— Но… — Не справишься — умрёшь. Таков уговор. Я не могу изменить то, что уже решено. Судьба не знает пощады. Жизнь жестоко обошлась с тобой. Я много чего разузнал о тебе. Я задержал дыхание. — Не стоить так глубоко об этом задумываться. Сколько миллиардов людей уже умерло в истории человечества. Ты просто станешь одним из них. Всё это игра. Не стоит воспринимать свою жизнь всерьёз. Я хотел было что-то ответить, но не смог. — Я же сказал тебе. В моей голове вся твоя судьба. Это просто восхитительно! В любом случае у тебя есть ещё четыре дня. Мне очень жаль, но ничего не поделаешь. Конец у людей вроде тебя, как правило, такой и бывает. Послушай, для меня не важно, провалишь ты задание и умрёшь или выполнишь его успешно и останешься в живых. Я не могу изменить то, что уже решил. Если провалишься, тебя убьют. Вот и всё. Таких, как ты, кто работает на меня, полно. Ты всего лишь один из множества. Ты всего лишь фрагмент эмоции, которую я испытываю. Мелочи для тех, кто стоит на вершине, оказываются вопросом жизни и смерти для тех, кто внизу. Так устроен мир. И самое важное… В этот момент Кидзаки сделал вдох. — Не смей что-то требовать. И не задавай вопросов. Ты не можешь понять меня? Но с этим ничего не поделаешь. Жизнь полна несправедливости. В этом мире куча детей умирает от голода сразу же после рождения. Они бессильно барахтаются на этой земле. Вот и всё… С этими словами Кидзаки бросил трубку. Оказавшись на Синдзюку, я вернулся к зданию, в котором исчез Ёнэдзава, однако вряд ли он всё ещё находился внутри, но даже будь он там, сегодня я ничего не мог сделать. Миновав оживлённые улицы и отели, я вышел к незнакомому кварталу, в котором стояли шеренги жилых домов. Было уже поздно, но во многих окнах по-прежнему горел свет. Завтра выходной, люди не спешат ложиться спать. Свет из окон был мягким, он слегка рассеивал темноту; я смотрел на окна и думал, что хочу что-то сделать. Я ощутил нечто странное во внутреннем кармане пальто. Там оказался кошелёк, который я видел впервые в жизни, и серебряная зажигалка «Zippo». В кошельке оказалось семьдесят девять тысяч иен, несколько кредитных карточек, водительские права и членская карточка гольф-клуба. Я почувствовал, как сузился угол зрения, в нём оказалась толстая собака, которая посмотрела на меня, а затем исчезла. Навстречу шёл человек в дождевике. Я подумал: а разве идёт дождь? Ещё раз посмотрел на него, а на стене оказалось большое пятно, которое совсем не было похоже на человека. В узком переулке слева я заметил огни небольшого бара. Засунув кошелёк обратно в пальто, я кинул зажигалку в корзинку велосипеда, брошенного на дороге. Бар был небольшим, слегка подсвеченная вывеска потемнела от времени, название я не смог прочитать. Внутри — четыре стула у барной стойки и два столика. Я заказал виски у бармена, потрёпанного вида мужчины, который даже не взглянул на меня, и расположился за столиком. За барной стойкой сидел подвыпивший клерк, судя по всему, завсегдатай заведения. Уткнувшись лбом в стойку, он спал. Из маленькой колонки доносилась классическая музыка, бармен двигался рассеяно, словно находился тут ради того, чтобы слушать музыку. Рядом со стойкой была привязана дворняга, она неподвижно лежала на полу, глаза были открыты. Поставив передо мной виски со льдом, бармен по-прежнему не смотрел на меня. Оглядевшись по сторонам, я подумал, что такое место не может быть популярным. Осушив стакан, я заказал ещё, бармен поставил на стол бутылку и лёд, а затем вернулся за стойку. Разумеется, рядом со мной уже не было ни Исикавы, который останавливал меня, ни Саэко, которая подначивала, чтобы я выпил ещё. Опьянение разливалось по телу, я наблюдал, как стакан и всё остальное вокруг постепенно теряют привычные очертания. В зале находились лишь бармен, слушавший музыку, пьяный парень в костюме и бродячая собака: наверное, она скучала, но послушно сидела на привязи. Я подумал о том, что скоро умру, о том, что делал в своей жизни. Протягивая руки, чтобы красть, я отвернулся от многого в жизни, отрицал любой коллектив, отрицал здоровье и свет. Я жил, окружив себя стенами, забравшись в тёмную щель. Но всё же мне почему-то хотелось ещё немного побыть здесь. Бармен сел в кресло за стойкой и закрыл глаза. Я не знал, что это за музыка, и просто смотрел на то, как он слушает. В моей жизни было полно всего, что мне не нравилось, но было и то, что я не хотел потерять, и те, кого не хотел потерять. Но те, кого я не хотел потерять, страдали и рано уходили из жизни. Я думал о том, какой была моя жизнь, думал о том, что она подошла к концу, думал о моменте смерти. Парень в костюме спал, бармен не шевелился. Я хотел наблюдать за этой картиной до того момента, пока не засну сам. 16 Когда я был маленьким, я всегда видел вдали башню. Я ходил по грязным улочкам с блоками домов и отдельно стоящими малоэтажками, а башня всегда неясно вырисовывалась наверху, стоило мне поднять голову. Окутанная туманом, неясно очерченная, она напоминала какой-то старый дневной сон. Словно появилась из чужой страны, строгая, такая высокая, что не было видно вершины, красивая и далёкая — сколько ни иди к ней, вряд ли дойдёшь… Войдя в магазин, я положил рисовый треугольник — онигири — в маленький карман. Чужие вещи, оказываясь в моих руках, были тяжёлыми. Я не испытывал чувства вины или угрызений совести за этот поступок. Моё тело росло и требовало много еды, я был не в силах отказаться от этой потребности. Правила созданы чужими людьми и ко мне не имеют отношения. Я засовывал в рот плотный онигири и, толком не разжёвывая, глотал. Передо мной были ряды электрических столбов, ряды обшарпанных домов, деревья на небольшом холме, и дальше в тумане вырисовывалась высокая башня, на которую я смотрел. Когда-нибудь эта башня мне что-то скажет. Почёсывая ноги, торчавшие из коротких штанов, я чувствовал, что внутри живота медленно растворяется чужой посторонний объект. Я услышал смех и крики компании ребят одного роста со мной. Мальчик с длинными волосами держал в руках игрушечную машинку. Громко и пронзительно он закричал, что эту машинку ему купили за границей. Он орудовал маленьким пультом, и блестящая машинка, как настоящая, набирала скорость. Наблюдая за ним, я почувствовал раздражение. Этот парень показался мне отвратительным, ведь он хвастался тем, что ему дали, а не тем, что заработал сам. Чтобы это отвратительное чувство меня отпустило, машинка должна была исчезнуть. Я стащил её. Меня никто не знал, поэтому кража оказалась парой пустяков. Почему-то иностранные предметы всегда ассоциировались у меня с башней. Я тихо играл с этой машинкой на грунтовой дороге. Однако она больше не блестела, как в тот раз, когда я впервые её увидел. Я почувствовал, происходит что-то не то, мне стало тяжело, я выключил машинку. Я положил её подальше, потом с опаской опять включил, но, когда она двинулась, снова почувствовал что-то странное. Я выбросил эту машинку в грязную речку. Где-то далеко стояла башня. Она просто возвышалась вдали, окутанная дымкой, так ничего и не говоря мне… Почему же старая башня стояла вдали от моего района? Я никогда не думал об этом. Я полагал, она уже находилась там, когда я родился. Мир был жёстким и незыблемым. Время текло с собственной скоростью, расставляя всё по своим местам, оно толкало меня в спину и куда-то перемещало. Но когда я протягивал руку к чужой вещи, мне казалось, я освобождаюсь от силы времени. Будто я отдаляюсь от мира с его непреложными законами. В начальной школе мальчик, выбранный старостой класса, носил блестящие часы. «Это папины, — говорил он, показывая, словно украдкой, предмет своей гордости. — Работают даже под водой!» Все ребята не отрываясь глядели на часы, которые могли работать даже в воде. Я украл их. Почему я уронил часы на глазах у всех? Я тогда быстро снял их, ещё чуть-чуть — и они оказались бы в моём кармане. Но часы выскользнули и с грохотом ударились об пол. Все перевели взгляд на часы, которые перестали работать от удара, а затем на меня. «Вор! — закричал староста. — Ты же их сломал. Они дорогие. Как ты смел, оборванец?!» Шум в классе всё нарастал. Ко мне протянулись чьи-то пальцы, схватили за руки и ноги, стали трясти, я упал на пол. «Вор! Вор!» На крики прибежал молодой учитель и, увидев, что я на полу, протянул руку. Кажется, он был растерян. «Извинись! — громко сказал он мне. — Извинись, если и правда что-то украл». Теперь мне кажется, в этот момент я был освобождён. Впервые о моём поступке узнал кто-то, кроме башни. Никогда прежде я не ощущал такой свободы. Несмотря на общее давление и позор, я чувствовал, как меня пропитывает ощущение удовольствия. Если солнце светит тебе в лицо, не остаётся ничего, как развернуться и пойти в другую сторону. Я не скрывал усмешки, не сопротивлялся, я просто лежал на полу, а они сжимали меня со всех сторон. Из окна классной комнаты я видел башню. Казалось, теперь она точно что-то мне скажет. Ведь она так долго стояла там… Но и в этот раз красивая башня просто возвышалась вдали. Она не поддерживала и не осуждала меня за то, что я находил удовольствие в моём унижении. Я закрыл глаза. Я решил, что буду воровать, пока не перестану видеть башню. Пока она не начнёт опускаться всё ниже и ниже, пока тени не будут всё короче и короче… Мне казалось, чем больше я ворую, тем дальше от меня отодвигается башня. Напряжение, когда берёшь в руки чужую вещь, стало привлекать меня ещё сильнее. Дрожь в пальцах и мягкое тепло, приливающее вслед. Это действие отрицало ценности и рвало узы. Красть то, что нужно, красть то, что не нужно, выбрасывать то, что не нужно, после воровства. Удовольствие избавляло меня от странного ощущения, которое пробегало по кончикам пальцев, когда я протягивал руку на запретную территорию. Может быть, я пересёк какую-то черту, а может, просто повзрослел, но сам не заметил, как башня исчезла… 17 Я позвонил матери мальчика, она сказала, что хочет в отель, я взял такси. Мы встретились днём рядом с залом игровых автоматов патинко, направились к улице с отелями и вошли в первый попавшийся. Оказавшись в номере, она сразу же стала раздеваться и сказала, была уверена, что я позвоню ещё раз. Я хотел было что-то ответить, но осёкся и сразу потянул её в постель. Я подумал: если её рассержу, будет сложно поговорить о мальчике, да и перед смертью мне хотелось ещё раз прикоснуться к женщине. Она забралась сверху и, может из-за таблеток, кончала раз за разом, впиваясь в меня ногтями. Обнажённая, она вылезла из постели, слегка отодвинула занавеску, сказала, что поблизости открыли торговый центр, почесала щёку. Почему-то она хотела показать его мне. На кровати валялась женская одежда, словно сплющенное мёртвое тело. Через занавески в комнату проник тонкий луч света. Я приподнялся. — Кстати, — заговорил я, решив, что это подходящий момент. — Ты не хочешь отдать ребёнка? Она обернулась, на мгновение выражение на её лице застыло. — Тебе? — Она почему-то ухмыльнулась. — Нет. В детский дом. — А можно? Я думал, что рассержу её, но она задёрнула занавески и вернулась в кровать. — Можно. Только надо оформить бумаги. — Неохота, — сказала она и, отведя от меня взгляд, закурила. Наверное, она имела в виду оформление бумаг. — Мне придётся исчезнуть на некоторое время. Я больше не смогу видеться с твоим сыном. Вам с ним лучше жить по отдельности. Да и тебе будет легче с мужчинами. Если ты его отдашь, я дам тебе пятьсот тысяч иен. Ну как? — Что? Она медленно повернулась ко мне. Её глаза были слегка влажные, как и губы, с несчастным выражением. Я почувствовал, что опять возбуждаюсь, и отвернулся. — Последнее время мой дружок поколачивает его. Вряд ли он от этого умрёт. Но это вроде как насилие, да? В новостях вон тоже показывают. Мне вовсе не хочется, чтобы так случилось. И полиция нагрянет тогда. А ты что, на полном серьёзе? — У меня полно денег. Для меня это пустячная сумма. Ты позвони в Центр помощи детям, пусть его заберут. Если не получится, можно позвонить вот сюда. Это вполне надёжный детский дом. Но если возьмёшь деньги и не отправишь ребёнка в приют без веской причины, у тебя будут неприятности. Я исчезну, но своим друзьям поручу приглядывать за тобой. А эти ребята — якудза. Поняла? Я не знал, доходят ли мои слова, но она вдруг облизнула мои губы. — Будь рядом родители, я бы отдала внука им. Но их нет. Я уже сама думала, что делать. Но ты прав, можно ведь его отправить в приют. Я не знала. Нужно вот сюда позвонить, да? А с этими деньгами я смогу и в путешествие отправиться! Она засунула мою записку в кошелёк. Я вытащил из пальто, брошенного на пол, деньги и передал ей. — Ты уже расплачиваешься? — спросила она, поспешно засовывая купюры в сумку. Глаз дёрнулся несколько раз. — Ты классный! Я так рада. Так здорово, очень рада. Накуплю всего. И вообще, зачем рождаются дети? Они милашки только в первое время. Я вылез из такси около дома; мальчишка стоял там. У него в руках была открытая банка кока-колы и банка кофе моей любимой марки. Он молча протянул мне банку, я сразу же открыл её. Мальчик рассматривал мои окрашенные волосы. Кофе уже совсем остыл. Я зашёл в квартиру на минуту, а затем вернулся на улицу. Ребёнок шагал за мной. Мимо нас, набирая скорость, промчалась машина; он схватился за полу моего пальто. Это была машина с низкой посадкой, в ней на полную громкость врубили какую-то дешёвенькую музыку. Нам встретилась маленькая девочка, которая тоже держалась за пальто отца. Мы молча прошли мимо. Отец девочки что-то сказал, и она с недовольством на лице ему ответила. Мы двигались по берегу узкой реки, довольно далеко от жилых домов. Берега были ухоженные, а вода мутная, на поверхности плавал мусор, в том числе пластиковые бутылки. Похоже, мальчик хотел что-то сказать, но молчал, словно сомневаясь. Я закурил и перевёл взгляд на мутную реку. — Я поговорил с мамой. Ты ведь готов переехать в детский дом, верно? Тогда ты сможешь уйти от неё. — Да. Его голос звучал чуть увереннее, чем в прошлый раз. — Если мама решит тебя оставить дома, но ты будешь против, позвони вот сюда. Это хороший детский дом. Я передал ему бумажку, он внимательно смотрел на неё, словно заучивал телефон наизусть. — Ты ещё всё исправишь. Ты сможешь заниматься чем угодно. А о воровстве забудь. — Почему? Мальчик поднял глаза на меня.