– Не переживай, тебе помогут гайки крутить. Твоя задача показывать, какие именно! – Порфирьев всем своим видом продемонстрировал, что разговор окончен, и продолжил ковырять ложкой в консервной банке. – Я могу помочь с лифтом, – неожиданно подал голос пленный. – Я инженер-механик. Имею опыт работы с подъемными механизмами. Все, не сговариваясь, обернулись в его сторону, и Порфирьев скептически заявил: – И что ты делал в окопе, инженер-механик? – Охранял вход, – потупился тот. – Ах ты еще и вход охранял! – восхитился асоциальный брутал. – Сидя в углу спиной к направлению вероятного появления противника? Если ты инженеришь так же, как охраняешь, то мы точно разобьемся на хрен! – Я не полевой боец, – хмуро заявил пленный, – я вообще гражданский ВУЗ заканчивал… После универа долго работу не мог найти. Я миксфайтом увлекался, юниорские чемпионаты выигрывал… После одной победы знакомые предложили в ФСБ послужить, за контору на соревнованиях выступать. Я согласился. Позже меня перевели по специальности, инженером в эвакуационный бункер. Я в мастерских обычно работаю или с механикой вожусь. – Зачем тогда тебя на ворота поставили? – продолжал издеваться мизантроп. – У нас одна база на всех, – голос пленного стал еще более унылым. – Поэтому все распределены по сменам, которые несут круглосуточное дежурство. Чтобы места в палатке было больше, когда у очередной смены интоксикация начинается. Иначе давка такая, что людей прямо друг на друге приступом ломает. Штурмовые комплекты заранее снимаем, чтобы не поубивать друг друга. У нас так семь человек погибло в самый первый переход. – Одна база на целый бункер? – удивился Порфирьев. – В ФСБ такие нормы? – По нормам было три, – пленный скривился. – Две сгорели во время пожара. – По вам ударили противобункерным? – предположил Хам. – Били вроде не по нам, – пленный неопределенно поморщился. – А может, просто не попали. Но трясло сильно. Бункер старый, еще в двадцатом веке строился, глубина всего шестьдесят метров. Поначалу он предназначался для высшего командного состава КГБ, потом ФСБ. Но лет сто назад устарел окончательно, и его переделали в эвакуационное убежище для офицеров ФСБ и их семей. Секретное оборудование вывезли, отремонтировали гидроизоляцию, заменили старые узлы вроде гермодверей и переборок, закрывавшихся вручную, установили новые системы жизнеобеспечения. С тех пор иногда проводили мелкий ремонт и меняли морально устаревающую технику. Ничего суперсекретного у нас не было, и задачи самые простые: в случае войны разместить тех, кто к нам приписан, то есть слушателей и персонал нового сателлита академии ФСБ. По поверхности она от нас далеко, но мы соединены с ней веткой спецметро, состав идет по ней напрямик всего три минуты. Пленный на секунду умолк, вспоминая минувшие события, и его взгляд стал вялым и удрученным, словно он смотрел куда-то в пустоту, в которой не рассчитывал увидеть ничего хорошего. – Когда террористы на Шельфе взорвали ядерный фугас, – продолжил он, – бункер перевели на военное положение. Всех вызвали на службу, начались усиленные круглосуточные дежурства и до особого указания покидать бункер было запрещено. Никто тогда не верил в то, что ядерная война возможна, все были недовольны тем, что уик-энд безнадежно испорчен, а те, кого отозвали из отпуска, вообще тихо матерились. У моего начальника из-за этого даже семейный конфликт случился, первое сентября на носу, дочка в первый класс идет, а отец на службу уехал непонятно на сколько, да еще будучи в отпуске. Он говорил, что жена ему не поверила и подозревает, что он укатил с любовницей на море. Рассказчик тяжело вздохнул и совсем тихо произнес: – Кто же знал, что мир сгорит через пару суток… – Его голос зазвучал громче, но взгляд так и остался смотреть в пустоту: – В первый день мы, как обычно в таких случаях, проверяли системы жизнеобеспечения, инспектировали хранилища, отправляли начальству ворох всевозможных отчетов. А оно, в свою очередь, составляло из них кучу разных докладов и отправляло дальше наверх. Потом, тоже как обычно, все отчитались, и все успокоилось. Личный состав сидел в бункере с кислыми лицами и ждал, когда политическая возня с Шельфом утихнет и нам дадут отбой. Некоторым самым хитрым даже удалось по-тихому договориться с начальством и негласно свалить со службы, чтобы на выходных позаниматься сбором детей в школу. Мой начальник тоже свалил в субботу утром, оставив меня за старшего в инженерном отделе. Я тогда ему позавидовал… Он вяло усмехнулся, и усмешка медленно сползла с его лица, глядящего в никуда: – Даже когда пришло сообщение об обмене ядерными ударами между флотами на Шельфе, никто не ожидал апокалипсиса. Комендант бункера бросился обзванивать всех, кто отпросился, опасаясь, что нагрянет проверка. Старожилы говорили, что, когда произошел ядерный конфликт между Индией и Пакистаном, бункер месяц держали на военном положении и проверяющие появлялись через день… Кто-то даже успел вернуться на службу, но не все. Начальнику моему не повезло. Через несколько минут выяснилось, что ядерными ударами накрыло Пекин и почти все столицы союзников, и они ответили. Почти сразу натовцы произвели массированные пуски, союзники ударили всем, что есть, потом подключились мы… По крайней мере, потом так говорили. Как было на самом деле, у нас вряд ли кто-то знает наверняка. Командование объявило эвакуацию, и эвакуационные команды помчались по адресам. Где-то там почти все они и остались, в пробках и давках. Вовремя эвакуировали только приписанный к нам сателлит академии ФСБ. Но все произошло двадцать девятого августа, занятий в это время еще не проводилось, к тому же была суббота, в академии было минимум народа. Нам привезли около сотни курсантов вместе с дежурными офицерами и часть батальона обеспечения, всего человек двести. Потом пришла первая волна ракет. Пленный болезненно поморщился, распахнул лицевой щиток и потер глаза. Его чумазая рука осторожно касалась закрытых век, и стали заметны следы от ожога. Ожог не был свежим, но явно произошел не так давно, потому что сгоревшая часть бровей только начала отрастать и сильно уступала в размерах непострадавшей. – Я сидел за рабочим пультом главного инженера и видел, как все начиналось. У нас было видео с нескольких десятков камер, расположенных в окрестных кварталах, и доступ к камерам на нескольких высотках. Некоторые из них были последнего поколения и перегорели не сразу. Было видно, что ПВО перехватило первую волну почти полностью. Небо на подступах к Москве сверкало, словно во время далекого салюта, я даже видел несколько перехватчиков… На моих глазах по городу ударило дважды, оба раза далеко от нас. Из установленных на высотках камер световую вспышку пережила примерно половина, а вот взрывную волну только две. И они показывали, как воздушный таран разносит город вдребезги… Разрешение там хорошее, было видно, как текущий по улицам людской поток сметает с земли вместе с застывшими в бесконечной пробке машинами, и все это вбивает в стены разлетающихся домов… Потом все захлестнуло пылью, а когда она осела, камер на высотках уже не существовало. Две уцелевшие размещались на стенах домов, выходящих в переулки, и показывали картину сильного разрушения. Где-то разгорался пожар, всюду обломки всего подряд, искореженные перевернутые машины… и трупы. Много трупов. Я не сразу понял, что это. Тела были сильно испачканы и поломаны, многие обожжены до состояния головешек, почти у всех не хватало рук или ног… Но вскоре выяснилось, что погибли не все. Кто-то выползал из разбитых домов, видимо, плохо соображали от облучения, другие, наоборот, появлялись откуда-то с улицы и стремились укрыться в полуразрушенных зданиях. Наверное, люди надеялись, что на этом все закончится… Почти все эвакуационные команды не отвечали на вызовы, и стало ясно, что они не вернутся. Спастись успели только три группы, им повезло спуститься в спецметро до ударов. Мы доложили командованию о потере связи с эвакуационными командами и о том, что бункер заполнен на пятьдесят процентов. К нам начали эвакуировать персонал спецметро и всех подряд, кого еще было можно. Потом пришла вторая волна ракет, и я видел, как на горизонте десятки ослепительных вспышек сменяются ядерными грибами. В какой-то момент взорвалось прямо над камерами, экраны засветило и изображение пропало. Больше я ничего не видел. Бункер принимал людей еще минут двадцать, потом сообщили, что метро частично обрушилось, и все, кто мог до нас добраться, уже здесь. Телеметрия, расположенная у входа на поверхности, частично не отвечала на запросы, частично сообщала об обрушении и завале. Мы закрыли подземный вход, но продолжали следить за тоннелем спецметро, вдруг кто-нибудь появится… Больше никто не пришел. Зато пришла третья волна, и я думал, что нам конец. Бункер трясло постоянно, системы каждые пять минут переходили в аварийный режим, автоматика фиксировала смещение почвы, врубала сигналы тревоги и выключала оборудование, основное освещение вырубилось и включилось аварийное, тоннель спецметро сложился, словно бумажный, выходящую в него стальную стену с входным люком повело, сам люк деформировало и заклинило намертво. Впрочем, это уже ничего не значило, тоннель завалило, выходить некуда. Сутки мы жили, как на иголках, потом оказалось, что это была ерунда. Может, ПВО перестало существовать где-то в это время, а может, просто противник перенес огонь на наш район, точно уже никто не скажет… Но трясти стало так, словно мы не под землей на глубине шестьдесят метров, а на верхнем этаже небоскреба высотой шестьдесят метров, и у нас землетрясение в десять баллов, или сколько там максимум… Там, где стены и потолок были бетонными, трехметровой толщины бетонные блоки лопались с жутким хрустом, исходя здоровенными трещинами, а там, где обделка была из освинцованного чугуна, металлические чушки выбивало так, будто выстреливало. Многих зашибло насмерть или покалечило. Артезианская скважина сложилась, в лифтовой шахте рухнул противовес и разнес лифтовую кабину вместе с дверями в шлюз лифтовой площадки, автоматика сообщала об угрозе обрушения по всему бункеру и рекомендовала срочную эвакуацию… Пленный криво усмехнулся: – Эвакуация для эвакуаторов, или «спасатели спасут вас, как только кто-нибудь спасет спасателей». Мы ждали обрушения каждую секунду и жили от сотрясения до сотрясения. Свободного места в бункере хватало, и комендант приказал разместить личный состав в наименее опасных секторах. Мы с техником, нас всего двое осталось, обошли бункер, пока делали это, пару раз чуть не обделались от ужаса, потому что трясти начинало жутко, и из потолочных трещин грунт на голову сыпался килограммами. Хуже всего обстановка была на складе продовольствия, там потолок частично обрушился и раздавил половину контейнеров с продуктами. Короче, наименее опасных секторов найти не удалось, все разделилось на «очень опасные» и «рухнут в любую минуту». Поэтому людей разместили в первых. Курсантов и солдат собрали в жилом крыле, там ситуация была опаснее, но они прибыли к нам в скафандрах и штурмовых комплектах, так что шансов выжить при частичном обрушении у них было больше. Женщин и детей разместили в лазарете, он на тот момент пострадал меньше всех, трещина на потолке была всего одна. Остальных поселили в прилегающем секторе, там располагались хозяйственно-бытовые помещения, они пострадали сильней, но все равно выглядели лучше, чем жилые сектора. Рассказчик бессильно потупился и бесцветным голосом продолжил: – За ночь нас жестоко трясло трижды, и на последнем разе все то крыло сложилось. Расплющило все: людей, лазарет, бытовки… ничего не осталось, сплошная стена обломков и грунта. К вечеру третьих суток из нее стала поступать вода, и мы, как могли, отрезали погибший отсек от остального бункера. После этого нас трясло еще дважды, но больше обрушений не было. С тех пор сильных сотрясений не происходило, но мелкие случались регулярно, по два-три раза в сутки, видимо, грунты после войны оседают… К исходу четвертых суток аварийное питание стало умирать, энергии осталось на несколько часов. Сейсмодатчики не фиксировали ядерных ударов часов двадцать, и мы начали борьбу за выживание. Систему основного питания удалось починить, ее частично деформировало в результате смещений грунтов, цистерна с соляркой дала трещину, с полтонны вылилось и половину сектора залило, но остальное уцелело, и мы смогли запустить дизель-генераторы. С нормальным освещением стало значительно легче, и мы принялись за укрепление стен и потолков. Вытащили из жилых секторов двухъярусные кровати, собрали из них опоры и подперли самые опасные места. Опасность обрушения существенно снизилась, и у нас появились шансы. Связи ни с кем не было, в эфире сплошные помехи, связисты сказали, что, пока ионизация не спадет, рассчитывать докричаться до кого-либо бессмысленно. А когда она спадет – хрен его знает. Вроде дней через пять должно уже быть нормально. Только их надо еще прожить. Половина запаса продуктов уничтожена, но нас уцелело мало, так что продовольствия хватит надолго. А вот артезианская скважина перестала существовать. Водный НЗ хранился в бочках, которых хватит на неделю или даже на две, учитывая, что нас осталось чуть больше сотни. Если за это время нас найдут, то хорошо. А если нет, то вода закончится. Решили не рисковать и сразу заняться водоснабжением. В обрушившуюся затопленную часть бункера провели трубу, воду брали оттуда, фильтровали и кипятили. Текло оттуда сильно, так что воды хватало. Я боялся, что из-за многочисленных пробоев в защите от обводнения нас начнет топить, но поначалу этого не случилось. С воздухом дело обстояло хуже. Вентиляционные шахты засыпало, пользоваться можно было только аварийной системой замкнутой регенерации воздуха, но запас химпластин к ней всего на две недели, а дальше смерть. Найдут нас за эти дни или нет, неизвестно. Что происходит на поверхности – неизвестно тем более. А тут еще связисты провели тесты своего оборудования и оказалось, что у нас не только больше нет внешних антенн, но еще отказала система, которая связывала с ними наш передатчик. Ее усилители смонтированы наверху, перед входом в лифтовую шахту сразу за противовзрывной плитой с внутренней стороны. Без связи в случае проведения спасательных работ нас могут посчитать погибшими и в первую очередь заняться кем-нибудь другим. В идеале нужно бы выставить переносную антенну на поверхность или хотя бы добраться до расположенных наверху внутренних усилителей. Если удастся сделать это, то можно будет приоткрыть входной люк, переделать систему фильтрации и использовать шахту лифта в качестве воздуховода. Генералы поставили мне задачу заниматься шахтой и разрешили использовать для этого все имеющиеся ресурсы. – Генералы? – переспросил Овечкин. – У вас их было много? – Пятеро, – подтвердил пленный. – Я знал только одного, другие прибыли во время эвакуации, но все наши, из ФСБ. Того, который был из академии, сильно поломало во время обрушений, и его поместили в лазарет. Говорят, он как раз в биорегенераторе лежал, когда лазарет расплющило. Второй сгорел во время пожара полтора месяца назад, остальные живы. Они единственные, кто из базы наружу не выходит. Полученная информация окончательно утвердила Антона в мысли, что ни на какие здравомыслящие действия диктатор Брилёв не пойдет. Он же полковник, то есть генералы его главнее и выше по статусу, значит, как только они попадут в «Подземстрой», власть он потеряет автоматически. А как известно, любой диктатор ради сохранения власти готов пожертвовать всем, а людьми – тем более! Тем временем пленный продолжил: – С шахтой мы возились десять суток. В системе химической регенерации воздуха химпластин осталось на два дня, все были на нервах, но у нас все-таки получилось. Среди личного состава нашлись люди с альпинистской подготовкой, они поднялись по лифтовой шахте наверх и закрепили там канаты и подняли меня с моим техником. Подвесное оборудование лифта оказалось деформировано и частично сломано, требовался демонтаж и ремонт с использованием станков, слава богу, мастерские не расплющило, только засыпало сильно… Альпинисты кое-как понаделали мостков, чтобы не рухнуть с шестидесятиметровой высоты прямо в шахту, и мы приступили к работам. Вручную демонтаж шел долго и тяжело. Мы собрали лебедку, чтобы поднимать наверх необходимые грузы, сняли с пары штурмовых комплектов защиту и вообще все, чтобы оставить только каркас с усилителями конечностей, потому что одними руками было справиться нереально. Пока мы занимались демонтажем, курсанты расчистили мастерские. Но с запуском станков возникли проблемы, с этим провозились сутки, потом долго правили деформированные детали, опыта ведь не было… Запасных лифтовых тросов не имелось, поэтому сращивали оборванные и молились, чтобы все выдержало… С прочими механизмами проблем тоже хватало, а направляющие в лифтовой шахте в нескольких местах вообще пришлось кувалдой править, этим альпинисты занимались прямо на весу. В итоге лифт мы все-таки починили. Прицепили противовес, провели пробные пуски, и он даже не оборвался. Подняли наверх команду для выхода наружу и попытались открыть входные люки. Я в это вообще не верил, но люки открылись. Выход из бункера располагался на территории небольшого сквера, точнее, прямо под ним. Так специально было сделано, чтобы в случае войны его не погребло под обломками какого-нибудь небоскреба. В сквере был фонтан, под ним бетонная подушка в два метра толщиной и метровой толщины стальные ворота. Сразу за ними ангар с боевой и спасательной техникой, непосредственно выход из лифта выводил туда, планировалось, что на поверхность личный состав будет выезжать уже внутри техники. Но ангар оказался разрушен и почти полностью завален. Уцелела от него едва четверть, но нам повезло. В незасыпанной части размещался гусеничный бульдозер с отвалом и телескопическим ковшом, и такой же гусеничный вездеход. Техника была современная, на электрической тяге, оставалось только расконсервировать, но радиационный фон за воротами не позволял находиться там без антирада даже в скафандрах, и пришлось срочно возвращаться. Лазарет расплющило вместе с дальним крылом бункера, там погибли не только гражданские и раненые, но и все, что имело отношение к медицине, включая врача и медсестер. Единственные оставшиеся медикаменты – это то, что имелось в носимом запасе скафандров и штурмовых комплектов. Поначалу ими лечили раненых, пострадавших от обрушений, но к исходу недели все тяжелые умерли, а легкие более-менее оклемались, и проблема медпомощи отошла на второй план. Теперь она снова встала. Потому что после антирада человеку требуется биорегенератор, а мы остались без медиков и лазарета. Поначалу решили принять антирад и попытаться справиться с последствиями интоксикации своими силами, согласно имеющимся на этот случай инструкциям. Собрали ремонтную команду, экипировались по полной, приняли антирад и принялись выкапываться на поверхность. Запускали технику, прокапывали выход, готовили внешнюю антенну… Через шесть часов мы все-таки выехали наружу. Там все и офигели. Вокруг ночь, сплошная стена пыли, сквозь которую падает черный снег, минус двадцать пять… И бесконечная свалка из обломков. Ни домов, ни остовов зданий, даже отдельных стен нет. Ничего. Только месиво из размолотого бетона, дерева и железа. Компас не работает, электроника сразу же сгорела вся, кроме экранированной, а экранированная почти бесполезна из-за сильных помех, спутников нет, навигации не существует, связь цепляет метров на двадцать, видимость вдвое ниже и радиационный фон под три тысячи рентген… Даже в скафандре под антирадом лошадиную дозу получишь гарантированно. Пока все были в шоке, налетел ураган, и нас чуть не поубивало камнями. Мы забились под технику и пролежали там полчаса, потом ветер резко стих. Я даже не сразу понял, что уже штиль. Стало ясно, что внешняя антенна в таких условиях больше часа не проживет, поэтому ее установили в ангаре как можно ближе к поверхности и вернулись в бункер, пока целы. Потом началась интоксикация, и я думал, что умираю в мучениях. До этого мне никогда не бывало так больно, хоть на соревнованиях случалось получать переломы и продолжать драться прямо с ними. Но по сравнению с интоксикацией это оказалось несерьезно. Позже выяснилось, что из ремонтной команды с жизнью попрощался каждый, а те, кто видели наши мучения со стороны, были уверены, что никто из нас не выживет. Кто-то из солдат-ремонтников действительно умер, наверное, у него была непереносимость каких-то компонентов антирада, в инструкции есть предупреждение об этом… Короче, мучились мы часов восемь, потом еще десять часов спали, словно трупы, а после отпивались водой, как верблюды. После такого никто уже на поверхность выбираться не хотел. Генералы решили, что нужно дождаться, когда осядет пыль и восстановится связь со спутниками, потому что без связи не ясно, где расположены безопасные территории, а без навигации невозможно определить, куда идти. Мы снова закупорились и стали ждать, изредка проверяя обстановку наверху. Но чем больше проходило времени, тем хуже становилось. Температура упала за минус сорок, все засыпало черным снегом, уровень радиации вырос еще сильнее, ураганы стали еще опасней. На наши вызовы никто не отвечал, и с каждой неделей становилось все более очевидно, что никто уже не ответит. Тогда генералы решили, что надо жить в бункере столько, сколько возможно. Бункер был рассчитан на полгода автономного существования при заполненности в пятьсот человек, но нас осталось вчетверо меньше, поэтому запасов должно было хватить вдвое дольше даже с учетом того, что половина продовольствия погибла. Если проживем год, до следующего лета, то наверняка сможем выбраться за пределы Москвы и найти безопасное место. Потому что за год и пыль осядет, и тепло вернется, и связь со спутниками восстановится, если из них что-нибудь уцелело. Все согласились. Месяц прожили более-менее спокойно, если не считать постоянных вибраций из-за оседания грунтов. В такие моменты из трещин в потолках сыпалось земляное крошево, и это вызывало у некоторых панику. Несколько раз у кого-то не выдерживали нервы, люди срывались и начинали психовать. Обычно это заканчивалось дракой, потом зачинщиков утихомиривали, связывали и запирали отдельно от всех, пока не успокоятся. Чтобы у людей не съезжала крыша, генералы приказали офицерам организовать занятия по методам выживания. Все, кто что-то знал и умел, пытались обучить остальных. Я тоже собрал команду из наиболее толковых солдат и курсантов, учил их обслуживанию систем обеспечения бункера. Думал, выживем, шансы есть. Пленный умолк и снова потянулся рукой к ожогу на веках. – Но в какой-то момент землетрясения заметно усилились. Трясти чаще не стало, но сами вибрации стали опаснее. Полтора месяца назад нас затрясло так, что сместились работающие дизель-генераторы. Наверное, что-то лопнуло в топливной системе, потому что пожар вспыхнул мгновенно. Система пожаротушения сработала, но это оказалось бесполезно, потому что она была порошковая, а порошок высыпался из полопавшихся емкостей еще во время бомбардировки. Мы пытались использовать огнетушители, но все произошло слишком быстро. Цистерна с дизтопливом дала трещину еще в первый день, вытекшее из нее топливо залило половину сектора, все пропиталось соляркой и теперь вспыхнуло, словно бумага. Все бросились тушить огонь всем, чем только можно, но тут горящие генераторы вырубились, и основное питание пропало. Пока запускали аварийное, взорвалась цистерна с дизтопливом, и пожар охватил половину бункера. Пламя быстро распространялось, остановить его было нечем, температура подпрыгнула до шестидесяти, много людей сгорело, все получили ожоги. Всех, кто успел надеть скафандры, пламя выдавливало к шлюзу, и я понял, что воздух для горения поступает именно оттуда, через нашу новую систему вентиляции. Через нее же распространяется пожар. Мы вырубили вентиляцию и закупорились там, где еще было можно. Это помогло. Кислород быстро выгорел, и пожар погас. Пока ждали, потратили много кислорода из аварийного запаса скафандров, но зато выжили. Потом запустили вентиляцию и принялись разбираться, в каком мы положении. Рассказчик потрогал свои ожоги, болезненно скривился скорее по привычке, чем от реальной боли, и продолжил с нездоровой ухмылкой: – Оказалось, что оно еще дерьмовее, чем казалось. Два десятка человек погибли, основной системы электропитания больше не существует, склады выгорели, матценности большей частью уничтожены, основной запас продовольствия потерян. Аварийные аккумуляторные емкости повреждены, энергии хватит на день или два, и есть она не везде, потому что шинопроводы выгорели, а беспроводная электрическая сеть покрывает только часть бункера, потому что она дорогая, и устанавливать ее в устаревшем убежище везде было слишком затратно. Не пострадала только труба, по которой мы получали воду из затопленных помещений, и оружейный склад. Короче, через пару суток мы останемся без энергии, а значит, без света, воздуха, отопления и систем очистки воды. Выжившие только что закончили оказывать друг другу первую помощь, отсутствие медиков сильно сказывалось на настрое, люди были подавлены, и эта информация вызвала у многих тихую панику. И тогда наш генерал заявил, что выход есть, если повезет. Оказывается, наверху, в засыпанном ангаре для техники, в отдельном боксе стоит Лазерная Самоходная Установка. Это оружие считается секретным, потому что работает на компактном ядерном реакторе, и все места дислокации ЛСУ всегда засекречены. Одна такая есть у нас наверху, и если мы сумеем ее откопать, то сможем использовать ее ядерный реактор для получения энергии. Опять же, если сумеем. Пленный грустно улыбнулся, продолжая глядеть в пустоту: – Пожалуй, это был единственный раз, когда нам повезло. Бокс с ЛСУ мы нашли сразу. В смысле, мы пять часов прокапывались к ней в ангаре, в скафандрах и под антирадом, используя бульдозер с ковшом. Но за это время ничего не рухнуло нам на головы, и самоходка оказалась в первом же боксе, на который мы наткнулись. Ее тоже засыпало обрушением, но не повредило, и нам удалось попасть внутрь нее. Среди офицеров оказалось целых три человека, которые в разное время проходили обучение управлению ЛСУ, правда, никто из них не имел практического опыта, но этого хватило. Реактор активировали, самоходку запустили, и она вышла из-под завала своим ходом, спровоцировав еще большее обрушение позади себя, которое распространилось на остальной ангар. Из-за этого нас всех чуть было не завалило, один человек погиб, остальные успели попрятаться под техникой. Слава богу, полного обрушения не произошло, разве что выносную антенну расплющило, но на это было уже наплевать, главное, почти все выжили. ЛСУ подвели вплотную к лифту, и все, кто хоть что-то знал в этой области, принялись ломать голову, как запитать бункер от ее реактора. В результате мы пришли к выводу, что нам требуется изготовить для ЛСУ специальный коммутирующий узел, от которого можно будет пробросить электрический кабель. Сделать это времени уже не хватило, все вернулись в бункер и приготовились страдать от интоксикации. Для меня это была вторая интоксикация, но мучения показались мне еще более жестокими, чем в первый раз. Он замученно скривился, словно вспоминая череду тяжелых страданий: – Я так и не смог привыкнуть к интоксикациям. Сколько уже их было, и каждый раз боль такая, как будто на куски режут. Всегда кажется, что эту интоксикацию мне не пережить. – Его взгляд сфокусировался, и он посмотрел на Порфирьева: – Варяг, как тебе удается переносить это так просто? Когда меня скрючило, ты был еще в норме, а когда я очухался, ты снова был в порядке… – Адаптация, – коротко прорычал Порфирьев. – Меня отпускает быстрее. Так что с вашей ЛСУ? Я так понял, вы с тех пор от нее запитываетесь? – От нее, – подтвердил пленный. – Коммутирующий узел мы собрали, детали для него искали по всем выгоревшим складам, но в конце концов все заработало. Даже бухту силового кабеля повезло найти. Сама бобина, на которую он был намотан, расплавилась, несколько верхних витков тоже, но внутри бухты кабель оказался целым, и его хватило. Мы пробросили его от ЛСУ до штатной шины питания, и проблема с электричеством была решена на ближайшие года три, так сказал генерал. Мы восстановили бункер, как смогли, и продолжили жить. Через полмесяца стало ясно, что продовольствие заканчивается даже быстрее, чем мы ожидали при нашей экономии. Генералы ужесточили нормы, но было понятно, что это мало что изменит: вместо двух недель голод наступит через три. И тогда кто-то из них сообщил, что в девяноста километрах от нас есть склады Росрезерва. Оказалось, что об этом знали не только генералы, но не понятно, как туда добраться. Транспорта нет, навигации тоже, пешком такое расстояние за один цикл антирада не пройти, тем более что ориентироваться на поверхности невозможно. Кто-то из офицеров оказался бывшим спецназовцем, он сказал, что карту можно попытаться привязать к местности вручную и идти по ней без навигации, используя гирокомпас. Для пережидания интоксикации и минимального интервала между циклами антирада нужно использовать спецпалатки «База-2М», если они у нас есть. Базы у нас на складе были, но после пожара уцелела всего одна. Сотня человек в нее не вместится, она на взвод рассчитана, а это три десятка бойцов. Один из генералов заявил, что, типа, жить захочешь, еще не там поместишься, но, если спецназовец сумеет организовать безошибочное ориентирование на местности, то набиваться в базу, как сельдь в банку, не придется. У нас есть ЛСУ, бульдозер и вездеход, можно разместить всех на броне и внутри, тогда доедем до Росрезерва за один цикл антирада. Сами склады под землей, и там наверняка радиации нет. Даже если склады повреждены ядерными ударами, то полностью они погибнуть не должны, потому что занимают под землей большую площадь. Нам главное прокопаться к ангарам со спасательной техникой, они расположены непосредственно у входа, используя бульдозер, мы сможем сделать это. Получив технику, мы запасемся продуктами и отправимся к «Подземстрою-1», он наверняка уцелел и места там на сотню человек в любом случае хватит. А если вдруг в «Подземстрое» кто-нибудь будет иметь что-то против, то мы войдем туда силовым путем, арестуем преступников и восстановим закон и порядок. Для этого нужно вооружиться по максимуму. Тем более что после обмена ударами прошло два месяца, и если Росрезерв выжил, то неизвестно как поведут себя его сотрудники при нашем появлении. Нельзя исключать наличие у них злого умысла. Вдруг на почве психологической травмы кто-то из них двинулся крышей и решил, что склады теперь являются его собственностью, а сам он волен решать, кому выдавать продукты, а кого обрекать на голодную смерть. А если склады захвачены мародерами, то ситуация и вовсе однозначна. В итоге было принято решение готовиться к переходу в Росрезерв. Спецназовец надел штурмовой комплект и что-то долго вымерял сначала в самых дальних частях бункера, потом сравнивал свою карту с планом внутренних помещений, делал какие-то расчеты. В конце концов заявил, что при ориентировании на поверхности погрешностей не избежать, но до Росрезерва мы дойти должны, а там он сможет уточнить карту. Неделю мы готовились к маршу и даже поднялись наверх, в ангар, и попытались откопать еще что-нибудь из техники. Нашли три грузовика, два уничтожило обрушением, третий сильно покорежило, но его удалось завести и поставить на ход. Идти решили сразу всем личным составом, потому что оставлять тут часть людей невыгодно. Во-первых, без ЛСУ у них будет электропитания всего на двое суток, это все, на что хватало уцелевших аварийных емкостей при полной зарядке, и если вдруг основной отряд задержится по каким-либо причинам, эти люди серьезно рискуют. Во-вторых, в случае успеха основному отряду придется возвращаться в бункер за оставшимися, это значит антирад, облучение, интоксикация, потеря здоровья, времени и ресурса питающих технику аккумуляторов. В-третьих, если за Росрезерв придется вести бой, то чем больше личного состава, тем лучше. Короче, пошли все, тем более что оставаться никто не хотел. Скафандров и штурмовых комплектов хватало на всех, но большую часть оружия и боеприпасов пришлось оставить в бункере, потому что грузить было некуда. В установленный день все экипировались в полную боевую выкладку, приняли антирад и поднялись на поверхность. Там сразу же начались проблемы. Видимость метров десять, мороз уже за сорок, все забито черным снегом и постоянно налетают бураны. Грузовик был колесным и мог идти только за бульдозером, по колее метровой глубины, но даже так он еле полз. Поэтому его поставили вторым, ЛСУ шла следом, чтобы в случае чего подтолкнуть, и подталкивать приходилось постоянно. Внутри техники не уместилось и половины личного состава, основная масса людей сидела на броне, и приходилось прятаться под машины, как только начинался буран. Самый первый застал нас врасплох, людей сорвало с брони и разбросало по сторонам. Спасло то, что все были в штурмовых комплектах, никто не поломался и не улетел за пределы видимости и досягаемости раций. После урагана все добрались до техники, разместились и поехали дальше. Двигаться удавалось не быстрее десяти километров в час, увеличить скорость не получалось, кругом горы заснеженных обломков, зато ямы и впадины засыпаны черным снегом и вообще не видны. В одну такую бульдозер чуть не рухнул, чудом не упал, на самом краю замер, накренившись так, что десант с брони посыпался. Кто-то провалился под снег и упал в какую-то пустоту. Его крик в эфире сменился хрипом и бульканьем, потом все утонуло в помехах. Пока бульдозер на прицепе оттаскивали от ямы, пропавшего пытались искать, но не нашли, и генералы приказали продолжить движение. Еще через час под снег провалился грузовик. Видимо, внизу раньше было метро или подземный переход, а может, еще что, кто его знает… После взрывов там все обрушилось, образовался глубокий провал, потом провал сверху занесло обломками и снегом. Бульдозер успел пройти по этому месту за секунду до обрушения и чудом не провалился. Колесный грузовик шел следом и начал оседать прямо с куском окружающего пространства. Находящиеся в кузове почувствовали это и бросились врассыпную, но спастись успели только те, кто ехал ближе всего к выходу. Остальным не хватило времени выбраться, и они рухнули вместе с грузовиком. В кромешной пыли даже не было видно, где у пролома дно, значит, там глубже, чем десять метров. Вместе с грузовиком туда рухнула тонна обломков, и над провалом несколько секунд бурлило облако черного снега. В эфире звенели вопли гибнущих людей и хруст. Может, это хрустел ломающийся бетон или корпус грузовика, но ощущение было такое, словно хрустят человеческие кости. Хруст бы таким громким, что его было отчетливо слышно даже через шипение помех. Он потом сутки стоял у меня в ушах… Пленный поежился, и по его чумазому лицу скользнула болезненная гримаса. – Крики в эфире быстро утонули в помехах, и кроме шипения в головных телефонах ничего не было слышно. Я ехал на броне ЛСУ, мы еле успели остановиться возле самого края обрыва и стали подбирать тех, кому повезло спастись. Попутно орали в эфире бульдозеру, чтобы остановился. Бульдозер нас не слышал, связь цепляла едва-едва, и расстояние было слишком большим, но те, кто сидел у него на броне, слышали звук обрушения и заметили, что фары идущего позади грузовика больше не горят. Бульдозер вернулся задним ходом и остановился недалеко от обрыва, но их было еле слышно в эфире. Между нами находился провал, и было непонятно, где его можно безопасно объехать. Вдруг это метро, и оно тянется на десятки километров. Начнешь объезжать хоть справа, хоть слева, но все равно провалишься.