Поля, деревни, проселки, вся Эстония были уже укрыты снегом, когда капитан, окончательно обдумав будущую экспедицию, поскакал на почтовых в столицу. Обернулся он быстро — меньше чем в месяц. Несколько желтоватых тоненьких листочков — письма Коцебу своему флотскому учителю Ивану Федоровичу Крузенштерну, — эти несколько листочков, заполненных на редкость неразборчивыми закорючками, рссказывают о столичных днях нашего моряка. «Вы будете немало удивлены, — сообщал он Крузенштерну, — что мое путешествие в Петербург уже закончено и дела совершенно успешны». И Коцебу поведал Ивану Федоровичу об этих успешных делах. Прежде всего он представил свой доклад Румянцеву. Николай Петрович, говорит Коцебу, «нашел сочинение исключительно хорошим, несколько раз обнял, поцеловал меня и сказал: «Это должно заинтересовать государя». А Коцебу добавляет, что ему, мол, кроме одобрения Румянцева, иной похвалы и не надобно. После встречи с Румянцевым капитан ежедневно виделся с морским министром старым маркизом де Траверсе. Маркиз, настроенный сперва несколько скептически, теперь всерьез заговорил с лейтенантом. «Мне кажется, — иронически писал Коцебу, — что он, наконец, понял, что «Рюрик» с пользой совершил свое путешествие». И обходительный маркиз с мягкими манерами лукавого царедворца предложил Коцебу принять начальство над будущей экспедицией в Берингов пролив. Коцебу с восторгом согласился. Министр посоветовал лейтенанту спокойно ехать домой и дожидаться нового назначения, каковое несомненно будет очень лестным. Вот Коцебу и благодушествовал снова в деревенском уединении. Жарко топились печи, наполняя тихие комнаты приятным сосновым теплом. За окнами гуляли метелицы, куражился ветер, сбрасывая с сосен снежные шапки. Неслышно, неприметно катились дни. Коцебу мысленно часто возвращался к своим «рюриковичам». Не тревожась думал он об ученых и штурманах. У этих жизнь пойдет безбедно, но у служителей… Что-то с матросами «Рюрика», с теми, кому он, капитан, столь многим обязан, с теми, чьи честные натруженные руки крепили паруса, отдавали и выбирали якорь? Коцебу знал, что матросы опять тянут лямку строевой службы с ее тяжелыми повседневными работами, с ее мордобоем, линьками и прочими жестокостями, на которые так щедры многие офицеры российского императорского флота. С сожалением думая о своих бывших матросах, Коцебу писал Румянцеву, чтоб Николай Петрович выхлопотал им отпуск, абшид, как говорили тогдашние моряки. Однако абшид героям «Рюрика» все не выходил. Нужно было соизволение государя. Но… «до бога — высоко, до царя — далеко»… И Коцебу с горечью жаловался Крузенштерну: «Я уже хлопотал, чтобы матросы, которые находятся в Ревеле, не делали слишком тяжелые работы, но некоторые командиры развлекаются тем, что мучают именно этих людей». В феврале 1819 года, когда буйство метелей нередко перемежалось теплыми, сырыми, тихими днями, Коцебу вызвали в столицу. Он приехал и был принят министром, старым мягким обходительным маркизом. Беседа вновь пошла об экспедициях в Берингов пролив и к Антарктиде, в подготовке которых участвовали и Крузенштерн и известный мореплаватель Гавриил Андреевич Сарычев. Заканчивая аудиенцию, маркиз, прихрамывая и морщась от подагры, прошелся по навощенному паркету большого кабинета. Потом он ласково поглядел на Коцебу своими блеклыми, почти белыми глазами и еще раз заверил лейтенанта, что он получит корабль, а может быть, и два… В радужном настроении Коцебу воротился в деревню. В конце лета, думалось ему, он отправится в путешествие. И он нетерпеливо ждал весны. Но, когда настала весна, Отто Коцебу нежданно-негаданно получил извещение, что вместо него назначены в дальнее плавание другие офицеры. Его обошли. Он был глубоко оскорблен и горько обижен. ВСТРЕЧА Октябрьский, лондонский, мелкий, непрестанный дождь. Небо в рубищах туч. Мокрые фасады домов. Тусклые, залитые водой, стекла. Немощные фонари. Вереница экипажей, едущих точно по дну огромного аквариума. Понурые, торопливые люди в нахлобученных шляпах, с руками в карманах пальто. Дождь, дождь. Ветер с моря, тяжелое колыхание Темзы. Два лейтенанта словно не замечали ни дождя, ни ветра, ни понурых людей. Они только что вышли из Адмиралтейства. — Идемте ко мне, старина, — сказал один из них. — Я снял квартирку неподалеку. — Идемте, Вильям, — отозвался другой. — Нынешний вечер — наш! Джон Франклин вернулся в Англию в октябре 1818 года, через шесть месяцев после отплытия из Темзы. Когда он пришел в Адмиралтейство, то первым попался ему на глаза Вильям Парри, появившийся из кабинета лорда Мелвилла. Франклин бурно выразил свой восторг и обнял Вильяма. После сбивчивых, радостных приветствий Джон сообразил, что столь раннее возвращение его приятеля означает неудачу экспедиции. Точно такие же мысли осенили и Парри. Но радость встречи еще не улеглась, и они, не спрашивая друг друга о неудачах, шли по лондонским мокрым и сумрачным улицам, перекидываясь ничего не значащими фразами и то и дело поглядывая один на другого. Даже тогда, когда они пришли домой к Парри, сняли мокрое платье и уселись у камина со стаканами эля, даже тогда беседа никак не входила в ровную колею. — Постойте, Джон, — решительно сказал наконец Парри. — Постойте! Вы, вероятно, помните, что я прежде нашей полярной экспедиции несколько лет служил на морских станциях в Новом Свете? Франклин ответил, что помнит, конечно. — Так вот, дорогой друг, — продолжал Парри, — мне приходилось встречаться с краснокожими. Если бы они увидели нас с вами за такой беседой, то наверняка сочли бы самыми невоспитанными, дикими и грубыми людьми на земле. Франклин рассмеялся. Он знал, что индейцы гораздо более вежливые собеседники, чем бледнолицые, считающие их дикарями. Индейцы всегда выслушивают знакомого или незнакомого человека с внимательной почтительностью, сколь бы глупыми и несуразными ни казались им его речи. Мало того, собеседник выговорится, а они еще некоторое время хранят молчание: во-первых, может быть, оратор что-либо припомнит и что-либо добавит к сказанному, во-вторых, для того, чтобы еще подчеркнуть уважение к нему. Франклин рассмеялся: — Я слышал, Вильям, об этом правиле. Нам с вами следует его придерживаться. Да и не только нам, — добавил лейтенант, весело поглядывая на друга, — но и господам членам парламента. — В особенности! — в тон ему отвечал Парри. — Итак, сэр, вы находитесь в моем вигваме и вы на целых четыре года старше меня, а потому первое слово принадлежит вам, лейтенант Джон Франклин. Беседа, начавшаяся шутливо, постепенно приняла серьезный характер. Вильям, по привычке закладывая табак за «жвака-галс», слушал рассказ приятеля, и отблески каминного пламени лежали на его простодушном мальчишеском лице с высоко поднятыми бровями. Джон говорил, расхаживая по комнате и изредка «заряжаясь» нюхательным табаком… Неприятности начались очень скоро. Адмиралтейство удружило столь плохим кораблем, что течь в бортах открылась, едва лишь пропали из виду берега. Течь ликвидировали, но в душе моряков «Трента» закралась неуверенность в своем плавучем доме. Неподалеку от Шпицбергена в тумане Франклин потерял Бьюкена, но потом они сошлись в заранее условленном месте — в бухте Св. Магдалины на Шпицбергене. Корабли отдали якорь по соседству с голубоватой громадой берегового ледника. Решено было обождать, пока зимние льды в море к северу от Шпицбергена несколько рассеются. В этой стоянке не было бы ничего занимательного, если бы не привелось дважды наблюдать рождение айсбергов. Первое произошло от… ружейного выстрела. От обыкновенного выстрела, да еще раздавшегося не ближе чем в полумиле от глетчера. Очевидно, глыба едва держалась, и сотрясение воздуха, вызванное выстрелом, оторвало ее от основной ледниковой массы. Над заливом прокатился грохот, и ледяной колосс рухнул в бухту. Несколько моряков «Трента» с баркаса глядели на это великолепное зрелище. Их восхищение подкреплялось чувством собственной безопасности. А ведь особенно приятно и интересно смотреть на явление природы, когда тебе ничто не угрожает. И вдруг чудовищно мощный соленый вал, вызванный падением колосса в море, поднял баркас и стремглав понес его на берег. Моряки и дух не перевели, как очутились на скалах в изломанном, залитом водой баркасе. В другой раз командир «Трента» и его помощник лейтенант Бичи задумали на ялботе проникнуть в глубокую ледяную пещеру. Они направились к ней и уже представляли себе хрустальную красоту ледникового грота, переливы воды, причудливые изломы граней льда. Но, едва ялбот подошел к пещере, звук, подобный пушечному удару, оглушил и перепугал моряков. Треск и грохот нарастали, множились, дробились — айсберг, еще значительнее, чем рожденный ружейным выстрелом, низринулся в море, увлекая за собой сверкающие ледяные глыбы и выхлестывая из моря водяные косматые столбы. Франклин приказал быстро поворотить ялбот кормой к берегу. Только этим маневром избежал он почти неминуемого бедствия. Моряки ничего не видели — водяная пыль, похожая на завесу, закрыла обширную бухту, — но слышали бурление волн да шум сталкивающихся льдин. Когда водяная завеса пала, Франклин, Бичи и матросы обошли айсберг, узнали его размеры и нехитрым подсчетом определили вес. Он равнялся почти четыремстам двадцати двум тоннам! Новорожденная плавучая гора вызвала такое волнение в заливе, что на «Доротее» (корабль находился в четырех милях от айсберга) прекратили кренгование.[18] Седьмого июня «Доротея» и «Трент» вышли из залива Св. Магдалины. Оказалось, что состояние льдов было прежнее. Но не возвращаться же в бухту! Бьюкен и Франклин принялись искать проход во льдах. Чего только не выкидывали эти проклятые льды! Однажды притонувшая глыба тихохонько подплыла под форштевень, и «Трент» был поднят ею на четыре фута. Потом торосистые куски, вынырнув из тумана, чуть было не переломили бушприт. Наконец, поиски чистой воды привели к тому, что корабли затерло в ледяном поле. Нужно отдать должное Бьюкену: он не отступил. Моряки сошли на лед, вбили в него на некотором расстоянии от судов железные крюки и привязали к ним тросы. Другой конец троса был укреплен на шпиле.[19] Потом команда «пошел шпиль!», трос натянулся струной и задрожал. Мгновения напряженной тишины, затем скрип, скрежет, и носы кораблей, врезавшись, вдавившись в льды, начали раздвигать их. Подтянувшись, словно гимнасты на шведской стенке, матросы переносили крюки дальше, и начиналась та же работа. И так — несколько часов. Препятствие было взято. «Доротея» и «Трент» вышли на чистую воду и поставили паруса. Каким же благодатным, свободным, легким казалось это плавание после шпилевой тяги! Но каким же горьким было разочарование, когда обнаружилось, что течение оттащило корабли на одиннадцать-двенадцать миль южнее той широты, где они были вначале. Они достигли 80°34′ северной широты, и тогда капитан Бьюкен сдался. А ведь было только 19 июля! Еще можно было бороться! Однако Бьюкен решил уходить, держась кромки льдов вдоль восточного берега Гренландии. Впрочем, добраться до открытого моря оказалось не так-то легко. Едва легли на новый курс, как грянул шторм. Шторм посреди льдов пострашнее бискайских бурь! На длинные куски разрубили самые толстые пеньковые канаты. Достали из трюма полосы железа. Обвешали ими борта, соорудив нечто вроде заслона, и положились на сноровку команды и господню волю. Трудно передать словами ужасающую картину штормового моря, огромных, лезущих друг на друга льдин и корабля, которому угрожает двойная опасность — от разверзающихся пучин и сталкивающихся льдов. Поставить штормовые паруса и спастись бегством? Это можно было бы проделать где-нибудь в Атлантике или в Индийском океане. Тут же требовалось нечто новое, необычное и очень рискованное: поворотить в гущу льдов и укрыться среди них. «Доротея» и «Трент» повернули… Борьба была слишком неравной, чтобы верить в благополучный исход. Люди едва держались на ногах. Тяжелый корабельный колокол, который молчал даже в сильную качку и отзывался лишь на резкий рывок за рында-булинь,[20] теперь отзванивал так, будто бил в набат. Тревожный колокольный звон был тягостнее шума бушующих волн и льдов. Казалось, колокол возвещает неминучую гибель, и Франклин приказал заткнуть его медную глотку. Все-таки маневр принес удачу. В гуще льдов оказалось спокойнее. Корабли переждали бурю, и на следующий день им удалось добраться до одной из бухт на северном берегу Шпицбергена. До чего же жалко выглядели «Доротея» и «Трент»! Побитые, помятые, искалеченные, они едва-едва дотащились до бухты. Корабль Бьюкена пострадал сильнее «Трента», особенно с левого борта. Что было делать с «Доротеей»? Бросить ее и продолжать путешествие на судне Франклина? Вернуться в Англию? Джон Франклин предложил первое. Бьюкен не считал возможным покинуть корабль. «Доротею», сказал он, можно еще починить. Но починить ее нужно было, по его мнению, лишь для того, чтобы вернуться домой. Франклин не унимался: отошлите «Доротею» в Англию со старшим офицером, сами переходите на борт «Трента», и — вперед, на север, к полюсу, к Берингову проливу! Нет, ответил ему Бьюкен, он не может переложить ответственность за «Доротею» на старшего офицера. Нет, он не имеет права разрешить Франклину одному продолжить плавание. Нет и нет! Инструкция есть инструкция. Если бы репутация Бьюкена (после его успешной экспедиции на Ньюфаундленд) не стояла так высоко, то Франклин мог бы усомниться в его храбрости. Франклин не усомнился ни в храбрости, ни в благоразумии, ни в дисциплинированности начальника. Но сердцем он не согласился с ним, и, когда 30 августа, исправив повреждения, корабли уходили со Шпицбергена в Англию, он испытывал горькое разочарование. С той же горечью он и заканчивал теперь, в октябре, в лондонской квартире Парри свой рассказ. Он глядел на освещенного камином друга Вильяма с таким выражением на огрубевшем и обветренном лице, будто Парри один в целом свете мог его понять. Вильям Парри понимал горечь Джона. Вздохнув, Парри поднялся с кресла, задумчиво прошелся по комнате, снял нагар со свечей. В комнате посветлело. — Послушайте, Джон, и мою одиссею, — сказал Парри и добавил негромко: — в ней горечи не меньше, чем в вашей. Франклин, еще взволнованный своим рассказом, охваченный воспоминаниями недавнего, такого еще яркого прошлого, машинально опустился в кресло. Вильям заменил Джона в хождении из угла в угол. Недопитые стаканы с элем были забыты. — Так вы слушаете, Джон? — спросил Парри, замечая рассеянность приятеля. Франклин тряхнул головою, отгоняя назойливые мысли. — Да, да, Вильям, прошу вас… …Спустя полтора месяца после отплытия из Дептфорда, миновав мыс Фарвель, южную оконечность Гренландии, корабли Джемса Росса и Парри были затерты льдами в Девисовом проливе. До 20 июня им пришлось пробавляться там в компании сорока китобоев. Когда лед несколько порыхлел, капитаны применили тот же способ шпилевой тяги, что Бьюкен с Франклином. Больше того, они использовали стальные пилы и пропиливали во льдах коридоры. Тяжко сжимаемые ледяными полями, «Изабелла» и «Александр» медленно, с трудом, но все же двигались на запад.