— Отец наверняка в дороге, — продолжила Розамунда. — Постарайся заснуть. —Теперь сэр Блуэт не посмел бы меня коснуться. — Она закрыла глаза. — Настал бы его черед бояться. В комнату вошел Рош с охапкой одеял и снова удалился. Киврин набросила на Розамунду все разом, подоткнула по краям, а сверху укутала меховым покрывалом с кровати клирика. Тот лежал смирно, однако в дыхании опять появились хрипы и время от времени даже кашель. Язык, вываливающийся из полуоткрытого рта, порос белым мхом. «Я не допущу такого для Розамунды, — думала Киврин. — Ей всего двенадцать». Должен быть какой-то выход. Должен! Бацилла чумы — это бактерия. Она гибнет от стрептомицина и сульфамидов, но получить их вручную нет возможности, а где переброска, неизвестно. Гэвин уехал в Бат. Разумеется. Ради бросившейся к нему на шею Эливис он готов скакать хоть на край света, даже за ее супругом. Киврин попыталась прикинуть, сколько займет дорога в Бат и обратно. Семьдесят километров. Если гнать коня во весь опор, то в Бате рыцарь будет дня через полтора. Значит, всего три. Если не задержится, если найдет лорда Гийома, если не заболеет. Доктор Аренс говорила, что без ухода заболевший чумой умирает на четвертый - пятый день. Киврин сомневалась, что клирик продержится так долго. У него опять подскочила температура. Киврин вспомнила про медицинский ларец Имейн, который задвинули под кровать, когда устраивали Розамунду. Вытащив его, она принялась перебирать сухие травы и порошки. Современники пытались спасаться от чумы домашними средствами типа зверобоя и паслена, от которых проку не больше, чем от толченых изумрудов. Вот если бы раздобыть блошницу... Но ее розово-фиолетовых цветков Киврин в полотняных кисетах не обнаружила. Вернувшегося отца Роша она отправила нарезать у ручья ивовых веток и заварила на них горький настой. Рош попробовал и поморщился. — Что это за отвар? —Аспирин, — ответила Киврин. — Надеюсь. Рош влил целую кружку клирику, который уже не разбирал вкусов, и температура, кажется, слегка спала. У Розамунды же она неуклонно ползла вверх, к вечеру девочку стал бить озноб. Когда Рош ушел служить вечерню, до нее уже дотронуться было горячо. Откинув покрывала, Киврин стала обтирать Розамунде руки и ноги прохладной водой, чтобы сбить жар, но девочка возмущенно вырывалась. «Сударь, вы ведете себя неприлично, — едва выговорила она, выбивая дробь зубами. — Я все обязательно расскажу отцу, когда он приедет». Рош не возвращался. Киврин зажгла сальные лампадки и стала подтыкать одеяла у Розамунды, недоумевая, где мог задержаться священник. В тусклом свете лампадок Розамунда выглядела еще хуже: бледная, осунувшаяся. Она что-то бормотала, снова и снова повторяя имя Агнес, один раз воскликнула с досадой: «Что же его все нет и нет? Давно пора быть». Давно пора, согласилась Киврин. Колокол отзвонил вечерню полчаса назад. «Он на кухне, — успокаивала она сама себя, — готовит нам суп. Или поднялся к Эливис рассказать, как тут Розамунда. Он не заболел». Однако она все же встала, вскарабкалась на подоконник и выглянула во двор. Холодало, темное небо затягивали тучи. На дворе было пусто — ни огня, ни души, ни звука. За спиной открылась дверь, Киврин, облегченно улыбнувшись, спрыгнула с подоконника. — Где вы были? Я... — Она запнулась на полуслове. Рош пришел в стихаре и принес елей с виатиком. «Нет, — подумала Киврин, оглядываясь на Розамунду. — Нет!» —Я ходил к Ульфу-старосте. Соборовал. «Слава богу, не Розамунда», — мелькнуло у Киврин. И только тут она осознала. Рош ходил в деревню. — Вы уверены? У него чума? Нарывы? — Да. — Сколько у него домочадцев? — Жена и двое сыновей, — устало проговорил Рош. — Я наказал ей носить повязку, а сыновей отправил резать ивовые прутья. — Хорошо, — одобрила Киврин. На самом деле ничего хорошего. Хотя нет, по крайней мере это бубонная форма, не легочная, так что у жены и сыновей еще есть шанс уберечься. Но скольких Ульф уже заразил, и от кого заразился сам? Он ведь к клирику даже близко не подходил. Значит, скорее всего от слуг. — Еще больные есть? — Нет. Это тоже ничего не значит. За Рошем посылают, только когда дела совсем плохи, когда человек уже при смерти. На самом деле в деревне могли заболеть уже трое-четверо. Или дюжина. Киврин опустилась на подоконник, размышляя, что же теперь делать. «Уже ничего. Ничего не поделаешь. Она глотала деревню за деревней, убивая целыми семьями, целыми городами. От одной трети до половины всей Европы». — Нет! — вскричала Розамунда, пытаясь подняться. Киврин с Рошем кинулись к ней, но девочка уже улеглась. Ее укрыли, однако через секунду одеяла снова полетели на пол. — Я все скажу матушке, Агнес, неслух, — пробормотала она. — Выпусти меня. Ночью стало холоднее. Рош принес побольше углей для жаровни, а Киврин привязала обратно вощеную штору, но комната все равно сильно выстудилась. Киврин с Рошем по очереди сворачивались клубком у жаровни, пытаясь немного поспать, и просыпались дрожа, как Розамунда. Клирик не дрожал, только жаловался на холод, заплетающимся, как у пьяного, языком. Ступни и руки у него заледенели и потеряли чувствительность. — Их нужно к огню, — решил Рош. — Надо спустить их вниз, в зал. «Ты не понимаешь, — мысленно ответила Киврин. — Единственная надежда на спасение в том, чтобы изолировать больных, не давая распространяться инфекции». Только ведь все и так уже распространяется. Как там Ульф, у него тоже мерзнут ноги и руки? И чем он будет греться? Видела она деревенскую лачугу изнутри, сидела у их огня. Этот очаг даже кошку не согреет. «Кошки тоже умирали», — вспомнила Киврин и посмотрела на Розамунду. Исхудавшее, тающее на глазах тело сотрясал озноб. — Плохи дела, — произнес Рош. — Знаю, — ответила Киврин и принялась собирать постельные принадлежности. — Велите Мейзри, пусть расстелет солому в зале. Клирик сошел вниз сам, поддерживаемый под руки Рошем и Киврин, Розамунду Рошу пришлось нести. Эливис с Мейзри раскладывали солому в дальнем углу, Агнес еще спала, а Имейн стояла на коленях там же, где и вчера вечером, стиснув перед собой негнущиеся ладони. Рош уложил Розамунду, и Эливис начала ее укрывать. — Где отец? — прохрипела девочка требовательно. — Почему его нет? Агнес заворочалась. Через минуту она вскочит и вскарабкается на тюфяк к Розамунде, глазея на клирика. Нужно что-то придумать, как-то отгородить больных от Агнес. Киврин подняла взгляд к потолку. Не пойдет, стропила слишком высоко, даже под чердачным потолком штору не повесишь. Да и нечего вешать — все имеющиеся в наличии покрывала и меха давно пущены вдело. Киврин принялась опрокидывать набок скамьи и баррикадировать ими угол. Рош с Эливис, вдвоем сняв столешницу с козел, прислонили ее к скамьям. Эливис присела у постели Розамунды. Девочка спала, на щеках ее играли красноватые отблески пламени. — Надевайте повязку, — напомнила Киврин. Эливис кивнула, не трогаясь с места, и отвела с лица дочери спутанные волосы. — Она была у моего супруга любимицей. Розамунда проспала почти половину утра. Киврин откатила святочное полено к краю очага и подложила колотых чурок. Потом откинула одеяло с ног клирика, открывая их жару костра. Чтобы уберечь от чумы Папу Римского, личный лекарь усадил его в комнате между двумя кострами — и он не заболел. Некоторые историки объясняли успех тем, что бацилла чумы не выносит высоких температур. На самом деле, вероятнее всего, костры послужили кордоном от заразных толп, но попробовать стоит. «Все стоит попробовать», — подумала Киврин, глядя на Розамунду и подкладывая еще дров в огонь. Отец Рош отправился служить заутреню, хотя время уже близилось к полудню. Колокольный звон разбудил Агнес. — Кто раскидал скамейки? — удивилась она, подбегая к баррикаде. — За эту ограду заходить нельзя, — объяснила ей Киврин, отступая как можно дальше. — Иди посиди с бабушкой. Вскарабкавшись на скамью, Агнес перегнулась через уложенный набок стол. — Вон Розамунда, я ее вижу. Она умерла? — Она сильно хворает, — ответила Киврин строго. — Тебе нельзя сюда. Иди поиграй со своей повозкой. —Я хочу к Розамунде! — перекидывая ногу через край стола, воскликнула Агнес. — Нет! — рявкнула Киврин. — Ступай к бабушке! Агнес застыла в изумлении, потом ударилась в рев. —Я хочу к Розамунде! — рыдала она, однако все-таки отошла и села рядом с Имейн. — Заболел старший сын Ульфа, — сообщил пришедший Рош. — У него бубоны. За утро слегли еще двое, и еще один днем — в число новых больных попала и мажордомова жена. У всех были бубоны или крошечные, с горошину, нарывы на лимфатических узлах. У всех, кроме мажордомовой жены. Киврин отправилась к ней вместе с Рошем. Больная нянчила младенца, ее худое острое лицо заострилось еще больше. Кашля не было, рвоты тоже, и Киврин надеялась, что бубоны еще просто не видны. — Носите повязки, — велела она мажордому. — Малыша кормите коровьим молоком. Не подпускайте к жене детей, — закончила она безнадежно. Шестеро детей в двух комнатушках. «Только бы не легочная, — молила Киврин. — Не дай им всем заразиться». По крайней мере Агнес удавалось уберечь. После строгого окрика Киврин она к баррикаде не подходила. Сперва посидела насупясь и испепеляя обидчицу взглядом, который в других обстоятельствах показался бы комичным, а потом отправилась на чердак за своей повозкой. Накрыв для нее на большом столе, Агнес стала угощать тележку праздничными кушаньями. Проснулась Розамунда. Хриплым голосом она попросила пить, и когда Киврин дала ей воды, тут же заснула снова. Даже клирик задремал, и хрипы в его груди стали потише. Киврин облегченно уселась рядом с Розамундой. Нужно выйти и помочь Рошу с мажордомовыми детьми — хотя бы проверить, надел ли он повязку и моет ли руки, но внезапная усталость придавила Киврин, не давая подняться. «Прилечь бы на минутку, — подумала она. — Вдруг какая светлая мысль в голову придет».