– Хм-м. Все-таки жива. Похоже, я проиграла Тонки пари. – Хьярка, – говоришь ты. Твой голос еще более хриплый, чем у нее. По складкам ее маски ты понимаешь, что она ухмыляется. Странно ощущать ее улыбку без обычного угрожающего подтекста ее заточенных зубов. – И мозг, вероятно, не пострадал. Я хотя бы выиграла пари с Юккой. – Она оглядывается по сторонам и орет: – Лерна! Ты пытаешься поднять руку и схватить ее за ногу. Это все равно что сдвинуть гору. Вообще, ты должна быть способна передвигать горы, потому ты сосредотачиваешься и наполовину поднимаешься – и забываешь, зачем тебе была нужна Хьярка. Она оглядывается, к счастью, и видит твою поднятую руку. Она дрожит от усилий. После раздумья она вздыхает и берет тебя за руку, затем отводит взгляд, словно в растерянности. – Что творится? – удается выдавить тебе. – Чтобы, ржавь побери, я знала. Мы не ждали передышки так быстро. Это не то, чего ты ожидала, но слишком много усилий уйдет на попытку сказать остальное. Потому ты лежишь, и тебя держит за руку женщина, которая явно лучше занялась бы чем-нибудь другим, но все же снисходит, чтобы выразить тебе сочувствие, поскольку думает, что ты в этом нуждаешься. Тебе этого не нужно, но ты благодарна за попытку. Еще две фигуры выступают из вихря, обе узнаваемые по знакомым очертаниям. Одна мужская и худощавая, вторая женская и пухлая. Худощавая сменяет Хьярку у твоего изголовья и наклоняется, чтобы снять с тебя очки – ты и не осознавала, что они есть. – Дай мне камень, – говорит он. Это Лерна, и слова его бессмысленны. – Что? – говоришь ты. Он не слушает тебя. Тонки – вторая фигура – тычет локтем Хьярку, которая вздыхает и роется в своем рюкзаке, пока не находит что-то маленькое. Она протягивает это Лерне. Он кладет руку тебе на скулу, поднимая предмет. Он начинает светиться знакомым белым светом. Ты понимаешь, что это кристалл из нижней Кастримы – они загораются при контакте с орогеном, поскольку сейчас Лерна в контакте с тобой. Гениально. При помощи этого светильника он наклоняется и всматривается в твои глаза. – Зрачки сокращаются нормально, – бормочет он себе под нос. Его рука на твоей щеке вздрагивает. – Лихорадки нет. – Я чувствую себя тяжелой, – говоришь ты. – Ты жива, – отвечает он, словно это все полностью объясняет. Никто не говорит на языке, который ты можешь понимать сейчас. – Моторика вялая. Сознание?.. Тонки наклоняется к тебе. – Что тебе снилось? Это несет смысла не больше, чем дай мне камень, но ты пытаешься ответить, поскольку ты слишком не в себе, чтобы понимать, что ты не должна отвечать. – Город, – бормочешь ты. Комок пепла падает на твои ресницы, и ты моргаешь. Лерна снова надевает на тебя очки. – Он был живой. Над ним был обелиск. – Над ним? – Или в нем, кажется. Тонки кивает. – Обелиски редко висят прямо над человеческими поселениями. У меня в Седьмом был приятель, который выдвигал по этому поводу кое-какие теории. Хочешь послушать? Наконец до тебя доходит, что ты делаешь нечто глупое – провоцируешь Тонки. Ты прилагаешь огромные усилия, чтобы сердито посмотреть на нее. – Нет. Тонки смотрит на Лерну. – Ее способности вроде не пострадали. Может, немного тормозная, но она всегда такой была. – Да, спасибо, что подтвердила. – Лерна заканчивает то, что он делал, и снова садится на корточки. – Хочешь попробовать пройтись, Иссун? – А не слишком ли? – говорит Тонки. Она хмурится, это видно, несмотря на то, что на ней очки. – После комы и всего такого… – Ты не хуже меня знаешь, что Юкка не даст ей достаточно времени на выздоровление. Это может даже оказаться ей на пользу. Тонки вздыхает. Но именно она помогает Лерне, когда тот подсовывает тебе руку под спину и поднимает тебя в сидячее положение. Хотя на это уходит сто лет. Когда ты выпрямляешься, у тебя голова идет кругом, но это быстро проходит. Но что-то не так. Возможно, это последствие того, через что тебе пришлось пройти – сдается, теперь ты навсегда будешь скрюченной, поскольку твое правое плечо провисает, потому, что его оттягивает рука, словно она словно она из О. О. Остальные перестают занимать тебя, как только ты осознаешь, что случилось. Они смотрят, как ты поднимаешь плечо, насколько можешь, пытаясь поднести к глазам правую руку. Она тяжелая. Твое плечо ноет от усилия, хотя большая часть суставов еще из плоти, поскольку этот вес отягощает именно плоть. Некоторые связки трансформировались, но они все еще прикреплены к живой кости. Что-то скрежещет и натирает внутри того, что должно быть гладким шаровым шарниром. Тебе не так больно, как ты предполагала, когда видела такое у Алебастра. Ну хоть что-то. Остальная часть руки, с которой кто-то снял рукав рубашки и куртки, чтобы открыть ее, изменилась почти до неузнаваемости. Кроме того, что она все еще прикреплена к твоему телу, она приобрела вид, который тебе слишком знаком, – ладно. Не столь изящная и узкая, как в юности. Ты некогда была плотной, и это до сих пор видно по твоему роскошному предплечью и легкому провисанию кожи под плечом. Бицепс более выражен, чем обычно, – два года выживания. Кисть сжата в кулак, вся рука чуть поднята в локте. Ты всегда имела привычку сжимать кулаки, борясь с наиболее трудным моментом орогении. Но родинки, которая некогда была на середине твоей кисти, вроде крохотной черной мушки, нет. Ты не можешь повернуть руку, чтобы посмотреть на локоть, потому ты касаешься его. Рубец, оставшийся от падения, больше не нащупывается, хотя он должен выделяться по сравнению с кожей. Этот уровень тонкого разрешения ушел в текстуру, шершавую и плотную, как неполированный песчаник. Ты трешь ее – возможно, саморазрушительно, – но ни одной частички не отделяется под твоими пальцами; она крепче, чем кажется с виду. Цвет повсюду ровный, серовато-коричневый, совершенно не похожий на твою кожу. – Так с тех пор, как Хоа принес тебя обратно. – Это Лерна, который молчал все время, пока ты рассматривала себя. Голос его лишен эмоций. – Он говорит, ему нужно твое разрешение, чтобы, ну… Ты прекращаешь пытаться стереть свою каменную кожу. Может, это шок, может, страх поглотил твой шок, может, ты просто действительно ничего не чувствуешь. – Тогда скажи, – говоришь ты Лерне. Усилия, затраченные, чтобы сесть и посмотреть на руку, немного привели тебя в норму. – Что мне делать с этим с точки зрения твоего профессионального мнения? – Думаю, что тебе следует либо разрешить Хоа съесть ее, либо пусть кто-то из нас отколет ее кувалдой. Ты кривишься. – Это уж слишком драматично, тебе не кажется? – Мне кажется, что всему остальному это не будет по зубам. Ты забываешь, что у меня было много времени, чтобы обследовать Алебастра, когда это случилось с ним. Откуда-то в голове всплывает мысль, что Алебастру требовалось напоминать, что надо поесть, поскольку он не испытывал голода. Это не актуально, просто всплыла мысль. – Он тебе позволял? – А я не дал ему выбора. Мне нужно было понять, не заразно ли это, поскольку это расползалось по нему. Разок я взял пробу, и он пошутил, что Сурьма – его камнеедка – захочет получить ее назад. Вряд ли это была шутка. Алебастр всегда улыбался, когда говорил самую жестокую правду. – И ты отдал? – Лучше тебе поверить, что да. – Лерна проводит рукой по волосам, смахивая горстку пепла. – Послушай, нам придется обернуть твою руку на ночь, чтобы ее холод не снизил температуры твоего тела. У тебя на коже растяжки там, где она ее оттягивает. Подозреваю, что она деформирует кости и растягивает сухожилия; суставы не предназначены для такого веса. – Он мнется. – Мы можем отнять ее сейчас и передать Хоа позже, если хочешь. Не вижу причины, почему ты должна ее… вот так. Ты думаешь, что Хоа сейчас где-то у тебя под ногами, слушает вас. Но Лерна как-то странно брезглив в этом отношении. Почему? Ты пытаешься догадаться. – Я не против, если Хоа ее съест, – говоришь ты. Ты говоришь это не только ради Хоа. Ты действительно так думаешь. – И ему польза, и я от этой штуки избавлюсь, почему бы и нет? Что-то вздрагивает в лице Лерны. Маска бесстрастности исчезает, и ты внезапно видишь, что мысль о том, что Хоа отъест твою руку, омерзительна ему. Что же, если смотреть под этим углом, то концепция отвратительна по сути своей. Однако это слишком утилитарный подход. Слишком атавистический. Ты хорошо знаешь по часам, проведенным среди клеток и частиц преобразующегося тела Алебастра, что именно происходит с твоей рукой. Глядя на нее, ты видишь все, кроме серебряных нитей магии, перестраивающей мельчайшие частички и энергию вещества твоего тела, передвигая одну частицу так, чтобы она ориентировалась в том же направлении, что и другая, тщательно выстраивая решетку, которая связывает все воедино. Чем бы ни был этот процесс, он просто слишком точен, слишком мощен, чтобы быть случайным – или чтобы поедание его было для Хоа той гротескной нелепостью, как это видится Лерне. Но ты не знаешь, как объяснить это ему, а если и могла бы, тебе бы сил не хватило. – Помоги мне встать, – говоришь ты. Тонки робко берет тебя под каменную руку, поддерживая ее так, чтобы она не упала и не вывернула тебе плечо. Сверлит Лерну сердитым взглядом, пока тот, наконец, не встает и не подхватывает тебя под спину снова. Поддерживаемая ими, ты встаешь, но идти трудно. К концу ты задыхаешься, и колени у тебя ватные. Кровь в твоем теле не успевает подавать кислород, и на мгновение ты пошатываешься с кружащейся головой. – Ладно, давай снова ее уложим, – тут же говорит Лерна. – Ты снова резко валишься, переводя дух, рука нелепо поднимает твое плечо, пока Тонки не поправляет ее. Эта штука действительно тяжелая. (Твоя рука. Не «эта штука». Это твоя правая рука. Ты потеряла правую руку. Ты это осознаешь и скоро будешь оплакивать ее, но сейчас о ней проще думать как о вещи, отдельной от тебя. Особенно бесполезный протез. Доброкачественная опухоль, которую надо удалить. Все это так. А еще это твоя ржавая рука.) Ты сидишь, задыхаясь и желая, чтобы мир перестал вращаться, когда слышишь чье-то приближение. Этот человек говорит громко, велит паковаться, отдых окончен, надо пройти еще пять миль до темноты. Юкка. Ты поднимаешь голову, и она подходит достаточно близко, и в этот момент ты понимаешь, что думаешь о ней как о друге. Ты понимаешь это, поскольку тебе приятно слышать ее голос и видеть, как она выступает из кружащегося пепла. Когда ты в последний раз видела ее, она была в серьезной опасности – ее угрожали убить камнееды, атакующие нижнюю Кастриму. Это одна из причин того, что ты использовала кристаллы нижней Кастримы, чтобы запереть атакующих. Ты хотела, чтобы она и все прочие орогены Кастримы, как, впрочем, и все люди Кастримы, зависевшие от орогенов, остались жить. Ты улыбаешься. Улыбка слабая. Ты слаба. Вот потому тебе становится по-настоящему больно, когда Юкка поворачивается к тебе и поджимает губы в откровенном отвращении. Она сняла ткань с нижней части лица. Глаза ее подведены серо-черным, и даже конец света не заставит ее отказаться от макияжа, но ты не можешь их увидеть за очками, прикрученными к лицу тряпкой, чтобы защитить глаза от пепла. – Дерьмо, – говорит она Хьярке. – Ты никак не хочешь дать мне услышать все до конца? Хьярка пожимает плечами. – Пока не заплатишь. Ты смотришь на Юкку, и робкая застывшая улыбка сползает с твоего лица. – Возможно, она полностью оправится, – говорит Лерна. Голос его нейтрален – ты сразу ощущаешь в нем осторожность хождения по лаве. Осторожно-по-лавовой-корке. – Но на ноги она раньше чем через несколько дней вряд ли встанет. Юкка вздыхает, упирает руку в бедро и откровенно думает, что бы такого сказать. Останавливается тоже на нейтральном. – Прекрасно. Я назначу еще людей на смену носильщикам. Но поставь ее на ноги как можно скорее. В этой общине все либо сами себя несут, либо остаются позади. – Она отворачивается и идет прочь. – Ну, да, – тихо говорит Тонки, как только Юкка отходит подальше. – Она немного зла на то, что ты разрушила жеоду. Ты морщишься. – Разрушила… – О, но ведь так. Разрушила, заперев всех этих камнеедов в кристаллах. Ты хотела спасти всех, но Кастрима была машиной, очень старой, очень тонкой машиной, которой ты не понимала. И теперь вы наверху, бредете сквозь пеплопад… – О, ржавь земная, разрушила ведь. – Что, ты не поняла? – Хьярка испускает смешок. Невеселый. – Ты действительно думала, что все мы наверху, вся эта ржавая община идет на север сквозь пепел и холод ради прикола? – Она отходит прочь, качая головой. Не одна Юкка зла из-за этого. – Я не… – начинаешь было ты, я не хотела, и осекаешься. Потому, что ты не намеревалась этого делать, чем бы оно ни кончилось.