– Она больше не в Тиримо? – Нет. Она присоединилась к другой общине. – И они… не убили ее? – Нет. Удивительно. – Глаза Стали встречаются с глазами Нэссун. – Она знает, где ты сейчас. Врата сказали ей. Но она не идет, по крайней мере, пока. Прежде она хочет безопасно устроить своих друзей. Нэссун сжимает челюсти. – В любом случае меня больше нет в Джекити. И она не скоро задействует Врата, так что не сможет снова меня найти. Сталь поворачивается к ней лицом, движение его слишком медленно и человечно, чтобы быть человеческим, хотя его ошеломление кажется искренним. Она терпеть не может, когда он движется медленно. От этого у нее мурашки по коже бегут. – Воистину, ничто не длится вечно, – говорит он. – То есть? – Только то, что я недооценил тебя, малышка Нэссун. – Нэссун инстинктивно не нравится это обращение. Он снова принимает задумчивую позу, на сей раз быстро, к ее облегчению. – Думаю, лучше мне больше так не промахиваться. С этими словами он исчезает. Нэссун, нахмурившись, смотрит на Шаффу, тот качает головой. Они надевают рюкзаки и направляются на запад. * * * 2400: Восточные Экваториали (проверить, не была ли редкой сеть в этом районе, поскольку…), неизвестная община. Старинная местная песня рассказывает о сиделке, которая остановила внезапный взрыв и пирокластический поток, превратив его в лед. Один из ее пациентов подставил себя под арбалетный выстрел, чтобы защитить ее от толпы. Толпа дала ей уйти, она исчезла. Проектные записки Ятра Инноватора Дибарс Сил Анагист: Четыре ВСЯ ЭНЕРГИЯ ЕСТЬ ОДНО И ТО ЖЕ, в разных состояниях и под разными названиями. Движение создает тепло, которое также и световая волна, которая, как звук, растягивает или ослабляет межатомные связи в кристалле, гудящем сильными или слабыми связями. В зеркальном резонансе со всем этим состоит магия, яркое излучение жизни и смерти. Наша роль такова: сплести вместе эти несовместимые энергии. Чтобы ими манипулировать и подчинять их и сквозь призму нашего сознания создать ни на что не похожую силу, которой нельзя противостоять. Создать из какофонии симфонию. Инструмент – великая машина, называемая Глубинный движитель. Мы его настройщики. Цель: Геоаркания. Геоаркания пытается создать энергетический цикл бесконечной эффективности. Если у нас получится, мир никогда больше не узнает нужды и раздора… или так нам говорят. Проводники мало что объясняют кроме необходимого для нашей роли. Этого достаточно, чтобы понять, что мы – маленькие, незначительные мы – поможем направить человечество по новому пути к невообразимо яркому будущему. Может, мы и инструменты, но мы прекрасные инструменты для величайшей цели. В этом легко найти гордость. Мы достаточно сильно настроены друг на друга, чтобы потеря Тетлевы на некоторое время стала проблемой. Когда мы объединяемся, формируя нашу начальную сеть, она не уравновешена. Тетлева был нашим контртенором, половиной длин волн спектра; без него ближе всех я, но мой природный резонанс чуть высоковат. В результате сеть слабее, чем должна бы быть. Наши питающие линии продолжают пытаться достичь несуществующего среднего диапазона Тетлевы. Гэве в конце концов удается компенсировать потерю. Она проникает глубже, резонирует мощнее, и это затыкает дыру. Мы должны провести несколько дней, переделывая все связи сети, чтобы создать новую гармонию, но это несложно, просто затратно по времени. Нам не впервые приходится это делать. Келенли соединяется с нашей сетью лишь временами. Это досадно, поскольку ее голос – глубокий, мощный и щекочущий в своей резкости – совершенен. Лучше, чем у Тетлевы, с диапазоном более широким, чем у всех нас вместе взятых. Но проводники сказали, чтобы мы к ней не привыкали. – Она вступит при настоящем запуске Движителя, – говорит один, когда я спрашиваю, – но только если сумеет обучить вас тому, что она делает. Проводник Галлат хочет ее только в качестве резерва в День Запуска. На поверхности это кажется разумным. Когда Келенли – часть нас, она возглавляет нас. Это просто естественно, поскольку ее присутствие намного больше нашего. Почему? Что-то в том, как она это делает? Что-то еще. Это… удерживание ноты. Постоянное гулкое горение в срединной точке ее уравновешенных линий, в их эпицентре, чего никто из нас не понимает. Такое же горение в каждом из нас, но наше слабое и прерывистое, периодически вспыхивающее, чтобы снова быстро затихнуть. Ее – горит ровно, ее топливо словно неограниченно. Чем бы ни было это ровное горение ноты, проводники открыли, что оно прекрасно координируется с пожирающим хаосом оникса. Этот оникс – контрольный кабошон всего Планетарного Движителя, и, хотя есть и другие пути запустить Движитель – более грубые, обходные варианты, включающие подсети или лунный камень, – в День Запуска нам непременно будут нужны точность и контроль оникса. Без этого наши шансы успешно запустить Геоарканию сильно снижаются… но пока ни у кого из нас недостает сил удерживать оникс дольше нескольких минут. Однако мы в священном трепете наблюдаем, как Келенли держит его целый час, затем действительно кажется невозмутимой, когда разъединяется с ним. Когда мы соединяемся с ониксом, он наказывает нас, лишая всего, что мы можем отдать, и оставляя нас в сне отключки много часов и даже дней, – но не ее. Его линии скорее ласкают, чем рвут ее. Ониксу она нравится. Это объяснение иррационально, но оно приходит на ум всем нам, так что мы начинаем так об этом думать. Теперь она должна научить нас стать более приятными ониксу, вместо нее. Когда мы восстановили баланс и нас выпустили из проволочных кресел, вмещающих наши тела, пока наш мозг задействован, мы спотыкаемся и должны опираться на проводников, чтобы разойтись по нашим индивидуальным помещениям… когда все это сделано, она приходит нас навестить. Каждого лично, чтобы проводники ничего не заподозрили. В наших встречах лицом к лицу мы говорим вслух всякую чушь, а в это время она обращается земноречью ко всем нам одновременно. Она ощущается острее, чем мы, говорит она, потому, что она опытнее. Потому, что она жила вне комплекса зданий, окружающих местный фрагмент, составляющий весь наш мир после того, как мы были сделаны. Она посетила не только тот узел Сил Анагиста, в котором мы живем; она видела и прикасалась к большему количеству фрагментов, чем наш местный аметист. Она даже была в Нулевой Точке, где покоится лунный камень. Мы в восхищении. – У меня есть контекст, – говорит она нам – точнее, мне. Она сидит на моей койке. Я распростерт лицом вниз на диване у окна, отвернувшись от нее. – Когда он будет у вас, вы тоже будете такими же острыми. (Это что-то вроде нашего жаргона, использовать земнотермины, чтобы добавить смысла слышимым словам. На самом деле она просто говорит «я старше», в то время как толика затухания придает оттенок деформации времени. Она метаморфична, будучи трансформированной для того, чтобы выносить невыносимое давление. Чтобы сделать этот рассказ проще, я транслирую его словами, за исключением тех моментов, когда не смогу.) – Было бы хорошо, если бы мы были такими же острыми, как ты сейчас, – устало отвечаю я. Я не хнычу. Дни перебалансировки всегда трудны. – Дай нам этот контекст, оникс услышит, и у меня перестанет болеть голова. Келенли вздыхает. – В этих стенах нет ничего, обо что вы могли бы заострить себя. (Крошение возмущения, размалывается и быстро рассеивается. Они держали вас в такой безопасности и скрытности.) – Но я думаю, что есть способ, которым я помогла бы тебе и остальным сделать это, если я смогу вывести вас отсюда. – Помочь мне… заостриться? (Она успокаивает меня полирующим поглаживанием. То, что вы так незаточены, – не доброта.) – Вам нужно больше узнать о самих себе. О том, что вы такое. Я не понимаю, почему она считает, что я не понимаю, что я. – Я орудие. Она отвечает: – Если ты орудие, разве не следует тебя довести до совершенства, насколько это возможно? – Голос ее спокоен. И все же подспудная, гневная дрожь всего окружающего – молекул, сжимающихся пластов у нас под ногами, диссонансный скрежещущий визг на пределе нашей способности сэссить – говорят мне, что Келенли невыносимо то, что я только что сказал. Я поворачиваю к ней голову и осознаю, насколько мой разум зачарован тем, что эта двойственность не проявляется на ее лице. Это другая черта, которой она схожа с нами. Мы давно научились не показывать боли, страха или печали в любом пространстве над землей или под небом. Проводники говорят нам, что мы созданы, чтобы быть подобными статуям – холодные, неподвижные, молчаливые. Мы не понимаем до конца, почему они уверены, что мы на самом деле такие; в конце концов, мы на ощупь такие же теплые, как они. Мы чувствуем эмоции, как, видимо, и они, хотя мы действительно менее склонны демонстрировать их на лице или в языке тела. Возможно, потому, что у нас есть земноречь? (Чего они, вроде бы, не замечают. Это хорошо. В земле мы можем быть самими собой.) Нам никогда не было понятно до конца, сделаны ли мы неправильно или они понимают нас неправильно. И имеет ли это значение. Келенли внешне спокойна, но внутри горит. Я смотрю на нее так долго, что она резко возвращается в себя и улавливает мою мысль. Она улыбается. – Я думаю, вы похожи на меня. Я обдумываю возможные смыслы этого. – Не так, – говорю я по привычке. Мне приходилось порой объяснять это младшим проводникам или другому персоналу. Мы сделаны как статуи еще и в этом отношении – воплощение дизайна, которое сработало в этом случае, оставив нам способность испытывать страсть, но мы не заинтересованы и не можем давать потомства, если бы вдруг нас увлекло. Келенли тоже такая? Нет, проводники говорят, что она была сделана, чтобы отличаться от них только в одном. У нее есть наши мощные, сложные, гибкие сэссапины, которыми не обладает ни один человек в мире. Во всем остальном она как они. – Как удачно, что я не говорила о сексе. – От нее исходит тягучий гул насмешливого изумления; это и беспокоит меня и делает приятно одновременно. Не знаю, почему. Не замечая моего внезапного смущения, Келенли встает на ноги. – Я вернусь, – говорит она и уходит. Она не возвращается несколько дней. Она, тем не менее, остается отдельной частью нашей последней сети, так что присутствует во время нашего бодрствования, приема пищи, испражнения, в наших рудиментарных снах, когда мы спим, в нашей гордости за себя и друг за друга. Это не ощущается как наблюдение, даже если она смотрит. Не могу говорить за остальных, но мне нравится, когда она рядом. Не все остальные любят Келенли. Гэва особенно против этого, что она передает нам во время нашего тайного разговора. – Она появляется, как только мы утратили Тетлеву? Как раз под завершение проекта? Мы усердно трудились, чтобы стать тем, что мы есть. Когда все будет сделано, они будут благодарить ее? – Она лишь замена, – говорю я, пытаясь быть гласом разума. – И хочет она того, чего и мы. Нам нужно сотрудничать. – Это она так говорит. – Это Ремва, который считает себя умнее остальных. (Мы все созданы одинаково разумными. Ремва просто засранец.) – Проводники не допускали ее к нам не просто так. Она может быть бунтаркой. Это глупость. Я уверен в этом, хотя не позволяю себе высказать это земноречью. Мы часть великой машины. Все, что улучшает функционирование машины, имеет смысл; все, не относящееся к этой цели, – не имеет. Будь Келенли непослушной, Галлат отослал бы ее в терновую рощу вместе с Тетлевой. Это мы все понимаем. Гэва и Ремва просто упертые. – Если она бунтарка, то это в свое время проявится, – твердо говорю я. Это не закончит, но хотя бы отложит спор. Келенли возвращается на другой день. Проводники собирают нас вместе для объяснений. – Келенли просила нас разрешить вам выйти на настроечную миссию, – говорит мужчина, который приходит для инструктажа. Он гораздо выше нас, даже выше Келенли и более хрупкий. Он любит одеваться в цвета, в совершенстве подходящие друг другу, и одежда его с узорными пуговицами. У него длинные черные волосы, кожа его бела, хотя не как у нас. Однако глаза у него наши – белые на белом. Белые, как лед. Мы никогда не видели никого из них с нашими глазами. Это проводник Галлат, глава проекта. Я думаю о Галлате как о фрагменте – чистом, алмазно-белом. Он прекрасно выточен, чисто огранен, уникально прекрасен и в то же время безжалостно смертелен, если с ним не обращаться осторожно. Мы не позволяем себе думать о том факте, что именно он убил Тетлеву. (Он не тот, о ком ты думаешь. Я хочу, чтобы Галлат выглядел, как он, так же, как хочу, чтобы ты была похожа на нее. Это риск ущербной памяти.) – Настроечная… миссия, – медленно говорит Гэва, показывая, что не понимает. Келенли открывает рот, чтобы заговорить, затем останавливается и поворачивается к Галлату. Тот искренне улыбается. – Келенли демонстрирует показатели, которые мы надеемся получить от вас, и все же вы в целом недотягиваете, – говорит он. Мы напрягаемся, нам неуютно, мы остро сознаем критику, хотя он всего лишь пожимает плечами. – Я проконсультировался с ведущим биомагистром, и она утверждает, что в ваших соответствующих способностях нет значительного различия. У вас те же способности, что и у нее, но вы не показываете того же мастерства. Есть некоторые изменения, которые мы могли бы сделать, чтобы попытаться уладить это расхождение, короче, это тонкая настройка, но это риск, на который лучше не идти накануне запуска. Мы мгновение реверберируем все вместе, всех нас это радует. – Она сказала, что пришла научить нас контексту, – очень осторожно осмеливаюсь сказать я. Галлат кивает мне в ответ. – Она уверена, что решение во внешнем опыте. Повышенное воздействие стимулов, вызов вашей способности принимать решения, все такое. Это предложение имеет достоинство и пользу – оно минимально инвазивно – но из-за проекта мы не можем отправить вас всех вместе. Вдруг что-то случится? Вместо этого мы разделим вас на две группы. Поскольку Келенли лишь одна, это означает, что одна половина из вас отправится с ней сейчас, а вторая – в течение недели. Снаружи. Мы идем наружу. Я отчаянно желаю оказаться в первой группе, но мы понимаем, что не надо показывать желаний перед проводниками. Инструменты не должны так очевидно желать покинуть свой ящик. Вместо этого я говорю: – Мы более чем успешно настроены друг на друга и без этой предполагаемой миссии. – Мой голос бесцветен. Голос статуи. – Моделирование показывает, что мы вполне способны надежно контролировать Движитель, как и ожидалось. – И мы могли бы разбиться на шесть групп, а не на две, – добавляет Ремва. По его дурацкому предложению я понимаю его рвение. – Разве каждая группа не будет иметь разного опыта? Несколько я понимаю… внешнее… нет способа контролировать стабильность внешнего воздействия. Если мы все равно должны оторваться от нашей подготовки ради этого, то разве не надо сделать это с минимализацией риска?