, — сказал Крэндалл. — Что-что? — переспросил изумленный Луис. — Это не так уж странно, как кажется, — сказал старик, затягиваясь. — Это все дорога. На ней гибнет много животных. Кошки, собаки, и не только. Один из этих грузовиков «Оринко» сбил ручного енота, которого завели дети Райдеров. Это было — дай Бог памяти, в семьдесят третьем, а может, и раньше. До того, как запретили держать енотов или этих вонючих скунсов. — А почему запретили? — Бешенство, — ответил Крэндалл. — В Мэне появилось много случаев. Здоровенный сенбернар как-то взбесился пару лет назад и убил четверых. После этого поднялся страшный шум. Собак-то можно привить, и им никакое бешенство не страшно. А этих вонючек коли хоть два раза в год — и никакого толку. Но этот енот у Райдеров был действительно то, что называют «лапочка». Он был толстый, прямо круглый, и лез к вам лизаться, как собачонка. Их отец даже заплатил ветеринару, чтобы тот его кастрировал, и это влетело ему в копеечку. Райдер, он работал на Ай-Би-Эм в Бангоре. Они переехали в Колорадо пять лет назад ... или, может, шесть. Глупо было уезжать, они ведь уже почти старики. Жалели ли они этого енота? Я думаю, да. Мэтти Райдер так ревел, что мать перепугалась и хотела вести его к доктору. Потом все прошло, но он, наверно, так и не забыл. Когда такие славные зверушки гибнут на дороге, дети ведь никогда не забывают. Мысли Луиса обратились к Элли, которая спала дома с мурлыкающим Черчем у ног. — У моей дочери есть кот, — сказал он, — Уинстон Черчилль. Мы сокращенно зовем его Черч. — Когда он ходит, у него болтается? — Прошу прощения? — Луис не понял вопроса. — Вы его не кастрировали? Из-за этого еще в Чикаго у них возник спор с ветеринаром. Луис запротестовал. Он не мог сказать, почему. Даже не из мужской солидарности с котом дочери, и не из-за боязни мышей — все это были второстепенные причины; нет, он не хотел вытравлять в Черче нечто такое, чем тот, вероятно, дорожил, и боялся потом встретить укоризненный взгляд зеленых кошачьих глаз. Наконец, он сказал Рэчел, что, когда они переедут, вопрос решится. А теперь вот Джуд Крэндалц из Ладлоу говорит ему про дорогу и советует кастрировать кота. Немного иронии, доктор Крид — это всегда помогает в жизни. — Я бы его кастрировал, — сказал Крэндалл, гася окурок пальцами. — Кастрированный кот не очень-то любит бегать. А так он станет метаться туда-сюда, и в конце концов с ним будет то же, что и с енотом Райдеров, и спаниелем Тимми Десслера, и с попугаем миссис Брэдли. Попугай не мог перелететь через дорогу, понимаете? И однажды решил по ней пройтись. — Я подумаю над вашим советом, — сказал Луис. — Подумайте, — сказал Крэндалл и поднялся. — Как вам пиво? Я пойду закушу ломтиком старого «Мистера Рэта». — Пиво пошло хорошо, — сказал Луис, тоже вставая. — Ну, и я пошел. Завтра тяжелый день. — Пойдете в университет? Луис кивнул. — Студентов не будет еще две недели, но должен же я узнать, что мне надо делать. — Да уж, если вы не будете знать, где какие таблетки лежат, то неприятностей не оберетесь, — Крэндалл протянул ему руку, и Луис потряс ее, снова подумав о том, какие у стариков хрупкие кости. — Заходите как-нибудь вечерком. Познакомлю с моей Нормой. Думаю, вы ей понравитесь. — Я зайду, — пообещал Луис. — Рад был познакомиться, Джуд. — Я тоже. Заходите. Можно и пораньше. — Спасибо, зайду. Луис подошел к дороге и остановился, пропуская колонну из пяти машин, следующих в направлении Бакспорта. Потом, помахав рукой, он перешел улицу («дырогу», снова поправил он себя) и вошел в свой новый дом. Там царил сон. Элли спала крепко, не двигаясь, а Гэдж лежал в кроватке в своей обычной позе, на спине. Луис поглядел на сына, сердце его внезапно захлестнула волна почти безумной любви. Он подумал, что причина этого в том, что все знакомые чикагские места и лица исчезли, и их семья очутилась здесь, где ничего и никого еще не знали. Он подошел к сыну и, поскольку его никто не видит, поцеловал свои пальцы и осторожно поднес их к щеке Гэджа между прутьев кроватки. Гэдж агукнул и повернулся на бок. — Спи спокойно, малыш, — сказал Луис. Он не спеша разделся и улегся на свой край двухспальной кровати, что пока была только матрасом, уложенным на пол. Он почувствовал, как проходит дневное напряжение. Рэчел не шевелилась. Нераспакованные коробки причудливо громоздились вокруг. Прежде чем уснуть, Луис приподнялся на локте и поглядел в окно. Их комната выходила на дорогу, и он мог видеть дом Крэндалла. Было слишком темно, чтобы разглядеть очертания, но он видел огонек сигареты. «Все сидит, — подумал он. — Он может сидеть еще долго. Старики ведь плохо спят. Может быть, они ожидают. Но чего?» Луис думал об этом, когда уснул. Ему приснилось, что он разъезжает по Диснейуорлду в белом фургоне с красным крестом на боку. Гэдж был рядом, и во сне ему было уже десять лет. И Черч сидел на кресле белого фургона, глядя на Луиса ярко-зелеными глазами, и на Мэйн-стрит, у вокзала 1890-х годов Мики-Маус пожимал руки столпившимся ребятишкам, их ручонки тонули в его громадных картонных перчатках. 7 Следующие две недели семья была очень занята. Мало-помалу Луис начал втягиваться в новую работу (насколько мог в условиях, когда в университет съехались после долгого отсутствия десять тысяч студентов, среди них алкоголики и наркоманы, многие в депрессии от тоски по дому, немало девушек, большинство из них страдают отсутствием аппетита и неврозами). И пока Луис знакомился со своими обязанностями главы медицинской службы университета, Рэчел знакомилась с домом. Гэдж был занят знакомством с предметами, составлявшими его новое окружение, и первое время катастрофически выбивался из своего ночного графика, но к середине второй недели в Ладлоу его сон пришел в норму. Только Элли, которой предстояло скоро отправиться в садик на новом месте, оставалась беспокойной и вспыльчивой. Периоды хорошего настроения неожиданно сменялись у нее депрессией или приступом раздражения. Рэчел считала, что это пройдет, когда Элли увидит, что садик не так уж и страшен, как ей кажется, и Луис согласился с ней. Большую часть времени Элли все же была, как и раньше, прекрасным ребенком. Вечернее пиво у Джуда Крэндалла почти уже вошло в обычай. Когда Гэдж начал спать спокойнее, Луис приходил уже каждый второй или третий вечер со своей собственной упаковкой. Он познакомился с Нормой Крэндалл, очень милой пожилой женщиной с ревматическим артритом — застарелым, убивающим так много старых мужчин и женщин, которые иначе могли бы прожить еще долго, — но она относилась к этому спокойно. Она не сдавалась болезни, не выкидывала белый флаг. Пусть болезнь попробует одолеть ее, если сможет. Луис подумал, что она может еще прожить пять, а то и семь лет довольно спокойно. Против своих правил и опасений он сам предложил осмотреть ее, спросил, что ей советовал лечащий врач, и нашел его рекомендации правильными. Он не чувствовал, что можно что-либо добавить к методу лечения доктора Уэйбриджа, который держал болезнь под контролем — внезапный прорыв был не невозможен, но маловероятен. Она понравилась и Рэчел, и скоро они закрепили свою дружбу обменом рецептами, как дети меняются фантиками. Норма одарила ее яблочным пирогом в глубоком блюде, а Рэчел в ответ научила ее готовить бефстроганов. Норма подружилась и с детьми Кридов, особенно с Элли, и отметила, что девочка обладает «настоящей старинной красотой». Луис сказал Рэчел вечером в постели: «Странно, что она не назвала ее «лапочкой», как того енота». Рэчел рассмеялась так, что разбудила Гэджа за стенкой. Настал первый день садика. Луис, который уже хорошо ориентировался в своем лазарете и в его порядках, взял выходной (лазарет был абсолютно пуст; последний больной, летний студент, сломавший ногу на ступеньках, выписался неделю назад). Он стоял на лужайке рядом с Рэчел, держащей на руках Гэджа, глядя, как большой желтый автобус сворачивает с дороги и останавливается возле их дома. Передняя дверь открылась, оттуда в мягкий сентябрьский воздух вылился гвалт множества ребячьих голосов. Элли странно, страдальчески оглянулась на родителей, будто прося их как-то вмешаться, но их лица показали ей, что уже поздно, и все, что далее последует, просто неизбежно — как развитие артрита Нормы Крэндалл. Она отвернулась и влезла в автобус. Двери сомкнулись с драконьим хрипом. Автобус отъехал. Рэчел заплакала. — Ну не надо, ради Бога, — сказал Луис, хотя сам сдерживался из последних сил. — Это же только на полдня. — И этого достаточно, — ответила Рэчел и заплакала еще сильнее. Луис обнял ее, и Гэдж с комфортом вытянулся на руках обоих родителей. Когда Рэчел плакала, Гэдж обычно тоже не молчал. Но не в этот раз. «Мы ведь в полной его власти, — подумал Луис, — и он это знает». Они с трепетом ждали возвращения Элли, выпив немало кофе и рассуждая о том, с каким настроением она вернется. Луис ушел в заднюю комнату, где собирался устроить свой кабинет, и сидел там, лениво вороша бумаги, но ничего серьезного не делая. Рэчел до абсурда рано начала готовить ланч. Когда в четверть одиннадцатого зазвонил телефон, Рэчел схватила трубку и выдохнула «Алло?», прежде чем раздался второй звонок. Луис возник в двери, ведущей из кабинета на кухню, уверенный в том, что звонит учитель Элли, чтобы сообщить, что девочка им не подходит, желудок публичного образования не может ее переварить. Но это оказалась Норма Крэндалл, которая сказала, что Джуд снял остаток кукурузы, и они могут ей поделиться. Луис вышел из дома с большой сумкой и попенял Джуду, что тот не позвал его на помощь. — А, она все равно дерьмовая, — сказал Джуд. — Будь любезен не выражаться так, пока я не уйду, — вмешалась Норма. Она вышла на крыльцо с холодным чаем на старинном подносе. — Прости, дорогая. — Без вас он не очень-то извиняется, — сказала Норма Луису и присела, поморщившись от боли. — Видел, как Элли уезжала на автобусе, — сказал Джуд, закуривая «Честерфилд». — Все будет нормально, — сказала Норма. — Почти всегда так и бывает. «Почти», — подумал Луис мрачно. Но с Элли в самом деле все было нормально. Она вернулась домой днем, сияющая, в синем платьице, потешно раздувавшемся над ее исцарапанными коленками (на одной из них виднелась свежая царапина), держа в руке картинку с двумя то ли детьми, то ли просто гуляющими джентльменами, одна туфля развязалась, лента из прически исчезла. Она кричала: — Мы пели «Старого Макдональда»! Мама! Папа! Мы пели «Старого Макдональда»! Прямо как в школе на Картер-стрит! Рэчел поглядела на Луиса, который сидел на подоконнике, держа на коленях Гэджа. Ребенок почти уснул. Во взгляде Рэчел была какая-то печаль, и хотя она быстро пропала, Луис испытал момент панического страха. «Стареем, — подумал он. — Так и есть. Никто не сделает для нас исключения. Особенно Рэчел. Да и я..». Элли подбежала к нему, пытаясь показать картинку, свою удивительную царапину и рассказать про «Старого Макдональда» и миссис Берримэн одновременно. Черч терся о ее ноги, громко мурлыкая, и Элли только чудом не упала. — Тсс, — сказал Луис и поцеловал ее. Гэдж все еще спал, не подозревая о происходящем. — Я только уложу малыша, и ты мне все потом расскажешь. Он отнес Гэджа наверх по лестнице, согретой сентябрьским солнцем, и на лестничной площадке его вдруг поразило такое ощущение ужаса и отчаяния, что он остановился и в изумлении оглянулся, не понимая, что могло на него так повлиять. Он крепче прижал к себе сына, почти сдавил, и Гэдж недовольно заворочался. Руки и спина Луиса покрылись мурашками. «Что случилось?» — подумал он в испуге. Сердце его забилось сильнее, волосы у корней похолодели и даже немного поднялись, он чувствовал прилив адреналина к глазам. Он знал, что глаза человека при сильном страхе действительно вылезают из орбит; не просто расширяются, но выпучиваются, когда подскакивает кровяное давление. «Что за черт? Привидения? Боже, мне кажется, что что-то реальное коснулось меня здесь, на этой лестнице, я его почти увидел». Внизу со скрипом приоткрылась входная дверь. Луис Крид подскочил, едва не закричал, а потом рассмеялся. Это был всего лишь один из приступов беспричинного страха, порой посещающего людей — ни больше, ни меньше. Минутная паника. И все. Что там Скрудж говорил духу Джекоба Марли? «Вы всего-навсего недожаренный ломтик картошки. В вас больше подливки, чем веса». Психологически, да и физиологически, это было, пожалуй, более верно, чем казалось самому Диккенсу. Здесь не было духов, по крайней мере он в них не верил. Он повидал за свою врачебную карьеру две дюжины мертвецов, и ни у одного из них не было никаких признаков души. Он отнес Гэджа в его комнату и уложил в кроватку. Когда он укрывал сына одеялом, руки его еще дрожали, и он внезапно вспомнил о «выставке» его дяди Карла, где не было ни новых автомобилей, ни телевизоров с ультрасовременными приставками, ни моек со стеклянным окошечком, через которое можно было видеть все чудесные операции. Там стояли только гробы с поднятыми крышками, заботливо подсвеченные. Брат его отца был могильщиком. «Великий Боже, отчего же этот ужас? Прогони его. Избавь меня от него!» Он поцеловал сына и сошел вниз послушать рассказ Элли о ее первом учебном дне. 8