— Значит, так, сыскарики, — с порога начал он, — просыпаемся и начинаем думать. Геля радостно начальству заулыбалась, затем погасила улыбку и придвинула к себе чистый лист бумаги, приготовившись записывать. Все вокруг были прекрасно осведомлены о ее отношениях с Семеном, но в присутственное время новоиспеченная парочка пыталась придерживаться рабочих правил. Крестовский подождал, пока войдет Зорин, и, водрузив по центру ковра стул, уселся. — Произошла в нашем Мокошь-граде пренеприятная история, — произнес он напевно. — Непосредственно связанная с князем Кошкиным? — спросила Геля, черкнув на бумаге имя. — Будешь перебивать, выгоню, — пообещало начальство. Нисколько не испугавшись угроз, девушка нарисовала стрелку, отходящую от похожей на вензель «К» и кивнула шефу. Тот сверкнул на нее синими глазищами, но продолжил: — Княгиня Кошкина подготовила для своего внука выгодный династический брак с принцессой одной сопредельной державы. И, предвосхищая перечисление географических названий, Попович, какой именно из держав, для нас не важно. Важно другое, князь Анатоль, будучи не так давно увлечен некоей дамой, передал ей документы, этому браку могущие воспрепятствовать. Наша задача вернуть бумаги до того, как эта женщина придаст их огласке. — Что за дама? — Что за документ? Геля и Эльдар спросили одновременно, и оба раздраженно поморщились. — Дама — международная авантюристка, известная в столице под псевдонимом Лилит, исполнительницы экзотических танцев. Геля хмыкнула, подумав про князя, что так по-глупому вляпаться может только человек недалекий. — Настоящее имя Гертруда Зигг, — Крестовский хмыканье проигнорировал, — фризка, покинула Мокошь-град в конце вересня, о чем свидетельствует запись учетного ведомства. А документ… Семен Аристархович обвел подчиненных тяжелым взглядом: — Аффирмация! — Какой дурак! — Мамаев, всплеснув руками. — Танцовщицу срочно искать надо. — Это что-то чародейское? — пискнула Попович, закончившая пририсовывать к своей стрелке слово «Лилит». — Заклинание? — Можно и так сказать, а можно иначе — фраза-ключ, позволяющая проникнуть в сознание другого человека. Конкретного человека. — Что ж, у всех эти аффирмации есть или только у чародеев? Князь тоже не из простых? — В чародейских списках Кошкин не значится, — пояснил Зорин. — Он не чародей, — кивнул Семен. — И аффирмация, Попович, отнюдь не признак одаренности волшебной силой. Скорее древняя традиция. Берендий Четвертый ввел императорским указом обязательное аффирмирование всех аристократических родов, во избежание бунтов и измен. — В принципе, — пояснил Геле Зорин, — ключики-заклинания к любому человеку подобрать можно. Только процесс уж больно трудоемкий, да и опасный для этого «любого». Не используем мы аффирмацию, знаем о ней, но не более того. — А как действует? — Геля повернулась к Ивану Ивановичу, проигнорировав начальство. — Я имею в виду, достаточно ли нашей экзотической Гертруде эти слова запомнить и на рассвете в небо прокричать? — Только чтение с листа. Начертание линий так же важно, как и звук. Евангелина Романовна задумчиво стала что-то записывать на своем листочке. — А расстояние важно? Семен Аристархович блеснул глазами: — Умница! Чем ближе, тем лучше. А это значит, что искать девицу нам не нужно, а нужно подождать, пока она к князю подбираться начнет. — Так я бы на ее месте не спешила. Годков с десяток подождала бы, пока история пылью покроется и забудется, а там и попыталась бы использовать для барышей. — А вот тут ошибка вышла. Свой рассказ я начал с династического брака. Есть силы разные, желающие ему помешать. И удар будет нанесен в самое ближайшее время. По крайней мере, старая княгиня в этом абсолютно уверена. — А арестовать князя Анатоля для его же безопасности никак не возможно? Семен с улыбкой покачал головой. — Жаль, — решила Геля. — Тогда придется князя по очереди караулить. А это сложно. — По очереди не получится. — Семен раскрыл ладонь, сжал на мгновение кулак, а когда разжал пальцы, в руке оказались три обыкновенные соломинки, одна из которых была явно короче. — Тянем жребий, господа сыскари, кто из вас отправится сегодня нести службу вдали от дома. Соломинки вновь скрылись в ладони, наружу торчали лишь кончики их, причем одинаковой длинны. — Насколько вдали? — деловито осведомилась Евангелина Романовна. Эльдар Давидович уже успел потянуть соломинку, но так как без сравнения о длине ее судить не мог, поторопил коллег. — Руян, — выделяя вторую гласную, сказал Зорин и тоже потянул жребий. — Наимоднейший среди столичной аристократии курорт. У меня явно короткая. Крестовский протянул Геле оставшуюся соломинку и кивнул Ивану: — Что ж, поздравляю, ваше высокородие. Отправишься на рассвете, поездом до побережья, там пересядешь на пароход. Попович, прекратите таращиться, Руян — это остров в Хладном море, до него невозможно добраться по суше. Евангелина Романовна состроила гримаску, долженствующую скрыть невероятное облегчение от того, что ехать придется не ей. На море-окиане, да на острове Руяне… Нет уж, господа, лучше в сыром Мокошь-граде службу нести, с любимым начальником. Уже поздним вечером, когда надворный советник Попович покинула стены приказа и затем следом за ней, переждав приличные четверть часа, из присутствия ушел Крестовский, Эльдар обратился к Зорину: — Ох не нравится мне эта история. — Особенно тот ее аспект, что перекинул нам свои заботы господин Брют, начальник тайной канцелярии. — Тебе побыстрее обернуться надобно, — решил Мамаев. — И с победой. Юлий Францевич явно под нас копает. — Все сделаю, — спокойно пообещал Зорин. — Большое дело — авантюристку раскрыть да бумагу стребовать. Иван Иванович тогда еще не знал, что скоро повстречает на своем жизненном пути барышню, которая превратит его дело в действительно большое. «…Есть много привычек, которые вредят красоте. Не надо горбиться, много есть, читать в тусклом свете, щурясь от оного…» Я подняла голову и откусила пирожок. Свет в спальне был тускл, а пирожки здешняя кухарка пекла преотменные. Бороться с вредными привычками буду завтра, вот именно что на рассвете и начну. Что там еще? Истрепанные страницы переворачивались с неохотой, будто без уверенности, что прочла я их со вниманием. Ванны красоты, притирки и примочки… «…Дородность, столь приветствующаяся в дамах прошлого, нынче является главным врагом красоты. Женщина должна быть тонкой». От расстройства я схватила с блюдца последний пирожок. Ну что за глупости, право слово. У нас, женщин, и без того жизнь не сахар, а уж впроголодь вовсе мрак и страдание. Хотя зря я про всех без исключения женщин столь огульно. Вот, к примеру, драгоценнейшая моя кузина, Наталья Наумовна, одной росой, наверное, питается и сим счастлива. Зато по моде тонка. Пред моим мысленным взором явилась сия персона, с длинным лицом и золотистыми локонами по бокам его уложенными. Не горбилась, наверное, ни разу в жизни и ночью не читала. Ежели совсем по чести, то она и светлым днем не особо книги жалует. Потому что… Тут я пролистнула свой талмуд, отыскивая нужное место. «Красивой женщине не пристало придаваться занятиям сугубо мужским, как то: труду, сидению над книгами, также плаванию и гребле, управлению повозкой либо участию в гонках. Полезны будут занятия эфирные: музицирование, исполнение романсов, лучше на французском наречии с милой картавостью». Грассируя тихонько «chère», я с тоской посмотрела на опустевшее блюдце. Что ж, Серафима, с этого самого мгновения ни единого пирожка, пирога либо бублика! А также баранки, расстегайчика, сочника или пышки. Блины и оладьи также под запретом. Я поворотилась к окну, будто призывая в свидетели зарока большую ноздреватую луну, повисшую у самой кромки моря. От ночного светила ко мне бежала лунная дорожка. А неплохо было бы сейчас оказаться там, ступить остроносыми туфельками в серебро, так как бывает только во сне. Только вот без Маняши я этого абсолютно точно позволить себе не смогу, чтобы намечталась обувка по последней мокошь-градской моде да чтобы взмахнуть свободно подолом бального платья, расшитого жемчугами… Я широко зевнула, прикрыв ладошкой рот. Не время дремать, совсем не время. В коридоре затопотало, да так гулко, что даже лунная дорожка за окном, кажется, пошла рябью. А ведь в ней кто-то есть, в морской, совсем уже студеной водице. Силуэт какой-то мерещится, вроде даже женский. Я вытянула шею, прищурилась, пытаясь поймать этот морок взглядом. — Уф. — Топот закончился у моей двери. — Думала ужо на пристани почивать улягусь. — Маняша промаршировала к креслу и плюхнулась в него, закидывая за спину кисти шали. — Умаялась. Исстрадалась вся в думах, как там мое чадушко без меня. Я хмыкнула, многозначительно кивнув на пустое блюдце: — Чадушко тоже исстрадалось, пирожками вон думы зажевывало. Маняша надула губы и сняла сначала шаль, а потом и плат, оставив на голове легкую льняную косынку. Нянька моя, хоть и была всего несколькими годами старше, успела не только сходить замуж, но и овдоветь. А вдовицам загорским простоволосыми ходить не положено. Особенно ежели вдовица не абы кто, а при фамилии-прозвании. Подозреваю, что за своего Демьяна она только ради фамилии и пошла. Неёлова! Так себе слово, если начистоту. Неёлами в наших краях исстари неудачников кликали. Маняшин супружник, напившийся о прошлой зиме да угревшийся до смерти в сугробе, мудрость народную подтвердил. Только вот об навеки ушедших либо хорошо, либо ничего, так что я даже думать дальше о Демьяне Неелове не собиралась. Бог дал, Бог взял. — Опять глаза портила? — Маняша наконец рассмотрела оставленный на подоконнике талмуд.