— Довольно! — О’Доннелл, расправив плечи, встал. Его атлетическая фигура нависла над столом. «Он настоящий мужчина — с головы до пят», — подумала Люси. — Доктор Бартлет, вы не будете так любезны сесть? — О’Доннелл стоя ждал, пока Бартлет неохотно усаживался на свое место. Внешнее раздражение главного хирурга лишь частично отражало его внутреннее возмущение. Джо Пирсон не имел права превращать конференцию в базарную склоку. Теперь уже нет возможности спокойно обсудить данный вопрос и придется закрыть его. Как же хочется поставить Джо Пирсона на место здесь и сейчас! Но это еще больше осложнит ситуацию. Бартлет, конечно, не был безупречен в ведении больного. Если бы больному сразу сделали рентгенографию в положении стоя, то отсутствие серпа газа над печенью и под диафрагмой — решающего признака прободной язвы — заставило бы Бартлета задуматься. Кроме того, рентген позволил бы выявить затемнение в нижних долях легких, то есть симптомы пневмонии, которую Пирсон позднее обнаружил на вскрытии. В любом случае Бартлет смог бы скорректировать свои решения и тем самым повлиять на исход заболевания. Бартлет оправдывает свои действия тем, что больной был слишком плох для того, чтобы везти его на рентген. Но если состояние больного было критическим, то как Бартлет мог решиться на операцию? С нею можно было не спешить. Операцию при прободной язве надо выполнить в течение двадцати четырех часов. По истечении этого срока смертность от прободной язвы на фоне выполненной операции становится выше, чем без нее, потому что самыми тяжелыми для пациента являются именно первые сутки заболевания. По их истечении, если больной остается жив, включаются защитные силы организма и отграничивают зону разрыва желудка или двенадцатиперстной кишки. На основании описанных Бартлетом симптомов можно было предположить, что больной находился в заключительной фазе первых суток или уже пошли вторые сутки от момента прободения. В этом случае сам он постарался бы с помощью интенсивной терапии, не прибегая к операции, улучшить общее состояние больного, а затем, после уточнения диагноза, решить вопрос о хирургическом вмешательстве. С другой стороны, в медицине очень легко судить задним умом, но очень трудно принимать решения у постели больного, когда речь идет о жизни или смерти. Все это главный хирург собирался обсудить на конференции, но обсудить спокойно и объективно. Некоторые выводы должен был сделать сам Гил Бартлет. Он честен и не боится самокритики. Смысл дискуссии стал бы ясен каждому. Конечно, обсуждение не доставило бы Бартлету удовольствия, но в то же время не унизило бы его. А самое главное — это обсуждение еще раз показало бы хирургам важность проведения тщательной дифференциальной диагностики. Теперь уже ничего не получится. Если продолжить обсуждение этого вопроса, то у всех сложится впечатление, что О’Доннелл поддерживает Пирсона в попытках уничтожить Бартлета и задеть его самолюбие. Этим можно подорвать моральное состояние хирурга. Таким образом, цель, ради которой этот случай вынесен на конференцию, оказалась недостигнутой. Уж этот Джо Пирсон! Вспышка угасла, а удар молотка о стол — редкий случай на конференции! — возымел свое действие. Бартлет, с пылающим от гнева лицом, сел на место, Пирсон углубился в какие-то свои бумаги. — Джентльмены, — прервал О’Доннелл вынужденную паузу. — Думаю, все мы не хотим повторения таких инцидентов на клинико-анатомических конференциях. Они предназначены для обучения, а не для ссор с переходом наличности. Доктор Пирсон, доктор Бартлет, я надеюсь, что выразился достаточно ясно. — О’Доннелл посмотрел на обоих и, не дожидаясь ответа, спокойно сказал: — Перейдем к следующему случаю. Конференция рассмотрела еще четыре случая, и их обсуждение прошло спокойно и конструктивно. И вот это было хорошо, подумала Люси. Конфронтации не способствуют поддержанию морального климата в клинике. Иногда требуется большое мужество, чтобы поставить диагноз в экстренной ситуации; но если тебе не повезло, если ты оказался повинен в ошибке, то должен понимать, что тебя призовут к ответу. Другое дело — халатность или небрежность. Ни один хирург не допустит этого, если он настоящий специалист, а не беспечный и некомпетентный халтурщик. Сегодня Люси уже не в первый раз удивилась тому, как сильно суждения Пирсона связаны с его личными чувствами. В стычке с Гилом Бартлетом Пирсон был более резок, чем на прежних конференциях. Причем это не был вопиющий случай, да и Бартлет очень редко ошибался. Он был прекрасный хирург, благодаря ему в клинике Трех Графств теперь оперировали опухоли, которые раньше считались неоперабельными. Пирсон, без сомнения, тоже это знал. Откуда же такой антагонизм? Не оттого ли, что Бартлет достиг в медицине положения, которого Пирсон не в силах был добиться? Она посмотрела на Бартлета. Лицо его было до сих пор напряжено; было видно, что он сильно переживает случившееся. Обычно Бартлет был спокоен, дружелюбен, приветлив — у него было все, чего может желать человек, которому только недавно перевалило за сорок. Бартлет и его жена были известными людьми в берлингтонском высшем обществе. Люси не раз видела его на коктейлях в домах состоятельных пациентов. У Бартлета была богатая частная практика. По прикидке Люси, он зарабатывал в год около пятидесяти тысяч долларов. Не это ли было причиной озлобления Джо Пирсона? Пирсона, который не мог соперничать в этом с хирургами. Его работа была очень важна, но незаметна. Пирсон выбрал для себя дело, скрытое от глаз общества. Люси самой не раз задавали вопрос: что делают и чем занимаются патологоанатомы? Никто и никогда не спрашивал: что делают хирурги? Она знала, что многие считают патологическую анатомию разновидностью вспомогательных служб, не понимая, что патологоанатом — это прежде всего врач, как правило, с ученой степенью, проучившийся много лет, прежде чем стать высококвалифицированным специалистом. Больным вопросом были, конечно же, деньги. В клинике Трех Графств Гил Бартлет работал как приглашенный хирург, и деньги он получал не от клиники, а от пациентов. Люси и все остальные приглашенные врачи работали на тех же основаниях. Напротив, Джо Пирсон был штатным сотрудником клиники и получал фиксированную зарплату в двадцать пять тысяч долларов в год, то есть приблизительно половину того, что мог заработать более молодой годами, но успешный хирург. Люси однажды где-то прочитала циничное определение разницы между хирургом и патологоанатомом: «Хирург получает пятьсот долларов за удаление опухоли. Патологоанатом получает пять долларов за то, что исследует эту опухоль, ставит диагноз, рекомендует лечение и определяет прогноз пациента». Сама Люси неплохо ладила с Джо Пирсоном. По непонятной для нее причине она чувствовала, что нравится старому патологоанатому, и бывали моменты, когда она платила ему взаимностью. Иногда его симпатия к ней оказывалась полезной — Люси было с кем поговорить о трудных диагнозах. Обсуждение закончилось, О’Доннелл подвел итог. Люси вернулась к реальности. От обсуждения последнего случая она отвлеклась; это нехорошо, впредь надо будет следить за собой. Присутствующие поднимались со своих мест. Пирсон собрал бумаги и шаркающей походкой направился к выходу. На пути к двери его остановил О’Доннелл. Люси видела, как главный хирург отвел Пирсона в сторону. — Зайдемте на минутку ко мне, Джо. — О’Доннелл открыл дверь небольшого кабинета. Он примыкал к конференц-залу и иногда использовался для заседаний медицинского совета. Сейчас в кабинете никого не было. Пирсон вошел в него вслед за главным хирургом. О’Доннелл держался с деланной непринужденностью. — Джо, мне кажется, что вам не стоит терроризировать врачей на конференциях. — Почему? — без обиняков спросил Пирсон. «Отлично, — подумал О’Доннелл, — пусть будет так, как ты сам этого хочешь». Вслух он сказал: — Потому что это заведет нас в тупик. — В голосе О’Доннелла зазвучали стальные нотки. Обычно в разговорах с патологоанатомом главный хирург проявлял к нему должное уважение, учитывая разницу в годах. Но на этот раз надо было употребить власть. Хотя О’Доннелл как главный хирург не являлся непосредственным начальником Пирсона и не имел права вмешиваться в его работу, он мог указать на недостатки патологической анатомии, касавшиеся отделений хирургического профиля. — Я указал на неверный диагноз, только и всего. — Пирсон говорил напористо и агрессивно. — Вы хотите, чтобы мы молчали о таких вещах? — Вы же прекрасно меня понимаете, — отрезал О’Доннелл, не скрывая на этот раз ледяного холода в голосе. Он видел, что Пирсон колеблется, понимая, что зашел слишком далеко. — Я не хотел ссоры и склоки, — ворчливо признал он. — Не думал, что до этого дойдет. Кент О’Доннелл невольно улыбнулся. Нелегко было заставить Джо Пирсона извиниться. Должно быть, старику было очень трудно произнести эти слова. Главный хирург заговорил более мягко: — Думаю, что есть лучшие способы делать это, Джо. Если вы не возражаете, то давайте договоримся так: вы будете зачитывать результаты вскрытия, а я буду вести обсуждение. Думаю, что тогда мы сможем работать без гнева и пристрастий. — Я не понимаю, почему мое замечание вызвало у кого-то гнев, — проворчал Пирсон, но О’Доннелл чувствовал, что старик сдается. — Как бы то ни было, Джо, я хочу, чтобы мы проводили конференции так, как я считаю нужным. «Не хочется наступать ему на горло, — подумал О’Доннелл, — но настало время определиться». Пирсон пожал плечами: — Как вам будет угодно. — Спасибо, Джо. — О’Доннелл понял, что выиграл; это оказалось легче, чем он предполагал. Может быть, стоит тогда затронуть и другой вопрос? — Джо, — сказал он, — уж коли мы здесь, давайте поговорим еще об одной вещи. — У меня очень много работы. Это может подождать? Слушая Пирсона, О’Доннелл хорошо понимал, что у него на уме. Патологоанатом давал понять, что, уступив в одном, не собирается сдаваться по всем направлениям и хочет сохранить независимость. — Думаю, что это дело не может ждать. Речь идет о патологоанатомических заключениях для хирургических отделений. — Вас не устраивают заключения? — Реакция старика была агрессивно-оборонительной. О’Доннелл продолжил: — Мне жалуются врачи. Некоторые заключения поступают из отделения патологической анатомии с большой задержкой. — Это, конечно, Руфус. — Джо Пирсон не скрывал горечи. В его словах явственно слышался подтекст: еще один хирург создает проблемы. О’Доннелл твердо решил не поддаваться на провокацию. — Не только Билл Руфус. Жалуются и другие хирурги. Вы же знаете об этом, Джо. На какое-то время Пирсон замолчал, и О’Доннелл вдруг ощутил приступ жалости к старику. Годы идут неумолимо. Сейчас Пирсону шестьдесят шесть. Активной жизни ему осталось от силы пять или шесть лет. Некоторые смиряются с этой переменой и уступают место более молодым коллегам. Пирсон был не таков и не скрывал своей обиды и недовольства. О’Доннелл не вполне понимал, что стояло за ними. Может быть, старик болезненно ощущал, что не успевает за новшествами современной медицины? В этом он не первый и не последний. Но при всей неуживчивости Джо Пирсона у него были неоспоримые заслуги. Именно поэтому О’Доннелл действовал осмотрительно и осторожно. — Да, я знаю. — В тоне патологоанатома прозвучало смирение. Значит, он признал сам факт. «Как это характерно для него», — подумал О’Доннелл. Пирсон понравился ему в самом начале его пребывания в клинике Трех Графств, понравился своей прямотой, которую О’Доннелл часто использовал для повышения уровня медицинских стандартов. О’Доннелл вспомнил, что одной из проблем, с которой ему пришлось столкнуться, была борьба с ненужными операциями. Среди таких операций было невероятно большое число гистерэктомий. Некоторые штатные хирурги клиники зачастую удаляли совершенно нормальные матки. Эти люди нашли в хирургии удобный и выгодный способ лечения всех женских недомоганий, даже тех, которые хорошо под даются медикаментозному лечению. Для патологоанатомических заключений была придумана дымовая завеса в виде расплывчатых диагнозов: «хронический миометрит» или «фиброз матки». О’Доннелл вспомнил, как сказал однажды Пирсону: «В гистологических заключениях мы будем называть лопату лопатой, а здоровую матку здоровой маткой». Пирсон тогда улыбнулся и полностью поддержал нового шефа хирургической службы. В результате ненужные операции почти прекратились. Хирурги были шокированы тем, что удаленные ими органы демонстрировались коллегам, а те убеждались, что они удалены были совершенно здоровыми. — Послушайте, Кент, — сказал Пирсон почти примирительным тоном. — Я же буквально поставлен на уши. Вы не представляете, сколько у меня работы. Это был довод, которым О’Доннелл решил незамедлительно воспользоваться. — Хорошо представляю, Джо. И полагаю, что у вас слишком много работы. Это очень нелегко… — Он хотел добавить «в вашем возрасте», но передумал и вместо этого сказал: — Может, вам нужна помощь? Реакция последовала немедленно, Пирсон едва не сорвался на крик: — Вы говорите мне о помощи? Господи, я же месяцами прошу дать мне лаборантов! Мне нужны по меньшей мере три лаборанта, но обещают только одного! Что говорить о машинистке? Множество заключений лежат неделями, потому что их некому напечатать. Это нормально? — Не дождавшись ответа, Пирсон продолжал бушевать: — Мне нужна помощь? Если бы администрация меньше болтала и больше делала, то можно было бы добиться многого, например уменьшить число хирургических ошибок. Боже мой! И вы говорите, что мне нужна помощь. Вот уж воистину, важная новость! О’Доннелл спокойно слушал. — Вы закончили, Джо? — спросил он. — Да. — Было видно, что Пирсону немного стыдно за всплеск эмоций. — Я думал не о лаборантах и не о помещении, — сказал О’Доннелл. — Говоря о помощи, я имел в виду еще одного патологоанатома. Человека, который помогал бы вам руководить отделением. Может быть, даже смог бы как-то его модернизировать. — Нет, вы только послушайте! — При слове «модернизировать» Пирсон страшно возмутился, но О’Доннелл не стал слушать его возражений. — Я выслушал вас, Джо. Теперь выслушайте меня вы. Прошу вас. — Он сделал паузу. — Я думаю, что вам будет полезен молодой толковый специалист, который сможет освободить вас от некоторых второстепенных обязанностей. — Мне не нужен второй патологоанатом. — Это было утверждение — энергичное и бескомпромиссное. — Почему, Джо? — Потому что в отделении нет достаточно работы для двух квалифицированных специалистов. Со всей работой — той, что касается патологической анатомии, — я могу справиться и один, без всякой помощи. Кроме того, у меня в отделении есть резидент. О’Доннелл удержался от резкости, но продолжал стоять на своем: — Резидент проходит у нас обучение, Джо, и обычно находится в клинике недолго. Конечно, я согласен, что резидент может взять на себя часть работы, но вы не можете передать ему даже часть своей ответственности, а мы не можем поручить ему руководство. Поэтому я считаю, что вам нужна помощь, и нужна сейчас. — Позвольте мне самому об этом судить. Дайте мне несколько дней, и мы уладим недоразумение с хирургами. Было ясно, что Джо Пирсон не желает уступать. О’Доннелл ожидал, что старик будет противиться предложению взять второго патологоанатома, но не оценил силы его сопротивления. Отчего Пирсон упрямится — не хочет ни с кем делить власть в своем царстве или просто боится, что его выживут с работы? На самом деле у О’Доннелла и в мыслях не было добиваться увольнения Пирсона. Опыт его в патологической анатомии был незаменим, О’Доннелл хотел лишь усилить отделение и улучшить организацию службы клиники. Возможно, стоит выразиться яснее. — Джо, поймите, речь не идет о какой-то большой реорганизации. Никто ее не предлагает. Вы по-прежнему будете руководить… — В таком случае предоставьте мне самому решать, как это делать. О’Доннелл чувствовал, что его терпение иссякает. Пожалуй, на сегодня хватит. Надо выждать пару дней, а потом сделать вторую попытку. Ему хотелось избежать открытого столкновения. — На вашем месте я бы подумал, Джо. — Здесь не о чем думать, — ответил Пирсон, стоя в дверях. Он коротко кивнул и вышел.