Маура прошла в теплую переднюю. Лицо у нее еще не успело отойти от жгучих укусов ветра. Лишь после того, как она постояла у камина, ожидая, когда дворецкий сообщит господину Сансоне о ее приходе, щеки ее мало-помалу обрели прежнюю чувствительность — она ощутила приятное покалывание пробуждающихся нервных окончаний под кожей, к которой снова прилила кровь. Из соседней комнаты доносились приглушенные отзвуки разговора — голос детектива Кроу, задающего вопросы, и тихие, едва различимые ответы. Второй голос был женским. В камине прыгали искры и вился дымок, и Маура вдруг поняла, что это горят настоящие дрова и что это не какой-нибудь искусственный газовый камин, как ей показалось сначала. Над камином висела средневековая картина маслом — вполне вероятно, подлинная. Это был портрет мужчины в темно-красной бархатной мантии, с золотым крестом на шее. Хотя мужчина выглядел немолодо и его черные волосы уже тронула седина, глаза у него горели юношеским огнем. В мерцающих отблесках пламени, освещавших комнату, эти глаза казались поразительно живыми. Маура вдруг вздрогнула и отвернулась, странным образом смутившись под взглядом мужчины, почти наверняка давным-давно умершего. К тому же были в комнате и другие диковины — другие сокровища, достойные восхищения. Кресла, обшитые полосатым шелком, китайская ваза, покрытая мерцающим зеленоватым налетом времени, сервировочный столик красного дерева, на котором помещались коробка для сигар и хрустальный графин с бренди. Через весь ковер, на котором она стояла, тянулась протоптанная дорожка, свидетельствовавшая о его древности и о том, что по нему прошлось несметное количество ног; судя по практически не тронутым краям, ковер этот был соткан руками искусного мастера из добротной толстой шерсти. Маура посмотрела себе под ноги — на замысловатый узор из виноградных лоз на бордовом фоне, переплетенных вокруг единорога, тихо-смирно возлежащего под сенью деревьев. Внезапно Мауре стало стыдно от того, что она топчет этот шедевр. И она шагнула с ковра на деревянный пол, поближе к очагу. И вновь увидела портрет. Снова устремив свой взор в пронзительные глаза священника в мантии, как будто неотрывно наблюдавшего за ней. — Он достался мне от предков. Изумительно, не правда ли, краски по-прежнему яркие. А ведь уже прошло четыре сотни лет. Маура обернулась и увидела, как в комнату вошел какой-то мужчина. Вошел так тихо, словно материализовался из воздуха прямо у нее за спиной; от удивления она даже не нашлась, что сказать. Одет он был в черный свитер с высоким воротником, на фоне которого его седина выглядела еще эффектней. Хотя на вид ему было не больше пятидесяти. Если бы они случайно встретились на улице, она непременно обратила бы на него внимание: уж очень привлекательным было его почему-то казавшееся смутно знакомым лицо. Лоб — высокий, осанка — благородная. В черных глазах отражались отблески горевшего в камине огня, и создавалось такое впечатление, будто они горят сами по себе, как бы изнутри. Он сказал, что портрет — фамильная ценность, и она сразу подметила, что между ним, живым человеком, и мужчиной на портрете есть явное сходство. Глаза. Он протянул ей руку. — Здравствуйте, доктор Айлз. Я Энтони Сансоне. И посмотрел ей в лицо так пристально, что она даже подумала: может, они и правда уже где-то встречались? «Нет. Уж такого привлекательного мужчину я бы непременно запомнила». — Рад наконец-то с вами познакомиться, — сказал он, пожимая ей руку. — После всего, что о вас слышал. — От кого же? — От доктора О'Доннелл. Маура почувствовала, как у нее вдруг похолодела ладонь, несмотря на его теплое пожатие, и она тут же отдернула руку. — Никогда не думала, что могу быть объектом пересудов. — Она говорила о вас только хорошее. — Это несколько неожиданно. — Почему же? — Потому что я не могу сказать о ней то же самое, — ответила Маура. Он понимающе кивнул. — Порой она ведет себя обескураживающе. Но только до тех пор, пока не узнаешь ее ближе. Не научишься ценить ее проницательность. Тут распахнулась дверь — так тихо, что Маура даже не услышала. И только по легкому позвякиванию фаянсовой посуды она поняла, что в комнату вошел дворецкий с чашками и кофейником на подносе. Он поставил поднос на край столика, вопросительно посмотрел на Сансоне и засим удалился. Они не обменялись ни единым словом — лишь взглядами и кивками. Им обоим, знавшим друг друга, очевидно, не один год, не нужно было тратить лишних слов, чтобы общаться. Сансоне жестом предложил Мауре сесть, и она опустилась в кресло в стиле ампир, обитое полосатым шелком. — Простите, что приходится держать вас в передней, — сказал он. — Но все другие комнаты оккупировала бостонская полиция — проводит там допросы. — Он налил в чашку кофе и передал Мауре. — Вы, кажется, уже осмотрели жертву? — Только мельком. — И что скажете? — Вы же знаете, я не вправе давать какие бы то ни было пояснения. Он откинулся на спинку кресла — нисколько не смущаясь, что за его спиной парча в сине-золотую полоску. — Я имею в виду не само тело, — заметил он. — Я прекрасно понимаю, почему вы не можете делиться своими медицинскими наблюдениями. Я говорю только о месте. О форме преступления в целом. — Спросите у старшего следователя, детектива Риццоли. — Меня больше интересует ваше мнение. — Я врач. А не следователь. — Но, как я догадываюсь, у вас есть свое, личное суждение о том, что произошло сегодня у меня в саду. — Он подался вперед и посмотрел на нее в упор своими угольно-черными глазами. — Вы видели знаки на двери черного хода? — Я не вправе рассуждать… — Доктор Айлз, вам не придется выдавать никаких секретов. Я видел тело. Доктор О'Доннелл тоже. Когда Джереми нашел ту девушку, он сразу же пришел и все рассказал. — И вы с О'Доннелл отправились поглазеть — как туристы? — Ваше сравнение совершенно не к месту. — А вы не подумали, что можете стереть следы? Уничтожить улики? — Мы прекрасно понимали, что делали. Надо было осмотреть место преступления. — Надо? — Этот особняк не просто мое жилище. Я еще принимаю здесь коллег со всего света. И тот факт, что насилие случилось на пороге моего дома, встревожило нас. — Такое любого встревожит, наткнись он у себя в саду на труп. Только далеко не каждый станет собирать толпу гостей, чтобы полюбоваться эдаким зрелищем. — Мы хотели узнать, случайно ли было совершено насилие. — Что вы имеете в виду? — Это могло быть предупреждение, адресованное непосредственно нам. — Он отставил свою чашку, сосредоточив все свое внимание на гостье — его взгляд словно пригвоздил Мауру к шелковой спинке кресла. — Вы видели на двери знаки, нарисованные мелом? Глаз. Три перевернутых креста. — Да. — Я так понимаю, в сочельник тоже произошло убийство. Убили другую женщину. И на месте преступления, на стене в спальне, были нарисованы точно такие же перевернутые кресты. Мауре даже не пришлось ничего говорить: этот тип прочел ответ у нее на лице. Она почти физически ощутила, как глубоко проник в ее сознание его пытливый взгляд и как много ему там открылось. — Мы могли бы обсудить и это, — предложил он. — Тем более что подробности по тому делу мне известны. — Откуда? Кто вам рассказал? — Люди, которым я доверяю. Она недоверчиво усмехнулась. — И доктор О'Доннелл из их числа? — Любите вы ее или нет, однако же в своей области она человек авторитетный. Посмотрите, сколько трудов положила на серийных убийц. Научилась понимать этих субъектов. — Говорят, она даже отождествляет себя с ними. — В некотором смысле не без того. Она пытается проникнуть в их сознание. Заглянуть в каждый его потайной уголок. В точности как сам Сансоне, только что пытавшийся пронзить Мауру насквозь своим взглядом. — Чтобы понять чудовище, надо и самой быть чудовищем, — заметила Маура. — Вы и в самом деле так считаете? — Если иметь в виду Джойс О'Доннелл — да. Я так считаю. Он наклонился к ней еще ближе, и голос его превратился во вкрадчивый шепот. — Может, вы недолюбливаете Джойс исключительно по личным причинам? — Личным? — Ведь она много чего о вас знает. О ваших близких. Маура не ответила, потрясенно гладя на собеседника. — Она рассказывала нам об Амальтее, — признался он. — У нее нет на это права. — Ни для кого не секрет, что ваша мать в тюрьме. О преступлениях Амальтеи нам известно. — Это моя личная жизнь… — Да, и ваш личный демон. Понимаю.