Тем временем сменился и главный терапевт клиники — им стал доктор Чендлер. Он работал терапевтом в клинике и при старом режиме, но часто выступал против методов работы тогдашней администрации. Чендлер часто не соглашался и с О’Доннеллом, а О’Доннелл находил его чересчур высокопарным, однако Чендлер, когда речь шла о поддержании высоких стандартов оказания помощи, был всегда бескомпромиссным. За три с половиной года пребывания О’Доннелла в клинике изменились и методы руководства. Через несколько месяцев после своего приезда в Берлингтон О’Доннелл рассказал Ордэну Брауну об одном помощнике администратора клиники, лучшем из всех, с кем ему приходилось встречаться. Председатель совета директоров немедленно сел в самолет, а через два дня вернулся с подписанным контрактом. Через месяц после того, как с почетом проводили на пенсию прежнего администратора, давно переставшего справляться со своими обязанностями, его место занял Гарри Томазелли. Прошедшее время в полной мере показало эффективность его порой резкого, но умелого руководства. Год назад О’Доннелл был избран председателем медицинского совета, что сделало его главным врачом клиники. С этого момента он, Томазелли и доктор Чендлер приступили к совершенствованию программ обучения интернов и резидентов. Работа принесла свои плоды. За год число заявок на прохождение интернатуры и резидентуры в клинике возросло. Впереди был долгий и трудный путь. О’Доннелл понимал, что это только начало выполнения обширной программы, которая затронет все три главные области медицины — лечение, обучение и научные исследования. Ему сейчас сорок два, через несколько месяцев исполнится сорок три. Сомнительно, что за оставшиеся ему годы активной жизни он успеет исполнить задуманное. Но старт был удачным, он обнадеживал и вселял уверенность, и О’Доннелл понимал, что решение, принятое три с половиной года назад в самолете, было верным. В клинике оставались, однако, и слабые места. Собственно, так и должно быть. Ничто великое не достигается легко или быстро. Некоторые старшие коллеги до сих пор противились новшествам и оказывали сильное влияние на давних членов совета директоров, во главе которых стоял сохранивший все свое упрямство Юстас Суэйн. Возможно, это было даже к лучшему, думал О’Доннелл, возможно, справедливо утверждение о том, что молодые люди хотят изменить все и сразу. Однако из-за этой группы ретроградов необходимые решения приходилось зачастую принимать не сразу и очень осмотрительно. Сам О’Доннелл принимал это как неизбежный факт, но ему было трудно убедить в своей правоте новых сотрудников. Именно это обстоятельство заставило его со всей серьезностью отнестись к жалобе Билла Руфуса. Отделение патологической анатомии было настоящим оплотом старого режима. Доктор Джозеф Пирсон, руководивший отделением, как собственной вотчиной, работал в клинике тридцать два года. Он лично и близко знал всех старых членов совета директоров и часто играл с Юстасом Суэйном в шахматы. К слову сказать, Джо Пирсон был квалифицированным и компетентным специалистом: его заключения были безупречны. В молодости он успешно занимался наукой, а потом какое-то время был президентом Ассоциации патологоанатомов штата. Проблема заключалась в том, что работы в отделении стало так много, что она была уже не под силу одному человеку. Кроме того, О’Доннелл подозревал, что многие методы работы в нем устарели и нуждаются в усовершенствовании. Но любых изменений в отделении, как бы желательны они ни были, добиться будет очень сложно. К тому же надо принять во внимание необходимость привлечения средств для планируемого расширения клиники. Если у него возникнут трения с патологоанатомом, то не скажется ли влияние Пирсона на планах Ордэна Брауна собрать необходимые деньги к осени? Пожертвования Юстаса Суэйна обычно очень велики, и если он их не сделает, это будет серьезная потеря. Да еще надо учесть влияние Суэйна на других состоятельных граждан города: старый прожженный воротила мог поддержать или утопить все планы новой администрации. Имея на руках столько проблем, О’Доннелл решил, что проблемы патологоанатомической службы могут подождать. Тем не менее надо каким-то образом отреагировать на жалобу Билла Руфуса. О’Доннелл оторвался от чертежей и поднял голову. — Гарри, — сказал он администратору, — кажется, у нас будет война с Джо Пирсоном. Глава 3 На верхних этажах клиники царили суета и жара. Здесь же, в выложенных белой плиткой коридорах подвала, было тихо и прохладно. Эту тишину не нарушала даже маленькая процессия — медсестра Пенфилд, идущая рядом с бесшумно катившейся на хорошо смазанных подшипниках каталкой, которую направлял санитар в резиновых тапочках, видневшихся из-под белых форменных брюк. Сколько раз она совершала уже это печальное путешествие, думала сестра Пенфилд, глядя на прикрытое простыней тело на каталке. За последние одиннадцать лет раз пятьдесят. Может быть, и больше. Кто же ведет счет таким событиям — последним путешествиям из отделений в морг, из мира живых в царство мертвых? Это была традиция. Последний поход с больным, запланированный на самое тихое время и совершавшийся по задним коридорам, а затем на грузовом лифте в подвал — так, чтобы никто из живых не расстроился и не впал в депрессию из-за близкого столкновения со смертью. Последняя процедура, которую медсестра выполняла для своего подопечного, подтверждение того, что медицина, хотя и оказалась бессильной в этом случае, все же не сбрасывает умершего со счетов сразу, забота о нем продолжается даже после смерти. В одном месте белый коридор разветвлялся на два. Справа доносился шум машин. Там находились технические службы — отопление, система подачи горячей воды, распределительные электрические щиты, аварийные генераторы. Верный путь указывала единственная табличка со стрелкой: «Отделение патологической анатомии. Морг». Когда Вейдман, санитар, везший каталку, вкатил ее в левый коридор, какой-то сторож — то ли у него был перерыв, то ли он просто отлынивал от работы — оторвал от губ бутылку кока-колы, посторонился, вытер губы и ткнул пальцем в сторону прикрытого трупа: — Это не твоя работа, а? Замечание относилось к Вейдману. Это была дружеская подначка, повторявшаяся изо дня в день игра. Вейдман тоже не был в этой игре новичком. — Думаю, ему просто достался несчастливый билет, Джек. Сторож кивнул, снова прижал к губам горлышко бутылки и сделал очередной глоток. Какой краткий срок отделяет жизнь от прозекторской, подумала сестра Пенфилд. Всего лишь какой-то час назад это тело под простыней было Джорджем Эндрю Дантоном, живым человеком пятидесяти трех лет, инженером. Она знала все эти подробности из истории болезни, которую держала сейчас под мышкой. Семья после смерти вела себя точно так же, как и до нее — солидно, эмоционально, но без истерик, и это облегчило задачу доктора Макмагона попросить разрешение на вскрытие. — Миссис Дантон, — негромко сказал он, — я понимаю, что в такой момент вам тяжело говорить и думать об этом, но есть кое-что, о чем я хотел бы вас попросить. Речь идет о разрешении на вскрытие тела вашего мужа. Он продолжал говорить, употребляя невыразительные слова о том, что клиника неуклонно повышает требования к лечению во благо всех больных, что вскрытие позволяет подтвердить врачебный диагноз и извлечь уроки, а значит, улучшить качество помощи для тех, кто обратится за ней в будущем. Но все это возможно только при получении разрешения семьи. Сын умершего остановил врача и вежливо сказал: — Мы все понимаем. Мама подпишет бумаги. Сестра Пенфилд подготовила нужный документ, и вот теперь труп больного Джорджа Эндрю Дантона, пятидесяти трех лет, готов к патологоанатомическому исследованию. Двери прозекторской открылись. Когда в помещение ввезли каталку с телом, Джордж Ринни, санитар морга, черный как смоль, поднял голову. Он в это время протирал прозекторский стол. Вейдман приветствовал Ринни бородатой остротой: — Принимайте больного на лечение. Вежливо, как будто он не слышал эту остроту в сотый раз, Ринни обнажил в дежурной улыбке белоснежные зубы и указал на стол: — Сюда. Вейдман развернул каталку, установив ее у края стола. Ринни сдернул простыню с обнаженного тела Джорджа Эндрю Дантона и, аккуратно свернув, отдал ее Вейдману. Смерть смертью, но простыню надо вернуть в отделение. С помощью второй простыни, на которой лежало тело, мужчины перетянули его на стол. Джордж Ринни сделал эту работу с кряхтением. Покойник был не меньше шести футов роста и к концу жизни сильно прибавил в весе. Откатив каталку от стола, Вейдман осклабился: — Стареешь, Джордж. Видать, скоро твоя очередь. Ринни покачал головой: — Ничего, я еще и тебя перегружу на стол. Сцена разыгрывалась как по нотам. Было видно, что актеры репетировали ее сотни раз. Наверное, давным-давно эти двое начали прибегать к своим мрачным шуткам, чтобы инстинктивно отгородиться от смерти, с которой им приходилось жить и сосуществовать в близком соседстве. Но изначальная цель была уже давно и прочно забыта. Теперь это был просто ритуал, развлекающая их игра — и ничего больше. Они слишком привыкли к смерти, чтобы испытывать неловкость или страх. В дальнем конце прозекторской стоял доктор Макнил — специализирующийся в патологической анатомии резидент. Он надевал халат, когда в прозекторскую вошла сестра Пенфилд со своим грузом. Просматривая историю болезни и сопроводительные документы, которые вручила ему медсестра, Роджер Макнил остро чувствовал ее близость и исходящее от нее тепло. Он почти физически ощущал прохладу хрустящей накрахмаленной формы, мягкость и шелковистость выбившихся из-под шапочки волос. — Кажется, все на месте. Приударить ему за сестрой Пенфилд или нет? Прошло уже шесть недель его вынужденного воздержания, а в двадцать семь лет это очень большой срок. Пенфилд была очень привлекательной женщиной, ей, наверное, года тридцать два. Она еще достаточно молода, но уже достаточно опытна — не будет строить из себя девичью невинность. Она интеллигентна и приветлива, и, кроме того, у нее отличная фигура. Под белой формой четко вырисовывались трусики. В такую жару на ней, наверное, больше ничего нет. Доктор Макнил задумался. Ее придется пару раз куда-нибудь пригласить, прежде чем дойдет до дела. Значит, в этом месяце ничего не получится — на это у него просто не хватит оставшихся денег. «Храни себя для меня, о Пенфилд! Больные будут умирать и приводить тебя ко мне». — Спасибо, доктор. — Она улыбнулась и, повернувшись, направилась к выходу. «Я ее уломаю», — подумал Макнил и крикнул вслед: — Привозите почаще! Нам нужна практика. Еще одна избитая шутка, защитная реакция перед лицом смерти. Элен Пенфилд вышла из прозекторской вслед за санитаром. Традиция соблюдена, уважение покойнику оказано. Теперь скорее назад, к страдающим живым. Медсестра улыбнулась. У нее было ощущение, что доктор Макнил хотел ей что-то предложить. Но это в следующий раз. Пока Джордж Ринни подсовывал деревянный подголовник под шею умершего, доктор Макнил разложил на столе инструменты, которые понадобятся при вскрытии. Ножи, ножницы для ребер, щипцы, электрическая фреза для вскрытия черепа… Все это чисто вымыто — Ринни был добросовестным работником, но не безупречным, каким был инструментарий в хирургической операционной четырьмя этажами выше. Пациентам, попавшим на этот стол, не страшна никакая инфекция, в предосторожностях нуждаются только патологоанатомы. Джордж Ринни вопросительно взглянул на Роджера Макнила, и резидент сказал: — Позвоните в сестринский отдел, Джордж, пусть студентки спускаются в прозекторскую. И сообщите доктору Пирсону, что мы готовы. — Хорошо, доктор. — Ринни послушно вышел. Резидент отделения патологической анатомии Макнил уже пользовался авторитетом, несмотря на то что его зарплата была немногим выше зарплаты санитара. Но еще немного, и эта разница значительно увеличится. Прошло уже три с половиной года резидентуры. Еще полгода, и он по праву станет штатным патологоанатомом. Тогда он сможет рассчитывать на зарплату в двадцать тысяч долларов в год, так как, к счастью, спрос на патологоанатомов значительно превышает предложение. Тогда не придется думать, стоит ли ухаживать за сестрой Пенфилд или еще за кем-то. Роджер Макнил мысленно улыбнулся, ни одним мускулом не выдав этой улыбки. Люди, имевшие с ним дело, считали его строгим и суровым и были правы, а иногда думали, что у него нет чувства юмора, но здесь они ошибались. Действительно, ему было трудно заводить друзей среди мужчин, но женщины находили его очень привлекательным. Этот факт он обнаружил очень рано и использовал к своей выгоде. Когда он был интерном, коллеги находили это необъяснимым. Мрачный, угрюмый Макнил отличался невероятной, сверхъестественной способностью укладывать в постель молоденьких медсестер, об которых обламывали зубы самые завзятые ловеласы. Дверь прозекторской распахнулась, и в помещение влетел Майк Седдонс. Седдонс был резидентом в хирургическом отделении, временно откомандированным в отделение патологической анатомии. Он всегда летал. Рыжие вихры на его голове торчали в самых неожиданных местах — было такое впечатление, что голову Седдонса постоянно обдувал какой-то невидимый ветер, не дававший волосам спокойно лежать на месте. Мальчишеское лицо его не покидала дружелюбная улыбка. Макнил считал Седдонса эксгибиционистом, но все же неплохо к нему относился, так как Седдонс пришел в отделение патологической анатомии с большей охотой, нежели другие резиденты-хирурги. Седдонс окинул взглядом лежавшее на столе тело: — Вот и работа для нас! Макнил жестом указал на историю болезни и другие документы, и Седдонс, взяв их в руки, спросил: — Отчего он умер? — и, раскрыв историю болезни, добавил: — От ишемической болезни сердца, да? — Во всяком случае, там так написано, — ответил Макнил. — Ты будешь вскрывать? Макнил отрицательно покачал головой: — Вскрывать будет Пирсон. Седдонс удивленно посмотрел на коллегу: — Сам босс? В этом случае есть что-то особенное? — Ничего особенного. — С этими словами Макнил прикрепил четырехстраничный бланк вскрытия к картонному планшету. — Придут студентки-медсестры. Думаю, Пирсон хочет произвести на них впечатление. — Групповое представление! — Седдонс улыбнулся: — Я хочу его посмотреть.