыскали. Сразу нашли кривой нож, кистень, забрали, естественно. Хорошо, что окровавленную и порубленную свитку Данила выбросил, а его сапоги и портки были так заляпаны грязью и, по-честному сказать, воняли, что отыскать на них следы крови не представлялось возможным. Тем не менее Молодцова подняли за руки и куда-то повели, ничего не объясняя. Пока его вели, он думал. Что-то тут было не так, но пока непонятно что. Вдруг его просто приняли за какого-то бродягу, который пролез во дворец. Что ему тогда светит? Плетей? Тоже ничего хорошего. Двое воинов резко остановили Молодцова, нагнули еще ниже, проезжающий мимо всадник остановился: – Кого это вы тащите, опять ворюгу-кощунника? – Да не, вроде, говорят, может даже быть одним из тех ромеев, – ответил один из конвоирующих Данилу. «Ромеев?! Почему ромеев?» – пронеслось у него в голове. – У, отродье бешеной псины, ну ведите его в подвалы, там он быстро запоет соловьем. – Ну это как водится! – пробасил стражник. В груди у Данилы возник холодок, он хорошо представлял, как вели допрос в Средневековье. И что опытный палач может сделать с человеком. Увы, реальность скорее всего окажется куда страшнее фантазии, и царские палачи смогут изрядно удивить Молодцова. Холод из груди растекся по всему телу. Это был страх: мерзкий, противный, скручивающий мышцы спазмом, заставляющий пульс стучать в висках. Возможно, Данила упал бы, если бы его не держали два дюжих воина и не тащили… в подвал. Что хуже всего, страх мешал думать, путал мысли, но Данила все равно старался рассуждать: «Почему ромеи?! Почему нас приняли за ромеев?! Куда меня ведут, зачем? Пытать! Что они обо мне знают?! Что-то здесь не так. А делать что? Держаться, терпеть – не вариант, просто не выдержу. Воислав сказал, что будет ждать меня через два дня у Угорских ворот? Один день почти прошел, потерпеть еще один и сдать всех? И что со мной сделают за один день? А потом? Что здесь делают со шпионами, убившими несколько стражников? Вряд ли что-то хорошее. Надеяться на Воислава? Не вариант, пусть лучше уж батька забирает своих и уходит, нечего им из-за меня рисковать. Тогда что? Наврать, слепить легенду? Под пытками? Тоже мне, боец невидимого фронта, но какой еще выход есть? И все-таки почему нас приняли за ромеев?» За то время, что Молодцова конвоировали, он понял, что его напрягает. Сам конвой. Всего-то два воина. Хотя прошлой ночью они с батькой разогнали буквально два десятка стражников. Конечно, в большей степени так случилось благодаря воинскому таланту Воислава. Но булгарам откуда это знать? Они не могли определить, кто перед ними лежит в соломе. Значит, они в самом деле не знают, кто такой Данила? Выходит, у него появляется шанс, маленький, но шанс? Пока же самые худшие опасения Данилы сбывались: его провели вниз по лестнице между заплесневелыми стенами, где от шагов раздавалось гулкое эхо, в темное помещение с низким потолком, посадили в неудобное кресло с высокой спинкой, ремнями перехватили голени, запястья и даже шею. Перед этим один из конвоиров снял с Данилы сапоги, брезгливо осмотрел и отбросил в сторону. Покончив со всеми этими делами, стражники просто ушли, без угроз, без слов, оставив Данилу одного в пыточном подвале. И это было гораздо хуже, чем если бы его просто избили или попробовали напугать. Все было сделано так уверенно, скорее рутинно, что не оставалось сомнения в неотвратимости чего-то ужасного. И эта неотвратимость вкупе с ожиданием выматывала нервы, подтачивали волю не хуже выкрутасов палача. Данила, скованный, сидел в тишине в ожидании пытки и пытался унять сердцебиение. Ремни, вроде не тугие, стали невыносимо мешать, хотелось рвать их, дергаться, а потом просто вопить и просить пощады. Молодцов старался не сбивать дыхание, вместо крика выпускать из горла длинный выдох и сразу делать несколько быстрых вдохов. «Главное, сохранить рассудок, – убеждал он себя, – надо думать, решать, что делать». Но думать не получалось, за каждую мысль цеплялся страх холодными лапками. «Не трать силы на ненужные переживания, – приказал себе Данила. – Сделай длинный выдох, короткий вдох. Успокойся, займи себя чем-нибудь. Продумай легенду. Не отвлекайся…» В подземелье трудно было определить время. Данила не мог сказать, сколько прошло минут после того, как его посадили в кресло, прежде чем на лестнице вновь раздались шаркающие шаги. Некто прошел по подвалу в темноте, кресалом запалил лучину, а от нее зажег свечу, недешевый товар, между прочим. Свет озарил вошедшего; Данила увидел прямо-таки карикатурного героя, сошедшего с экрана какого-нибудь голливудского фильма про Средневековье: рябой патлатый горбун в одежде из коричневой шерсти и кожаном фартуке. От свечи он запалил готовую растопку в жаровне, полной угля, скоро камни раскалились, от них пошел жар и красноватый свет. Запахло прогорклым маслом. То, как буднично и привычно это делал горбун, опять задело Данилу, но он смог взять себя в руки, у него созрел план, осталось гадать, получится или нет. Вскоре на лестнице снова раздались шаги, и в подвал вошли новые посетители. * * * Примерно в это же время через восточные ворота выехал всадник на коне. Он был варягом, что никого не смутило; среди воинов булгарских комитов встречались и варяги, и считались они одними из лучших бойцов. Уставшие воины, которые полночи и весь день дежурили у ворот, выискивая поганых ромеев, мазанули взглядом по всаднику. Судя по доспехам, хорошему коню и плащу, он был не из простых рубак, десятник как минимум. – Булат! – сказал всадник старшему караула. – Свинец, проезжай. Эти с тобой? – спросил воин, указывая на повозку с грязным возничим. – Да, – не оборачиваясь, бросил всадник. – Проезжай быстрей, не задерживай. Чумазый возничий пришпорил волов, быстрее въезжая под арку ворот, а варяг даже не обернулся в их сторону, как и положено десятнику преславской гвардии. Старший в карауле мельком глянул им вслед и на солнце, которое уже скрылось за крепостной стеной. Эх, скорее бы смена, а дома котел каши с мясом, запить вином и на перину. Стражник с грустью приложился к фляжке. * * * – Слышал новость, в корчме у Дутого новая подавальщица появилась, – донеслись до Данилы голоса. – Титьки во-от такие. – Ага, ты с прошлой-то еле управился, свалился на пол, – гнусаво ответил кто-то. – Ништо, ты и с вдвое меньшей не справишься, а ту белобрысую я помню, широка была, лежишь на ней, как на здоровенном меху с горячим медом, вот это я понимаю баба! В свет от жаровни попали двое: один пониже, покрупнее, с округлой бородой, второй высокий худой, с жидкими волосами на подбородке, тот самый гнусавый. Оба одеты были в черные затасканные то ли рясы, то ли просто свитки. – Света мало, Кривой, ставни, что ли, открой? – предложил невысокий. – Так темно уже, Борис Расатович, – ответил горбун. «Так как давно я тут сижу?» – подумал Молодцов. – Ну ладно, помолясь, начнем. – Расатович запалил лучину от жаровни, зажег несколько свечей на узком столике, сел и, похоже, принялся что-то то ли чертить, то ли писать. Гнусавый в это время взял ремень с небольшого столика, сунул в кадку с водой, хорошенько отжал, после чего обмотал вокруг шеи Данилы.