Он не останавливался ни на миг. Когда кончился рынок, Мирон выбросил упаковки от еды, на ходу поймал стаканчик с горячим кофе — в углу глаза тренькнула сбрасываемая со счёта сумма — и поднял руку, призывая такси. Назвал адрес, который подсказала Мелета, и откинулся на сиденье. Через десять минут, тронув водителя за плечо, выскочил прямо в пробке, миновал несколько рядов машин, вошел в большой универмаг — розовые ломти вырезки, ровные, как на параде, ряды свиных ножек, отбивных котлет и овальных кругов ветчины, за ними — серебристые хвосты, длинные щупальца, снулые, навыкате, глаза… И снова улица, такси, другой универмаг. На этот раз — постельные принадлежности, банные халаты, тапочки, удушающие запахи мыла и парфюма — и опять такси… Когда он наконец решил остановиться, в мокром от дождя асфальте отражались желтые фонари. По обеим сторонам улицы высились красные вывески, подобно флагам побежденной армии, поникшие от сырости, раскачиваемые ветром. Под вывесками прохаживались ярко разодетые особы обоих полов. Металлические кимоно, не прикрывающие пах, неоновая раскраска лиц, вычурные причёски своим глянцем напоминают старинные виниловые пластинки. Завидев Платона, особы начали делать в его сторону неприличные и завлекательные жесты. — Где мы? — спросил Мирон. — Тиба. Портовый район. Здесь много лав-отелей. — Ёй, я не собираюсь ни с кем спать. — Лав-отели славятся своей анонимностью. — В Империале тоже предполагалась защита клиентов. — Здесь — совсем другое дело. Оффшорная зона. Особая защита, никаких лишних глаз. Нет видеокамер. Важные люди могут чувствовать себя в безопасности. А еще у них есть выход в Плюс. Защищенный выход. — Отлично. Какой мне выбрать? — «Облака счастья», — сказала Мелета. — Вон тот, с крышей, похожей на китайского дракона. Номер представлял из себя трубу — полтора метра в высоту, три — в ширину и пять в глубину. Пол устелен антисептическим самообновляемым пеноролом — совсем, как ковёр в отеле «Империал». В одной из стенок — батарея розеток, в другой — встроенный бар с минералкой, пивом и вином подозрительно синего цвета. Дверь была толстой, на сервоприводах, с ДНК-замком. Когда она неслышно встала на место и щелкнул замок, Мирон почувствовал себя запертым в сейфе. Тишина смыла все звуки. Осталось только его дыхание и еле заметное поскрипывание джинсовой ткани брюк по пеноролу. После городского шума — неумолчного стука дождя по сотням зонтов, шипения влажных покрышек и пронзительных криков продавцов — это было непривычно и очень, очень приятно. Мирон почувствовал, как разжимаются мускулы за ушами, в уголках глаз и под нижней челюстью. Размотав скотч, он подключил конструкт к одной из розеток. — Собирайся. Я нашел нужную информацию, — тут же подал голос Платон. Мирон снял куртку, а затем, свернув её в валик и подложив под голову, устроился на пенороле. — Ну же! Чего ты ждешь? — голос брата напоминал пуделя, рвущегося гулять. — Мы уже не в Империале, братишка, — устало сказал Мирон и прикрыл глаза. — Обстоятельства изменились. — Я знаю, где мы находимся, — нетерпеливо перебил Платон. — Лав-отель, да? Умно… Я слушал твой разговор с Усикавой, а потом нашел профессора Китано. Так что вставай. У нас много дел. — Не могу. — Конечно можешь. Вставай, одевайся и иди по адресу, который я сообщу. Поторапливайся. — Мне, в отличие от тебя, требуется отдых, — Мирон начал закипать. Попав в конструкт, Платон ничуть не изменился: всё то же пренебрежение чужими интересами и безапелляционные приказы. — Физическому телу, если ты уже забыл, нужны еда и сон. Хотя бы еда и сон. Иначе оно перестанет функционировать. Так что заткнись и иди погуляй в Плюсе. — Прости, пожалуйста, — Мирон приоткрыл один глаз. — Я действительно не подумал о твоих потребностях… Но моя информация слишком важна, чтобы спать! Профессор Китано жив, он скрывается… — Пошел в жопу, Платон, — он повернулся на бок и накрыл голову полой куртки. — Сейчас мне абсолютно похую, где профессор, кто выиграл Суперкубок и есть ли жизнь на Марсе. — Конечно есть, разве ты забыл? Колонии две тысячи сорок третьего и… — Если не заткнёшься, я отключу тебя от сети. — Ну хорошо. Тридцати минут тебе хватит? — Отключаю… — Ладно. Позови, когда проснёшься. Мирон вырубился мгновенно. Ему снились девочки с мечами и стрекозиными крылышками за спиной, рекламные логотипы Технозон, поджидающие клиентов возле дверей лав-отелей и страшный квадратный рот с желтыми зубами, который гнался за ним по мокрой от дождя улице… …Адрес, который назвал Платон, находился неподалёку от парка Уэно. Утро было промозглым, сырым и пронзительно чистым. Ни сухих листьев, ни упаковок и мятых бумажек, ни проституток. Только стерильно-влажный проспект и глянцево-зеленые листья деревьев. Мирон никак не мог понять, настоящие они, или нет. Даже небо казалось вымытым начисто голубым окном, в котором полощутся белые занавески облаков. Кофе походил на жженую резину — еще ни разу в Токио Мирону не удалось попробовать нормального кофе. Его потряхивало спросонок и очень донимало то, что не удалось нормально помыться: в коробке лав-отеля была крошечная раковина и такой же унитаз, больше похожий на шланг утилизатора в астролайнере, но принять душ по-человечески было нереально. От одежды пахло незнакомо и чуждо, но к этому, кажется, он начал привыкать. Пока он пешком дошлёпал до крупного проспекта — Мелета переводила названия улиц и надписи на вывесках — совсем рассвело. На улицах — тьма народу. Домохозяйки с авоськами, служащие бегут на работу, мамаши с колясками спешат выгулять детишек… Пенсионеры всех мастей, с газетками из смарт-бумаги наперевес, торопятся занять козырные места на скамейках и лавочках. Половина седьмого утра. Япония просыпается рано. Мирон глядел на человеческий муравейник так, будто весь город сошел с ума: его утро обычно начиналось часов в одиннадцать-двенадцать. Семь — это глубокая ночь. Электричка, затем набитый пассажирами двухэтажный автобус. Ужасающее чувство близости чужих тел, горячее дыхание на шее, запахи чеснока и имбиря, пронзительные вопли младенца, отрывистый смех кондуктора, с ловкостью угря протискивающегося сквозь толпу… Мирона хватило на одну остановку. Лучше пешком. Перед глазами — неоновые всполохи. Даже днём прохожих доставала вездесущая реклама. Её сложно было отличить от названий улиц, которые выводила Мелета на сетчатку глаз, и он вновь попросил всё отключить. Оставил только звуковое сопровождение… — Район парка Уэно славится вишневыми деревьями, — шептал голос в голове. — Сакура цветет в конце марта, всего четыре дня в году. Праздник, посвященный этому событию, символизирует увядание всего живого… Сейчас деревья стояли голыми. Мирон с трудом отличал вишню от яблони, и где здесь сакура ему было плевать. — Также здесь находится знаменитый зоопарк и Метрополитен-музей… Смотреть на робо-зверюшек, имитирующих суету настоящих животных, настроения не было. Навстречу прошелестела стайка девочек. Желтые зонтики, пышные, похожие на пачки балерин юбки, громоздкие кроссовки и бессмысленные счастливые улыбки. Мирон чуть не шарахнулся от них в боковую аллею, сдержался еле-еле: девчонки в его сторону даже не посмотрели. — Экскурсия школьниц интерната Сибуя, — пояснила Мелета. — Они носят желтые зонтики в память… — И где тут дом, в котором живёт профессор? — нетерпеливо спросил Мирон, когда ноги вынесли его на берег озера. По спокойной воде, как два галеона, плыли чёрные лебеди. Он, опять же, затруднился бы сказать, настоящие это птицы, или искусная анимированная имитация. — Он на том берегу озера. Мирон прищурился против ветра. Озеро было небольшим, вытянутым, как овальное зеркало, и на противоположном его конце высилась непонятная тёмная громада. В вышине угадывались загнутые козырьки крыш и верхушки древних криптомерий. — Синтоистский монастырь, который находится здесь со времен эпохи Хэйян, — перед глазами картинка ступенчатой крыши с выгнутыми коньками, красные столбы ворот, — в последние десятилетия был перестроен из-за беспорядков, лихорадивших Токио на рубеже веков… Обойдя озеро по живописной тропинке, Мирон задрал голову на сплошную металлическую стену. Листы ржавого железа — через минуту он понял, что это выровненные прессом капоты старых автомобилей — были скреплены хромированными заклёпками. Японцы точно знают толк в том, как произвести впечатление: сделай что-то действительно большим, и это будет выглядеть действительно клёво… Скольким тачкам пришлось расстаться с жизнью, чтобы хватило на такую махину, он даже считать не стал. Впрочем, во времена нефтяного голода старые железные тачки — миллионы и миллионы — остались не у дел, и утилизировал их всяк в меру фантазии. Мирон видел через Плюс целые городки, построенные из старых грузовиков и автобусов. Они вставали на вечную парковку где-нибудь в пустыне, снимались с колёс — покрышки шли на топливо — и приспосабливались под жильё тысячами нью-бедуинов, променявших суету мегаполисов на вечное безмолвие песка. — И как, блядь, я должен туда попасть? В сплошной стене не было видно ни дверей, ни калиток, ни еще каких-либо отверстий. Мирон постучал кулаком по ближайшему капоту, раскатанному в плоский блин, сцепленному, зажатому между наслоений других капотов. Куда подевались остальные части корпусов, было непонятно. Звука не было. Этот колосс поглощал любые звуки, а так же неплохо защищал обитателей от постороннего вмешательства. — Есть идеи? — спросил он Мелету. — Уточните вопрос. — Ну конечно. Как давать идиотские ссылки, так пожалуйста. А как предложить что-то конкретное… Он пошел вдоль стены, время от времени ударяя в неё кулаком. — Самое место, чтобы спрятаться, а? — спросил он вслух. Даже не верилось, что посреди города, в одном из самых престижных районов, находится такая хрень. Неподалёку от стены, рядом с вымощенной красным кирпичом дорожкой, он нашел маленькую кумирню. Каменный алтарь, чаша для подаяний, похожая на выдолбленную колоду, потемневшая от древности, с застоявшейся лужицей воды на дне… Невысокая выгнутая крыша прикрывает медный колокол. На алтаре, рядом с чашей, лежала какая-то небольшая вещица. Мирон наклонился, чтобы её рассмотреть. Похоже на детскую погремушку: рукоять, выгнутая планка, и две латунных тарелочки, сложенных одна к другой. Между ними — потемневшая от времени красная кисточка из тонких кожаных ремешков.