— Не пускать остальных в эту комнату. Сказать им, чтобы со двора ни ногой и никому не отворяли ворота. Передать сельчанам, пусть сидят по домам, а если увидят дохлую крысу — держатся подальше. Больше никаких пирушек и плясок на лугу. Запретить приближаться к господскому двору и церкви. И никаких сборищ. —Я передам леди Эливис, чтобы не выпускала Розамунду и Агнес, а сельчанам велю не выходить за порог, — кивнул Рош. С кровати донесся полузадушенный хрип, и они обернулись. — Неужто ничем нельзя помочь захворавшим этой... чумой? — Рош с опаской выговорил непривычное слово. Пока его не было, Киврин усиленно вспоминала, какие меры принимали против чумы современники. Носили бутоньерки, пили толченый изумруд, ставили пиявки на бубоны — но все это хуже, чем мертвому припарки. Как ни старайся, объяснила доктор Аренс, современники были бессильны. Лишь антибиотики типа тетрациклина или стрептомицина могли помочь, а их открыли только в XX столетии. — Поить его и укрывать потеплее, — ответила Киврин. — Господь не оставит его, — проговорил Рош, глядя на клирика. «Оставит, — возразила Киврин. — Уже оставил. Половину Европы». — Господь не может помочь нам в борьбе с чумой, — сказала она вслух. Рош кивнул и взял плошку с елеем. — Наденьте повязку, — напомнила Киврин и, подобрав с пола последнюю тряпицу, завязала ее у Роша на затылке. — Без повязки к нему не подходите. Лишь бы он не заметил, что она сама без повязки. — Это Господь наслал на нас чуму? — спросил Рош. — Нет. Нет-нет. —Тогда, выходит, это козни дьявола? Соблазн сказать «да» был велик. Почти вся Европа считала чуму происками антихриста. И устраивала охоту на слуг антихриста, истязая евреев и прокаженных, забрасывая камнями старух, сжигая молодых девушек на костре. — Никто ее не насылал, — объяснила Киврин. — Это хворь. В ней нет ничьей вины. Господь помог бы нам, будь это в его силах, но он... — Но он что? Не слышит нас? Отвернулся? Не существует? — Ему не до нас, — неуклюже вывернулась она. — И нам придется самим? — Да. Рош опустился на колени у кровати и на минуту склонил голову над сложенными ладонями. —Я знаю, что Господь послал нам тебя на великое благо. Киврин тоже преклонила колени и сомкнула ладони. — Mittere digneris sanctum Angelum, — проговорил Рош. — Благоволи послать святого ангела Твоего с небес, дабы он сохранил и защитил всех собравшихся в доме сем. — И убереги Роша от заражения, — шептала Киврин в диктофон. — Убереги Розамунду от заражения. Пусть клирик умрет, прежде чем чума доберется до его легких. Распевный голос Роша звучал так же, как когда-то давно, когда он читал молитвы у ее постели. Оставалось только надеяться, что клирику он приносит такое же утешение, как когда-то ей. По его виду сложно было понять. Исповедаться он уже не мог, а помазание причиняло боль. Он дернулся, когда ладоней коснулся холодный елей, дыхание становилось все шумнее с каждой строкой молитвы. Наконец Рош поднял голову и посмотрел на больного. На руках клирика проступали крошечные иссиня-черные кровоподтеки — это значит, что под кожей один за другим лопались сосуды. — Неужто настает конец света, предсказанный апостолами Господними? — спросил Рош, повернувшись к Киврин. «Да», — подумала она. — Нет. Нет, просто лихие времена. Черные дни. Но умрут не все. А потом будут и хорошие. Возрождение и классовые реформы, и музыка. Золотая пора. И появятся новые лекарства, и люди перестанут гибнуть от этой хвори, и от оспы, и от пневмонии. И будет вдосталь еды, а в домах станет тепло даже зимой. — Она представила наряженный к Рождеству Оксфорд, освещенные улицы и витрины. — Повсюду будет свет и колокола, которые звонят сами. Их разговоры успокоили клирика. Он задышал ровнее и погрузился в дремоту. —А теперь отойдите от него, — велела Киврин и увела Роша к окну, потом принесла плошку с водой. — Надо вымыть руки после того, как вы его касались. Воды в плошке было на донце. — Еще надо мыть посуду и ложки, которыми мы его кормим, — продолжала Киврин, глядя, как Рош полощет в миске свои большие руки. — А одежду и повязки сжечь. В них чума. Он вытер ладони о подол ризы и отправился объяснять Эливис, что нужно делать. Вернулся он с плошкой свежей воды, но ее хватило ненадолго. Клирик проснулся и постоянно просил пить. Поила его Киврин, из кружки, стараясь как можно меньше подпускать Роша к кровати. Потом Рош ушел читать вечерние молитвы и звонить. Киврин закрыла за ним дверь, прислушиваясь к звукам снизу, но ничего не услышала. Наверное, все заснули. Или больны. Ей представилась Имейн, склоняющаяся над клириком со своей мазью, и Агнес, стоящая у изножья кровати, а потом Розамунда, придавленная массивным телом. «Слишком поздно», — думала она, шагая взад-вперед вдоль кровати. Они все заразились. Какой у чумы инкубационный период? Две недели? Нет, это срок, через который начинает действовать вакцина. Четыре дня? Три? Она не помнила. А как давно клирик считается заразным? Она попыталась вспомнить, с кем он сидел за праздничным столом, с кем разговаривал, но ведь она тогда не обращала на него особого внимания. Она следила за Гэвином. Четкое воспоминание осталось только одно — как клирик хватал Мейзри за юбку. Киврин приоткрыла дверь. — Мейзри! Тишина. Но это ничего не значит, служанка могла просто забиться куда-нибудь или заснуть, а у клирика бубонная форма, которая разносится блохами, не пневмоническая. Может, он никого и не заразил, уговаривала себя Киврин, однако, дождавшись возвращения Роша, взяла жаровню и спустилась за горячими углями. И заодно убедиться, что с остальными все в порядке. Розамунда и Эливис сидели у огня с шитьем на коленях, леди Имейн, пристроившись рядом, читала им вслух из своего молитвенника. Агнес ворковала над тележкой, катая ее туда-сюда по каменным плитам. Мейзри спала на лавке у длинного стола, и даже во сне с ее лица не сходило угрюмое выражение. Агнес наехала повозкой на ногу Имейн. —Я заберу у тебя эту забаву, Агнес, если ты не умеешь играть как подобает, — пригрозила старуха. Ее строгий тон, поспешно спрятанная улыбка Розамунды, здоровый розовый румянец на согретых теплом огня лицах — все это подействовало на Киврин успокаивающе. Самый обычный вечер в поместье. Только Эливис не шила. Она резала полотно тонкими длинными полосами и постоянно оглядывалась на дверь. В голосе Имейн, читавшей молитвы, звенела тревога, а Розамунда, надрывая тряпицу с краю, беспокойно посмотрела на мать. Эливис поднялась и вышла в сени. Наверное, услышала, как кто-то едет, подумала Киврин. Но не прошло и минуты, как Эливис вернулась и, сев обратно к огню, снова занялась повязками. Киврин стала тихонько спускаться по лестнице — но пройти незамеченной не удалось. Агнес, бросив свою тележку, вскочила на ноги и с криком: «Киврин!» бросилась к ней. — Осторожно! — Киврин заслонилась свободной рукой. — Угли горячие. Какой смысл менять и без того горячие угли? Но Агнес не заметила изъяна в логике и послушно попятилась. — Почему ты в повязке? Расскажешь мне дальше про ту девицу? Эливис встала, Имейн тоже обернулась на Киврин. — Как чувствует себя клирик? — спросила Эливис. «Горит в аду», — хотела ответить Киврин. — Жар немного спал. А вы держитесь от меня подальше. Зараза может прятаться в одежде. Теперь поднялись и остальные, даже Имейн закрыла свой молитвенник, заложив его реликварием, и отошла от огня, не сводя глаз с Киврин. В очаге по-прежнему тлел огромный кряж святочного полена. Обернув руку подолом, Киврин сняла крышку с жаровни и высыпала серые угли на край очага. Заклубилась зола, один из угольков, отскочив от полена, запрыгал по полу. Агнес рассмеялась, остальные смотрели, как он укатывается под лавку, — все, кроме Эливис, которая снова оглянулась на сени. — Гэвин вернулся с лошадьми? — Киврин тотчас же пожалела, что спросила, — могла бы догадаться сама по напряженному лицу Эливис. Имейн пробуравила ее ледяным взглядом. — Нет, — ответила Эливис, не оборачиваясь. — Вы думаете, посланник и тот, другой, тоже больны? Киврин вспомнила пепельный лоб посланника, ввалившиеся глаза монаха. — Не знаю. — Холодает, — подала голос Розамунда. — Он мог заночевать там. Эливис промолчала. Киврин, опустившись на колени у очага, поворошила угли тяжелой кочергой, вытаскивая снизу те, что покраснее. Потом попыталась перетащить их той же кочергой в жаровню, но бросила неуклюжие попытки и загребла угли крышкой. — Это ты принесла в дом беду, — возвестила Имейн. Киврин похолодела. Она подняла голову — Имейн смотрела не на нее. На Эливис. — За твои грехи нам послана эта кара. Киврин ожидала увидеть на лице Эливис ужас или возмущение, но оно не выражало ничего. Хозяйка безучастно скользнула взглядом по свекрови, будто пребывая мыслями далеко отсюда. — Господь карает прелюбодеев и весь их дом, — продолжала Имейн, потрясая перед Эливис своим молитвенником, — как ныне карает тебя. Ты своими прегрешениями навлекла на нас чуму. — Это ведь вы послали за епископом, — ровным голосом ответила Эливис. — Это вас не устраивал отец Рош. Это вы пригласили в наш дом гостей, а с ними и чуму. Круто развернувшись, она снова вышла в сени. Имейн застыла как громом пораженная, потом деревянной походкой вернулась к своей скамье. Опустившись на колени, она вытащила из молитвенника реликварий и принялась рассеянно перебирать цепочку. —А теперь расскажешь сказку? — спросила Агнес. Имейн облокотилась на скамью и уткнулась лбом в ладони. — Расскажи мне про непослушную девицу!