— Да, серьезно. Я никогда не смогу жить там. Не стоит притворяться, Кент. Я слишком хорошо себя знаю. Официант принес кофе и разлил его по чашкам. — Мне так хочется побыть с тобой наедине, — признался О’Доннелл. — Почему бы нам не уйти? — тихо предложила Дениз. О’Доннелл попросил счет, расплатился и помог Дениз одеться. Швейцар вызвал такси, и О’Доннелл назвал шоферу адрес Дениз. Когда они уселись на заднем сиденье, Дениз сказала: — Мой вопрос может показаться тебе эгоистичным, но ты никогда не думал о практике в Нью-Йорке? — Да. Как раз об этом я сейчас и думаю. Он продолжал думать об этом, когда они поднимались в лифте на двадцатый этаж. «Почему бы не переехать в Нью-Йорк? — спрашивал он себя. Здесь превосходные клиники, Нью-Йорк — город медиков. Устроиться будет нетрудно. Сравнительно легко будет начать и частную практику. У меня отличный послужной список, в Нью-Йорке есть друзья, которые дадут необходимые рекомендации. Что удерживает меня в Берлингтоне? Неужели я должен прожить там всю жизнь? Не настало ли время поменять обстановку? Незаменимых людей нет, и я не женат на клинике Трех Графств. По некоторым вещам я стану скучать, мне будет не хватать строительства и созидания, людей, с которыми я сработался. Да, я многого достиг в Берлингтоне, никто не посмеет этого отрицать, но Нью-Йорк — это Дениз. Разве она не стоит всего этого?» На двадцатом этаже Дениз сама открыла дверь квартиры ключом. Слуги в холле не было. Они одновременно, не сговариваясь, пошли на террасу. — Кент, не хочешь выпить? — спросила Дениз. — Может быть, потом? — сказал он и потянулся к ней. Она приникла к нему, и губы их встретились. О’Доннелл обнял ее, ощутив, какое податливое у нее тело. Но вскоре она мягко отстранилась: — Кент, мне надо о многом подумать. — В ее тоне сквозила озабоченность. — И что же это за вещи? — недоверчиво спросил он. — Ты очень многого обо мне не знаешь, — ответила Дениз. — Во-первых, я страшная собственница. Тебе это известно? — Не сказал бы, что меня это сильно пугает, — ответил он. — Если мы поженимся, ты будешь нужен мне весь, весь целиком. Я ничего не смогу с собой поделать. Я не смогу делить тебя ни с кем, даже с клиникой. Он рассмеялся: — Думается, что мы сможем найти компромисс. Другие же его находят. Она повернулась к нему спиной. — Когда ты так говоришь, я тебе почти верю. — Она помолчала. — Скоро ты снова приедешь в Нью-Йорк? — Да. — Как скоро? — Как только ты меня позовешь, — ответил он. Она не раздумывая подошла к нему, и они снова поцеловались. Но тут в гостиной раздался звук открывающейся двери и загорелся свет. Дениз отстранилась от О’Доннелла, а еще через мгновение на террасе появилась маленькая фигурка в ночной пижаме. — Мне показалось, что здесь кто-то разговаривает. — Я думала, ты уже давно спишь, — сказала Дениз. — Познакомься, это мистер О’Доннелл. — Потом она обратилась к О’Доннеллу: — Это моя дочь Филиппа. — И с чувством добавила: — Половина моих невозможных двойняшек. Девочка посмотрела на О’Доннелла с нескрываемым любопытством. — Привет, — сказала она. — Я много слышала о вас. О’Доннелл вспомнил, как Дениз говорила, что ее детям по семнадцать лет. Девочка не выглядела на свой возраст, она еще не сформировалась, но двигалась с неподражаемой грацией, а осанкой очень напоминала мать. — Привет, Филиппа. Прости, что мы тебя потревожили. — Я не спала, читала. — Девочка посмотрела на книгу, которую держала в руке: — Это Геррик. Вы его читали? — Едва ли, — ответил О’Доннелл. — На медицинском факультете остается мало времени на поэзию, а потом у меня так и не дошли до нее руки. Филиппа раскрыла книгу: — Я нашла здесь одно место. Оно написано словно для тебя, мама. Она начала читать, с чувством выговаривая слова, модулируя интонации, но при этом без всякого напряжения: Нет, право, лучше ранних лет: Жар крови, сердца младость. С годами меркнет жизни цвет, И время гасит радость. Так торопись, пока юна, В объятия супруга: Навек пройдет твоя весна, Придут тоска и вьюга. — Я уловила твою мысль, — улыбнулась Дениз и повернулась к О’Доннеллу: — Могу сказать тебе, Кент, что дети все время уговаривают меня снова выйти замуж. — Мы просто думаем, что так для тебя будет лучше, — вставила Филиппа и закрыла книгу. — Они говорят, что делают это из сугубо практических соображений, — продолжала Дениз. — На самом деле они оба возмутительно сентиментальны. — Она посмотрела на дочь: — Филиппа, что, если я выйду замуж за доктора О’Доннелла? — Он сделал тебе предложение? — В Филиппе живо проснулся интерес. Не дожидаясь ответа, она воскликнула: — Конечно же, выходи! — Это зависит от многих вещей, моя дорогая, — сказала Дениз. — Остается сущий пустяк — оформить развод. — Ах это! Папа очень неразумно относится к этому вопросу. Но зачем вам ждать? — Она посмотрела на О’Доннелла: — Почему бы не начать жить вместе? Тогда все доказательства будут налицо и маме не придется ехать в это ужасное Рено. — Бывают моменты, когда я начинаю сомневаться в полезности прогрессивного образования. Надеюсь, это все? — Она подошла к Филиппе: — Доброй ночи, дорогая. — О, мама! — сказала девочка. — Иногда ты бываешь такой допотопной. — Доброй ночи, дорогая, — твердо повторила Дениз. Филиппа обратилась к О’Доннеллу: — Кажется, мне придется уйти. — Мне было очень приятно познакомиться с тобой, Филиппа, — сказал он. Девочка подошла к нему: — Если вы станете моим отчимом, то я, наверное, могу вас поцеловать. — Думаю, что в любом случае стоит попробовать. Он наклонился к Филиппе, она поцеловала его в губы, отступила на шаг и озорно улыбнулась: — Вы очень интересный человек. — И обратилась к матери: — Мама, не вздумай его упустить. — Филиппа! — В голосе Дениз зазвенела сталь. Девочка засмеялась и поцеловала мать. Махнув на прощание рукой, она взяла книгу со стола и вышла. О’Доннелл, опершись спиной о стену террасы, заразительно хохотал. В этот момент холостяцкая жизнь в Берлингтоне казалась ему пустой и скучной, а перспектива совместной жизни с Дениз в Нью-Йорке становилась привлекательнее с каждой секундой.