- Да, голубушка, я у него был и имел с ним продолжительный разговор. Кларисса нервно сжала руки. Ей страшно захотелось зажать зубами костяшку пальца, но она подавила в себе этот порыв. Черт те с два! Она полностью избавится от привычек, по которым ее легко вычислить в любом обличье! - И что? - Не волнуйтесь, дорогуша, нисс фон Рич совершенно не сердится на вас: ни за то, что вы врывались в его дом с признаниями в любви, ни за то, что вы напали на ниссу Трауберг. Кларисса заволновалась. Что несет доктор? Какого черта?.. - Доктор, - сказала Кларисса, изо всех сил сдерживая порывы… разные нехорошие порывы. – Я обещаю быть самой послушной пациенткой у вас в клинике. Я готова делать все, абсолютно все, что вы скажете, если… - Если что? - Только, ради бога, расскажите подробно все детали своего визита к ниссу фон Ричу. - С какого момента? – иронически осведомился доктор. - С того момента, как вы выехали из ворот клиники. Доктор посмотрел на Клариссу с интересом. Да пусть хоть полной психичкой ее считает, подумала Кларисса, однако ей прямо сейчас нужно разобраться во всей этой чертовщине. Иначе она, и впрямь, подумает, что сходит с ума. - Извольте, - сказал доктор, видимо, решив не спорить с буйной, вчера еще очень даже буйной пациенткой. Он подробно описал, как приехал к дому. - Вы зашли в дом? – с волнением спросила Кларисса. - Не сразу, - признался доктор. – Меня ненадолго отвлекли. - Черт! – сказала Кларисса, бледнея. – Простите, доктор, вырвалось. Продолжайте, прошу вас. Доктор поведал, как вернулся через час на то же место. - Хорошо, что я застал нисса фон Рича дома, - заметил он. – Мне показалось, что он готовится к переезду. Но, может, я и не прав. - Почему вы так решили, доктор? - Я видел, как слуги выносили из дома ковер… Кларисса побледнела. - Доктор, - спросила она, впивая ногти в ладонь. – Ответьте мне только на последний вопрос: как выглядел нисс фон Рич? - Обычно, - пожал плечами удивленный Пранкетт. – Мужественное лицо, светлые волосы до плеч, голубые глаза. - А на щеке… на щеке был шрам? - Да, небольшой шрам на щеке… Вам дурно, голубушка? - Кларисса подняла на доктора глаза, полные страдания. - Санитары! - Все нормально, доктор, - взяла себя в руки Кларисса и вымученно улыбнулась. – Со мной все нормально. - Боже, вы так привязаны к этому человеку, что даже упоминание его внешности… - Нет-нет, доктор. Я в полном порядке. Вы разрешите мне выходить из комнаты на прогулку? - Хорошо, голубушка. Медсестра ознакомит вас с нашими правилами. - Спасибо, доктор. Кларисса сделала книксен ватными ногами и вышла из кабинета. Она даже не запомнила, как ее привели назад в комнату с магнолией за окном и оставили одну. Тут силы оставили девушку, и она рухнула на кровать. Все! Все было кончено! Какая ошибка! Какая чудовищная ошибка! Все рассказанное нельзя было трактовать иначе, как… Кларисса вцепилась зубами в подушку, подавляя рвущийся стон. Рик! Боже! Они убили Рика! Пронзившая сердце девушки боль была почти физической. Рик! Нет! И снова во всем виновата Кларисса! Именно она погубила Рика! Перед глазами Клариссы встало мужественное лицо Рика, его голубые глаза, которые смотрели на нее то с доброй усмешкой, то с нежностью. Боже, Рик! Нет! Глазам вдруг стало горячо, а потом девушка почувствовала, как по щекам полилась влага. «Боже, да я же плачу», - удивленно подумала Кларисса. Она не плакала столько лет! Но эта мысль осталась где-то на периферии сознания, заслоненная чудовищным горем потери. Кларисса тихонечко завыла и еще глубже зарылась в подушку. Отчаянье терзало ее, заставляя вновь и вновь изливать горе слезами. Все было кончено! Все погибло! Она опять осталась одна, одна против барона и его банды. Одна во всем мире. «О Рик! Милый Рик!» - шептала Кларисса, и ее тело содрогалось от рыданий и боли. Ее последняя надежда умерла. КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ ЧАСТЬ 4. Ловушка Любовь – цветок! В ее природе Сомнений нет, да вот беда: Зачахнет роза без ухода, Вьюнок же выживет всегда! ГЛАВА 47. Люсицьена грустит Люсицьена смотрела, как вечернее солнце опускается за горы, и грустила. Запущенный сад графского поместья производил странное впечатление. Персиковые, черешневые деревья и алыча были обсыпаны плодами, но подойти к ним мешали заросли крыжовника и сплошной ряд многолетнего сухостоя. Одичавшие розы, превратившееся почти в шиповник, едва виднелись среди гигантской осоки, режущей руки до крови. Прочие цветы давно уже были вытеснены с клумб сорняками. Единственный садовник – угрюмый старик-аванец – неуклонно вел свое сражение с дикой природой, но двух его жилистых рук явно не хватало на сад, размером в несколько акров. Для Люсицьены садовник расчистил дорожку в беседку, увитую разросшимся хмелем, где в проломе крыши виднелись куски жгуче-синего неба, а Гертруда убралась внутри и расставила там найденную в сарае облупившуюся садовую мебель. Именно в беседке Люсицьена и коротала жаркие дни. Поместье находилось в долине между горами, вдалеке от побережья моря и ближайшего города. - Дикое и гиблое место, - ворчала Гертруда. Она с трудом распахнула створки окна, цепко удерживаемые щупальцами плюща, который сплошняком покрывал стены добротного старинного дома. - Мне все равно, - сказала Люсицьена, хотя и она помнила, как щемило ей сердце, когда глухой полночью карета привезла их с Гертрудой в это поместье. Черная стена дома светилась лишь одним окном на первом этаже. Фонари, стоящие по периметру забора всего поместья, разливали по саду мертвенно-лиловый свет. Старуха-аванка, встретившая приезжих радушным лопотанием на своем языке, проводила Люсицьену и Гертруду в заранее приготовленные комнаты, но девушка была слишком подавлена, чтобы общаться с кем-то, и просто рухнула в постель, чтобы забыться горьким сном. Утром яркое солнце вспорхнуло над кромкой гор, и в комнату вместе с душистым ветром ворвалось заливистое пение неизвестных Люсицьене птиц. Настроение девушки улучшилось, и только Гертруда продолжила ворчать. - И как назло, через десять дней будет День Летнего Коловорота. В губернаторском доме в Климтдейле маскарад устроят для всей знати. Да и в самом городе на площадях оркестры будут играть. Танцы будут, - с завистью сказала Гертруда. - Ярмарки, веселье, а мы тут киснуть будем в глуши. - Мне безразлично, - ответила Люсицьена. – А на маскарад меня бы все равно не пригласили. - Простите, нисса, - спохватилась Гертруда, но через некоторое время продолжила жаловаться на судьбу. - И поговорить-то не с кем, - ругалась она, обустраивая спальню Люсицьены. – Взрослых слуг-то всего двое: кухарка и садовник. Да и те аванцы. Но-нашему ни бельмеса ни понимают. Понаехали… - Ты не права, Гертруда, - строго заметила девушка. – Для них это мы – понаехавшие. А народы аванцев, мурисков и другие жили здесь раньше, чем наши предки вышли к побережью Мармарского моря. - Ну и пусть, - не сдавалась Гертруда. – Но сейчас здесь Солария. Могли бы научиться говорить по-человечески. - Наши народы живут в мирном соседстве, - заметила ей Люсицьена, - а язык – это выбор каждого. - Ну пусть, нисса, не буду спорить. Вы ученая, лучше меня все знаете. А только неудобно это, когда не поговоришь ни о чем. Тут Гертруда была права. Из всех слуг, с кем гости могли вести диалог, был один только Миншель. Мальчик временно был на должности привратника, а также выполнял мелкие поручения Люсицьены и Гертруды. Он же прекрасно справлялся с ролью толмача. Нет, аванским он тоже не владел, но зато так мастерски изъяснялся жестами, что не понять его было невозможно. Люсицьена иной раз покатывалась от смеха, наблюдая, как Миншель «переводил» кухарке названия блюд, которые господа хотели бы получить на обед. - За забор выходить не надо, нисса, - сказал Миншель, когда Люсицьена собралась выйти за ворота поместья. Живописная долина и роща, стоящая в отдалении, влекли ее, как магнит. Люсицьене в ее нынешнем угнетенном состоянии духа не сиделось на месте. Перемена места, как и предсказывал граф, сняла острую фазу отчаянья, однако грусть и боль от предательства остались прежними, и девушке хотелось подавить их физической активностью. - Почему мне нельзя выйти? – удивилась Люсицьена. - Видите светильники вдоль забора? – пояснил мальчик. – Так они магические. Охраняют поместье от змей. - От змей? – испугалась Люсицьена, недолюбливающая эту разновидность пресмыкающихся. – Их тут много? В Климтдейле я змеи ни разу не видела. - О да, нисса! – важно кивнул головой Миншель. - Здесь водится куча змей! И среди них почти все ядовитые. Одна гюрза чего стоит! Их тут целые гнезда на склонах гор и в долине. Прыгает на человека из кустов и кусает. За час ты опухнешь, язык вывалится, потом кожа лопнет, а потом и богу душу отдашь, - мальчишка по своей привычке дублировал речь жестами, и подробное изображение симптомов отравления и страданий укушенного получилось очень реалистичным. - Поэтому граф первым делом и установил светильники. Чтобы змей отпугнуть. - А в саду их нет? – с опаской покосилась на густую осоку Люсицьена. - Их сиятельство приказал прочесать заросли травы, но садовник только один, так что… Думаю, что в саду безопасно, но за пределы поместья лучше не выходить. - Я не буду, - послушно пообещала Люсицьена, которой совсем не хотелось умирать от распухания. Первая неделя прошла в добровольном затворничестве. Люсицьена отдавалась своей грусти, порой плакала, днем сидела в беседке и читала привезенные из дома книги и журналы, вечерами под стрекот цикад наблюдала за тем, как над вечерней травой летают крупные - гораздо крупней, чем в Климтдейле - светляки, а дальние горы обсыпают разноцветные искры звезд. Приехавший почти следом за падчерицей нисс Венцель не пытался развлечь девушку. Он бранился на жару, на местную пищу, которую стряпала аванка, на козье молоко, от которого его пучило. Попутно он вывалил на Люсицьену гору новостей про Арманта. Рассказал о краже и аресте вора, подкрепив свои слова газетными статьями. Если раньше у девушки и были смутные надежды на какое-то недоразумение – обман не приходил ей в голову – то теперь у Люсицьены уже не оставалось ни малейшего сомнения в том, что она чуть было не сделалась жертвой низкого охотника за приданым, и Армант не питал к ней настоящего чувства. Да, ум девушки принял ужас реальности, и только сердце Люсицьены, глупое женское сердце, обливаясь кровью, стойко сопротивлялась гласу разума, не желая слышать правду. Люсицьена тихо рыдала ночью в подушку, стараясь не разбудить спящую в соседней комнате Гертруду. По прошествии времени их малочисленная компания пополнилась еще двумя новыми членами. Один из них не понравился ни Гертруде, ни Люсицьене. Это был здоровенный детина, который смотрел на всех маленькими глазками исподлобья. Коротко стриженный ежик волос отливал синевой, а на щеке, которой он старался не поворачиваться к собеседнику, было хорошо заметно белое пятно. Как поняла Люсицьена из объяснений Миншеля, в детстве Кристабль - так звали детину - попал в пожар, и этот шрам остался у него на память о том страшном событии. Кристабль сменил Миншеля на воротах, где теперь сидел с утра до вечера, перемещая скамейку вслед за тенью платана и лениво пожевывая набранные в картуз черешню, алычу или персики.