Интересно представить, какими были путешествия в ту далекую эпоху. Может, наши предки постоянно блуждали, нерешительно, шаг за шагом, продвигались на неведомые земли, страшась неизвестности? Или они были подобны астронавтам, когда каждое новое поколение брало новые рубежи топографии и знания? Были ли эти путешествия намеренными или представляли собой череду счастливых случайностей? Возможно, наши когнитивные способности помогли создать средства для осуществления этих путешествий или, наоборот, дальние путешествия способствовали появлению новых методов навигации, а в конечном итоге – формированию и развитию культуры и традиций, которые прочнейшими эмоциональными узами привязывают нас к родному дому. Все средства, используемые сегодня, – дороги, указатели, карты, компасы, GPS – являются порождением культуры. Но большую часть своей истории человечество перемещалось по земле, используя в качестве ориентира сам ландшафт. А перемещались мы много. Доподлинно неизвестно, как быстро происходило это перемещение: на протяжении жизни многих поколений или всего лишь одного. Недостаток археологических и палеонтологических данных затрудняет моделирование потоков миграции на протяжении длительных периодов. Но было бы интересно подумать над тем, запрограммированы ли люди на любознательность и исследование нового. Разные этимологические корни английского слова seek («искать», «стремиться») указывают на потенциальную значимость такого поведения. На санскрите корень sag имеет значение «выслеживать». На латыни sagire означает «быстро или тонко ощущать», а sagus – «пророческий» или «вещий». Эти навыки просто должны были стать неотъемлемой частью всех достижений нашего вида, пока мы охотились, занимались собирательством, устанавливали социальные связи и находили дорогу. На уровне ДНК имеются свидетельства того, что определенные цепочки генов в нашем генотипе проявляют себя как порыв к исследованию нового. В конце 1990-х гг. Чуаншен Чен и его коллеги из Калифорнийского университета в Ирвайне начали изучать гены дофаминовых рецепторов, особенно аллели (варианты гена, наследуемые от каждого из родителей и расположенные в наших хромосомах), гена, получившего название DRD4. Было показано, что чувствительность к дофамину влияет на поведение животных, связанное с поисками нового, а также на скорость и энергичность движений. Исследователи хотели понять, является ли присутствие у данного человека более длинных аллелей гена DRD4 результатом естественного отбора в процессе миграции. В таком случае у кочевых народов должна наблюдаться более высокая пропорция длинных аллелей по сравнению с народами, которые вели оседлый образ жизни. Они проанализировали данные 2320 человек и обнаружили, что длина этого гена дофаминового рецептора коррелирует с расстоянием, на которое представители этого народа мигрировали от места происхождения Homo sapiens в Африке. Однозначных выводов сделать нельзя, поскольку дофамин коррелирует не только с исследовательским поведением, но и с другими характеристиками. Тем не менее исследователи выдвинули несколько интересных идей относительно переплетения генов и истории. Например, у евреев, мигрировавших далеко на запад в направлении Рима и Германии, наблюдалась бо́льшая пропорция длинных аллелей, чем у тех, кто направился на юг, в Эфиопию и Йемен. То же самое можно сказать о представителях группы народностей банту, которые пришли в Южную Африку из Камеруна. На Сардинии, географически наиболее близкой к родине семейства языков ее жителей, длинных аллелей вообще не встречается. У народов, населяющих острова Тихого океана, предки которых проделали самый длинный миграционный путь в истории человечества, доля длинных аллелей выше, чем у любой другой группы в Азии. Более поздняя работа, которую в 2011 г. выполнили Люк Мэтьюз и Пол Батлер (объектом исследования был тот же аллель гена DRD4), показала более широкий генетический профиль того, что ученые называют склонностью людей к «поиску новизны», включая генетические «капризы», которые, возможно, и определили предрасположенность наших предков к исследовательскому поведению – стремлению ко всему новому и готовности рисковать. (И напротив, биологи обнаружили, что устойчивость шимпанзе к новому стрессу настолько низка, что перемещение в новую окружающую среду или в новый заповедник часто оказывается для них смертельным.) Быстрая миграция человека, предположили Мэтьюз и Батлер, способствовала отбору тех, кто был менее уязвим к новым стрессовым факторам и чья способность стремиться к риску толкала их на исследование новых земель. Похожие силы отбора, по всей видимости, действовали и на другие биологические виды; природа порой благосклонна к энергичным и мотивированным исследователям, и она создает животных, которых порывы, желания и биологическая «прошивка» побуждают к грандиозным путешествиям. Вспомним бабочку монарха, которая на зиму мигрирует на юг, в центральные районы Мексики, а затем на своих ярких крыльях, похожих на витражи, возвращается на север, преодолевая четыре с лишним тысячи километров, чтобы питаться растениями, выделяющими млечный сок, и откладывать на них яйца. В 2010 г. биологи выяснили, что самки бабочки монарха, которые улетают дальше всего от дома и усерднее ищут подходящие растения, откладывают больше яиц. Десятки тысяч жизненных циклов бабочки монарха создали организмы, чьи ДНК словно пропитаны побуждением лететь как можно дальше. Монархи мигрируют на такое расстояние, что путешествие растягивается на несколько жизненных циклов. Бабочки, которые отправляются в полет, погибают в пути, и до пункта назначения добираются их правнуки. Биологи называют это однонаправленной миграцией: отдельные особи перемещаются в одном направлении, но вся популяция совершает круг. Но как потомки тех, кто не проделывал этот путь, знают, куда лететь? Загадка не ограничивается чешуекрылыми. 50 разных видов стрекоз проделывают такой долгий путь, что насекомые умирают, не достигнув цели путешествия, которое завершают их потомки. Один из малоизвестных чемпионов миграции – растительная тля. Эти насекомые весной и летом живут на одном растении и выводят потомство; потомки улетают на другое растение, откладывают там яйца, из этих яиц на свет появляются новые тли – и вот они-то и возвращаются на исходное растение, дом их бабушек и дедушек, где они никогда не были! Ученые пытаются понять, какие механизмы дают этим живым существам такие способности к навигации. А я при этом еще и завидую их непоколебимой решимости жить и их способности всегда знать, откуда они пришли и как туда вернуться. Биология не снабдила человека средствами, исключающими вероятность заблудиться, но нам на помощь пришла культура. Мы изобрели системы знания для организации сведений об окружающей среде, чтобы ориентироваться в ней, а также культурные механизмы передачи этих знаний следующему поколению. Зачастую сложные для навигации однообразные ландшафты – пустыня, море, лед – приводили к появлению очень сложных систем, для овладения которыми требовались годы обучения и опыта. На таких огромных просторах для выживания необходимы развитое восприятие, наблюдательность и память. Солнце, небо, звезды, ветер, деревья, приливы, горы, долины, снег, лед, муравейники, песок, животные – все это становилось навигационными ориентирами, когда интерпретировалось во взаимосвязи друг с другом. Как отметил авиатор Гарольд Гатти, «вы никогда не заблудитесь, если вас ведет природа»[10]. Начав собирать материал для книги, я обнаружила, что, несмотря на путешествия по всему миру, мое умение ориентироваться на местности ничтожно по сравнению с тем, на что способен человек. По мере развития культуры мы осваиваем разные ментальные модели, традиции и практики. Мы проходим курс по развитию внимания, как выразился психолог Джеймс Гибсон. Меня заинтересовал вклад культуры в нашу способность к навигации. С раннего детства мы находимся под влиянием языковой среды, природы, технологий и социально-экономических процессов, которые определяют наше мышление и видение. Некоторые люди рождаются в культурах, не имеющих письменности, другие уже в раннем возрасте осваивают алфавит. Одни учатся определять север и юг по земле и воде, другие осваивают искусство навигации по запутанным городским улицам, запоминая, сколько раз свернуть налево и направо. В последние десятилетия антропологи и психолингвисты обратили внимание на удивительное разнообразие систем навигации и начали описывать их. Жители европейских городов, охотники из Арктики, рыбаки, выходящие в море на каноэ, кочевники пустыни – все они используют уникальные методы и навыки, чтобы ориентироваться на местности и определять свое местоположение. Отличия наблюдаются даже на местном уровне, среди соседних регионов, островов или общин. Русский антрополог Андрей Головнев обнаружил, что ненцы, народность, живущая на северо-западе Сибири и занимающаяся разведением северных оленей, ориентируются совсем не так, как их соседи ханты. Головнев объясняет: «Ненцы словно видят себя с высоты птичьего полета как перемещающуюся по карте точку, тогда как ханты видят дерево и идут к нему, затем замечают холм и движутся по направлению к нему, запоминая все детали ландшафта своих охотничьих угодий»[11]. Эти разные стратегии распространяются и на другие практики. Ненец начнет чинить заглохший двигатель с того, что сядет перед ним и представит все этапы процесса. Ханты сразу начинают откручивать винты, потому что их руки «помнят» конструкцию двигателя. Два разных способа навигации, по всей видимости, отражают разные способы интерпретации окружающего мира. А что, если восприятие того, что ты заблудился, тоже определяется культурой? Что, если GPS – это устройство, предназначенное для определенных состояний, обусловленных культурой, и для людей, лишенных возможности получить и непосредственные впечатления, и общие знания о каком-либо месте? Конечно, GPS может использоваться и используется для решения самых разных задач, зачастую творческих или помогающих спасти жизни людей. Например, участники проекта Confluence стремятся сфотографировать все места на земном шаре и используют GPS, чтобы их отыскать. GPS помогает сирийским беженцам пересекать Средиземное море и находить убежище в Европе. Многие люди используют спутниковую навигацию для исследования мест, куда они, возможно, никогда не смогли бы отправиться, не будь у них GPS. Навигационные приборы мгновенно снабжают нас огромным количеством накопленных знаний. Но, что еще важнее, они не требуют от нас хранить информацию в своей памяти, а именно это до недавнего времени требовалось для успешной навигации. Через много лет после того, как мы заблудились в Нью-Мексико, я поняла, как чувствуют себя некоторые потерявшиеся люди и насколько необходим для них такой инструмент, как GPS. На севере Австралии я познакомилась с пожилой женщиной из племени джаун, Маргарет Кэтрин. Ей было уже за восемьдесят, но все детство она кочевала вместе с семьей в окрестностях реки Манн. Однажды я спросила ее, что она делала, когда терялась в буше. Рассмеявшись, она взяла мой блокнот и нарисовала, как термитники всегда ориентированы по оси север – юг, как звезды указывают направление ночью, как все скалы, деревья, теснины и холмы были созданы ее предками, путешествовавшими по миру во Время сновидений. Их маршруты и ориентиры запечатлены в песнях, которые Маргарет учила и запоминала всю жизнь. В этом месте, которое казалось мне однообразной пустыней, лишенной каких-либо отличительных признаков, она просто не могла заблудиться – это был ее дом. Впоследствии Кен Макрури, изучавший иннуитских собак и искусно управлявший собачьей упряжкой, описывал похожий уровень глубокого знания местности у иннуитов. Проведя несколько десятилетий вместе с охотниками в Канадской Арктике, он отмечал: «Они не могут заблудиться. И собаки не могут, никогда. Пятнадцать или двадцать лет назад, когда люди начали сбиваться с пути, старые иннуиты отказывались верить, что это правда. Они не представляли, что такое возможно»[12]. Антрополог Томас Видлок объяснял мне, что люди склонны рассматривать навигацию с точки зрения западной культуры, когда некто пытается нанести на карту неизведанную территорию. За годы путешествий с бушменами по пустыне Калахари он, наверное, ни разу не сталкивался с тем, чтобы они не знали, где находятся. «Вы уезжаете на выходные в национальный парк Йеллоустон, и вам требуется найти дорогу в незнакомом месте, которое вы считаете диким. Нам, западным людям, очень трудно не считать универсальным свой подход “давайте завоюем мир”, – говорит он. – Попытка нанести на карту территорию, с которой вы еще не знакомы, – это на самом деле очень специфическая историческая ситуация. Этот навык полезен империалистам, стремящимся основать колонии. GPS – также очень полезный инструмент для путешествия по незнакомым местам». Но стремление исследовать неизведанное – это «совсем не такой тип мышления, как у аборигенов Австралии, бушменов или северных народов, – продолжает Видлок. – Они не стремятся колонизировать мир и захватить места, в которых никогда не были. Они мобильны, но в ограниченном смысле, в границах более или менее определенного космоса. Они не заходят на неизведанные территории. Они делают нечто совсем иное»[13]. Я решила поговорить с людьми, которые практикуют «нечто совсем иное». Многие из этих уникальных практик были забыты или утрачены в результате культурной ассимиляции, угнетения и исчезновения языков. В современном мире исчезают местные культуры, меняются и создаются новые границы, сокращаются маршруты или открываются абсолютно новые. Двигатель внутреннего сгорания, скорость движения по проложенным дорогам, картография, GPS, колонизация – все это изменило методы навигации, которыми пользуются люди, будь то на американском Среднем Западе или на островах в южной части Тихого океана. В некоторых местах я находила людей и организации, которые считают возрождение практик традиционной навигации частью самоопределения и сохранения культуры. Беседуя с ними, я надеялась лучше понять ценность и значение этих практик в нашу эпоху сверхмобильности или даже испытать то, что Робин Дэвидсон считает настоящим путешествием: «Взглянуть на мир иначе, хотя бы на мгновение»[14]. Не существует термина, способного охватить все разные процессы и системы навигации у людей. Антропологи, нейробиологи и психологи продолжают спорить о процессах, определяющих, что и как мы делаем, и в книге я исследую их дебаты. Впрочем, я думаю, что наиболее полно суть явления передает такое понятие, как нахождение пути. В общем случае нахождение пути – это использование и организация сенсорной информации из окружающей среды для понимания того, в каком направлении нам двигаться. Географ Реджинальд Голледж определял нахождение пути как «способность определить маршрут, запомнить его и пройти по нему по памяти туда и обратно, приобретая знания об окружающей среде»[15]. В более глубоком смысле это понятие предлагает новый способ осмысления нашей связи с миром. Четыреста лет назад французский философ Рене Декарт пытался объяснить восприятие человека и начал с теории о том, что душа может находиться в непосредственном контакте только с мозгом, но не с миром за пределами нашей головы. Согласно декартовской модели, восприятие – процесс механистический, и мы представляем внешний мир в своем разуме потому, что он являет собой образ, созданный посредством физиологического процесса. Это основа картезианского дуализма – идеи о том, что сознание нематериально, а разум и тело фундаментально отделены друг от друга. Прошло несколько столетий, прежде чем была опровергнута научная догма о том, что восприятие есть результат мыслительных операций. Американский психолог Джеймс Гибсон, родившийся в 1904 г., интересовался зрительным восприятием, но его не устраивало предположение о дуалистическом различии между двумя мирами: материальным и ментальным. Изучая водителей и летчиков, Гибсон пришел к выводу, что восприятие и поведение представляют собой единый биологический феномен, а люди и животные напрямую воспринимают свое окружение в акте познания или посредством контакта с ним. Человек – это не разум, помещенный в тело, а организм, который является частью окружающего мира. Гибсон назвал свою теорию экологической психологией, и она привела к новому пониманию навигации. Гибсон описывал процесс навигации как составление схемы окружающей среды из движущегося наблюдательного пункта. При перемещении из одного места в другое у человека формируется оптический поток того, что Гибсон назвал превращениями, совокупностью связанных последовательностей, в которой мы видим то, что может быть поворотом дороги или вершиной холма. Эти превращения связывают перспективные виды, открывающиеся нашему взору. Превращения и возможности дают нам информацию, необходимую для управления движением и навигации. «Органом зрения принято считать глаз, связанный с мозгом, – писал он в работе “Экологический подход к зрительному восприятию” (The Ecological Approach to Visual Perception). – Я же собираюсь показать, что органом зрения является система, в состав которой входят глаз, голова и тело, способное передвигаться по земле. В этой системе мозг – всего лишь один из ее центральных органов. В том случае, когда нам не мешают, мы можем свободно рассмотреть то, что нас заинтересовало, подойти к этому предмету, обойти его вокруг, рассмотреть его со всех сторон и отправиться дальше. Такое зрение я буду называть естественным»[16]. Позднее Гибсон отверг идею существования в мозгу когнитивной карты и для описания пространственной навигации использовал термин нахождение пути. Разум неотделим от окружающей среды, а восприятие от знания; нахождение пути – это способ прямого восприятия, предполагающий объединение в реальном времени восприятия и движения. Свою книгу «Чувства как воспринимающие системы» (The Senses Considered as Perceptual Systems) он посвятил «всем, кто хочет искать себя»[17]. В настоящее время немногочисленная группа антропологов и психологов приняла из экологической психологии Гибсона модель навигации, в которой поиск пути считается малоизученным аспектом нашего повседневного материального бытия в пространстве. А поскольку именно через поиск пути мы получаем доступ к окружающему миру и выстраиваем согласованные действия по отношению к реальности, этот поиск особенно важен сегодня, когда нас так и тянет все время смотреть вниз, на всякие устройства с аппаратами, а думаем мы только о своем индивидуальном бытии. Теперь я считаю, что поиск пути – это деятельность, которая способна привлечь наше внимание к местам, укрепить нашу связь с ними. В эпоху социальных перемен и экологических нарушений возможность воссоздания связей с окружающей средой кажется невероятно важной. Но есть и прагматические соображения. Нейробиология не только открывает разнообразное и прекрасное влияние гиппокампа на жизнь человека, но и показывает, что может произойти, если мы неосмотрительно примем технологию, из-за которой снизим активность этой части мозга и будем использовать гиппокамп лишь для выполнения пошаговых инструкций. Растущее число исследований, раскрывающих тайны восприятия пространства, а также памяти и старения, указывает на серьезные неврологические последствия пассивности гиппокампа: со временем может уменьшиться его объем, и это неблагоприятно скажется на нашей способности решать пространственные задачи. Например, группа ученых из Университета Макгилла в Монреале в серии исследований, проведенных в 2010 г., показала, что тренировка памяти и ориентации в повседневной жизни увеличивает объем серого вещества в гиппокампе, а вот недостаточное использование этих функций может способствовать развитию когнитивных расстройств у людей пожилого возраста. Атрофия гиппокампа связана со множеством проблем, в том числе с болезнью Альцгеймера, посттравматическим стрессовым расстройством, депрессией и деменцией. (Одна из исследователей, Вероника Бобот, рассказала корреспонденту газеты Boston Globe, что больше не использует приборы спутниковой навигации для определения маршрута.) Могут ли пошаговые инструкции GPS в долговременном плане оказывать слабое и потенциально негативное влияние на нашу жизнь? Исследований, предназначенных для прямой проверки этой связи, не проводилось, но научные данные указывают на возможность того, что со временем полный переход на технологию GPS повысит риск нейродегенеративных заболеваний. Тем временем исследователи, изучающие развитие ребенка, все чаще рассматривают способность к исследованию, к самостоятельной игре и самостоятельному передвижению как важные аспекты когнитивного созревания, усиливающие память и способность строить модели психического состояния и для себя, и для других. Однако свобода и возможность передвижения детей во всем мире, от Японии до Австралии и от Европы до Америки, все больше ограничиваются такими факторами, как избегание риска и сокращение доступа к улице. Для людей из «поколения смартфонов» путешествие без GPS становится таким же неудобным в повседневной жизни, как письмо от руки или обращение к энциклопедии в поисках информации. Гарри Хефт, специалист в области экологической психологии, работавший с Джеймсом Гибсоном, говорил мне, что его раздражают современные студенты. «Я почти не преувеличиваю: они не могут найти дорогу, если у них нет GPS. И к тому же меня тревожит еще один аспект: они и истории почти не знают. Для меня история очень важна: она дает мне почувствовать, где я нахожусь. Не думаю, что они получили хорошее историческое образование, и я не понимаю, как они определяют свое место в мире. GPS – лишь маленький пример. Меня беспокоит, что у моих студентов нет ориентиров. Думаю, это основа бытия: человеку необходимо чувствовать, где он пребывает»[18]. Тристан Гули, британский писатель и приверженец «естественной навигации», говорил мне, что исчезновение традиций ориентирования и их замена современными технологиями указывают на культурное и философское обеднение. «Когда мы находим путь по GPS вместо ориентиров, доступных в самой природе, мы обесцениваем опыт путешествия», – считает он[19]. Антрополог Тим Инголд рассматривает современные высокотехнологичные средства передвижения с их постоянным стремлением к большей эффективности и удобству как дальнейшую коммерциализацию нашей жизни. «Мы хотим двигаться все быстрее и быстрее, потому что думаем, что в это время ничего не происходит, – говорит он. – В этом есть и политический аспект: современное путешествие – это условие развитого капитализма. Время, проведенное в самолете, – это упущенная возможность, ведь его можно было бы потратить на другое, например – на зарабатывание денег». Инголд, который преподает в Абердинском университете в Шотландии, много писал о роли движения в жизни человека. Он говорил мне: «Жизнь – это движение, которое происходит в реальном времени, и это следует ценить»[20]. Возможно, идея о том, что каждая поездка, прогулка, исследование, экспедиция, миграция, путешествие и одиссея, которые могут занимать минуты, часы или годы нашей жизни, исполнены смысла, – это романтическая фантазия, пронизанная ностальгией по воображаемой старине, по давно минувшей эре кочевничества, пеших прогулок и паломничества. А может, нахождение пути – это столкновение с тем чудесным фактом, что мы есть и что мы живем на этом свете? Может, оно требует с вниманием оглядеться вокруг, вовлечься и мыслями, и чувствами в окружающий мир, будь то дикая природа или город? И может, оно даже зовет вспомнить о том, как мы любим свободу, исследования и родной дом? Часть I Арктика Последнее бездорожье Британскому каперу Мартину Фробишеру потребовалось пять лет подготовки и 56 дней плавания, чтобы в 1576 г. «открыть» Баффинову Землю в Арктике. 440 лет спустя реактивный Boeing 737, преодолев разницу широт в 23 градуса, доставил меня туда за 12 часов. С борта самолета я не могла разглядеть город Икалуит: белые облака были столь густыми и низкими, что я увидела аэропорт, только когда шасси самолета уже почти коснулись взлетной полосы. Крепость из желтых блоков, похожих на кубики LEGO, – это самый оживленный аэропорт на землях иннуитов, территории Нунавут на востоке Канадской Арктики; за год он принимает около 100 тысяч пассажиров – в два с лишним раза меньше, чем нью-йоркский аэропорт имени Джона Ф. Кеннеди за день. Мы спустились по металлическому трапу навстречу ледяному ветру, швырявшему нам в лицо мокрый снег. Внутри я стояла у одинокой ленты для багажа и смотрела, как пассажиры ждали, пока из самолета выгрузят гигантские сумки-холодильники с замороженными продуктами, закупленными в Оттаве. Меня уже предупреждали о ценах на еду в Икалуите: пакет апельсинового сока стоит 20 долларов, а томатный соус на вес золота. Я с трудом подняла свой вещмешок, до отказа набитый сухофруктами, вяленым мясом и пакетиками супа, закинула на плечо и пошла к ждавшему меня в холле Рику Армстронгу, тридцатипятилетнему жителю Арктики и директору Исследовательского института Нунавута. Армстронг любезно пригласил меня поселиться в его спальне для гостей. Я забросила сумки в кузов его пикапа, и мы поехали по улицам города. Икалуит, расположенный на берегу широкой бухты рядом с устьем реки, раньше был исходным пунктом для охоты на северных оленей. С наступлением лета люди, стремясь добраться до кочующих оленьих стад, уходили отсюда примерно на сто километров в каменистую тундру, взяв с собой собак, нагруженных мясом и другой провизией. Сегодня стада северных оленей не столь многочисленны, а город полон легковых автомобилей и грузовиков, несмотря на то что самая длинная дорога проходит из одного его конца в другой. По словам Армстронга, поездка по ней занимала 20 минут. Большинство улиц были грунтовыми, и лишь немногие имели название. Адрес определялся по номеру, присвоенному в порядке возведения домов с момента основания города в 1942 г. Фробишер отправился в Арктику на поиски легендарного Северо-Западного прохода. Бывший капер, он не слишком хорошо владел искусством навигации и сам себя называл «плохим учеником»[21]. Его обучение состояло из краткого шестинедельного курса у английского алхимика и математика Джона Ди, который также занимал должность королевского астролога. Ди предсказывал наступление апокалиптического нового мирового порядка на основе английского протестантизма, в котором королева была воплощением короля Артура, а он сам – воплощением Мерлина, ее мудрого советника, наделенного магической силой и надзиравшего над Британской империей. С помощью Ди Фробишер приобрел самые совершенные средства навигации, доступные на рынке XVI в.: два десятка компасов и непонятные предметы с латинскими названиями: Hemispherium, Holometrum Geometric и Annulus Astronomicus. Ди научил его пользоваться параболическим компасом, измеряющим магнитное склонение, то есть разницу между направлениями на магнитный и истинный север, и деревянным инструментом под названием баллистелла, измерявшим высоту солнца или Полярной звезды над горизонтом: так можно было вычислить широту судна и определить, насколько южнее или севернее экватора оно находится. Что касается долготы, координаты на оси восток – запад, тут Фробишер мог опираться только на навигационное счисление пути, оценивая направление и пройденное расстояние, поскольку до того момента, как один английский часовщик все же сумеет понять, как определять долготу в море, должно было пройти еще 200 лет. Для своих вычислений Фробишер взял на борт 18 «часовых» склянок. Моряки бросали в воду лаг, привязанный веревкой к кораблю, по склянкам измеряли время, по нему оценивали скорость, а по ней, в свою очередь, подсчитывали расстояние, пройденное кораблем, и определяли его положение на оси восток – запад. И наконец, Фробишер по совету Ди приобрел карту земного шара Герарда Меркатора, первую, на которую были нанесены локсодромии – спрямленные навигационные пути, спроецированные на плоскость карты. Я выбрала Арктику потому, что за последние четыреста лет ее ландшафт практически не изменился – как и за тысячу лет до этого. Это одна из последних территорий без дорог на нашей планете. В нескольких сотнях метров от города здесь уже нет домов, фонарей, автомобилей, железнодорожных веток, указательных знаков, вышек сотовой связи – только лед, снег, скалы в самых разных, переменчивых сочетаниях. Большинство обычных навыков навигации в этом окружении оказываются почти бесполезными. GPS работает до тех пор, пока не разрядится аккумулятор, и прибор может без всякого злого умысла вести вас по опасным маршрутам – на непрочный морской лед или в эпицентр снежной бури. Магнитное поле стремится выгнуть стрелку компаса вниз. Даже естественные ориентиры ненадежны. Летом исчезают звезды. Зимой солнце всходит на юге и заходит на севере. И путник не может доверять Полярной звезде: за полярным кругом вы уже на севере. Со сменой сезонов меняется и внешний вид ориентиров – снег накапливается, лед тает. Тем не менее на протяжении нескольких тысяч лет иннуиты прекрасно себя чувствовали в Арктике: они были бесстрашными путешественниками и охотниками. Какие тайные умения в поиске пути позволили им этого достичь? «Когда приключение не идет к нему, эскимос отправляется на его поиски», – писал в XX в. антрополог и писатель Жан Малори в своей классической книге «Последние короли Туле»[22]. Малори описал первые встречи европейцев, таких как Фробишер, и иннуитов как встречи между «так называемой развитой цивилизацией» и «анархо-коммунистическим обществом»[23]. Но столкнулись и два способа воспринимать пространство: друг другу противостояли те, кто стремился завладеть им, и те, кто стремился его узнать. Иннуиты выжили в экстремальных условиях окружающей среды, досконально изучив ее географию. Пешком, на нартах или каяке они добирались до мест охоты и стоянки, менявшихся в зависимости от сезона, – точно так же, как делали их предки, мигрировавшие в Арктику через Берингов пролив. Перемещение и связанные с ним знания были необходимы для выживания, что было непростой задачей в этих предельно сложных и постоянно меняющихся условиях. Археолог Макс Фризен, специализирующийся на Арктике, полагает, что образ жизни первых обитателей арктических широт, пришедших сюда приблизительно в 3200 г. до н. э., вероятно, отличался от образа жизни всех прочих этнографических групп «необычайно высоким уровнем мобильности и активного исследования ранее неизвестных мест»[24]. К 2800 г. до н. э. эти палеоэскимосы добрались до Центральной Арктики, а еще через несколько сотен лет – до севера Гренландии. Они передвигались пешком и на каяке, но преодолевали огромные расстояния, чтобы охотиться на морских млекопитающих, овцебыков и северных оленей с помощью гарпуна, а также лука и стрел. Приблизительно в 1000 г. до н. э. к первопроходцам присоединились неоэскимосы – их также называют представителями культуры Туле, – которые искали гренландских китов и металлы, строили большие, обтянутые шкурами лодки и запрягали в нарты нескольких собак. Подобно палеоэскимосам, эскимосы культуры Туле могли перемещаться на огромные расстояния; более того, превосходили первых в искусстве навигации. Если миграция палеоэскимосов через Арктику заняла несколько столетий, то, по мнению Фризена, некоторые племена эскимосов культуры Туле, прямые предки современных иннуитов, могли преодолеть эти пространства за одно поколение. Мне говорили, что до сих пор сохранились круги для шатров, оставленные культурой Туле (камни, предназначенные для крепления шатров из звериных шкур в тундре), старые запруды на реках, где ловили рыбу, и пирамиды из камней, служившие для хранения мяса или рыбы – или для указания на то, где находятся припасы. Некоторые стойбища использовались на протяжении нескольких столетий и приобретали особый запах, на который могли ориентироваться охотники, прокладывая путь. Нитью, связующей поколения, служил ландшафт. «Даже кладбища и то, что оставили предки, – рассказывает Лео Уссак, житель полуострова Кудлулик. – Каллунаат [белый человек] чувствует то же самое при виде старой хижины предков – вот почему у каллунаат на юге есть музеи. Так чувствуют иннуиты, когда отправляются на охоту и видят то, что оставили наши предки»[25]. Невероятно, но факт: случаи масштабной миграции иннуитов, как у их прямых предков, представляющих культуру Туле, наблюдаются и в нашу эпоху. Последняя из известных миграций из залива Камберленд на Баффиновой Земле в гренландскую Ииту произошла в 1863 г.; ее задокументировал полярный исследователь иннуитского и датского происхождения Кнуд Расмуссен. Маршрут проходил через острова, фьорды, открытый океан, а возглавлял переселенцев шаман Куитларссуак, который, по всей видимости, слышал от китобоев о других иннуитах, живущих за морем. Куитларссуака так это поразило, что он загорелся идеей найти этих иннуитов и подтвердить их существование. Затем он убедил 38 мужчин и женщин отправиться в путешествие вместе с ним. Они снарядили десять нарт, нагруженных охотничьим снаряжением, каяками, шатрами и одеждой из шкур, и отправились в дорогу. Каждый раз, когда перед ними возникало препятствие, душа Куитларссуака взлетала в небо, чтобы с высоты птичьего полета обозреть местность и найти самый лучший путь. После шести лет непрерывного движения путешественники добрались до Ииты и встретились с инууитами, живущими на севере Гренландии; поселившись там, они обменивались инструментами и вступали в смешанные браки с местным населением. 50 лет спустя Кнуд Расмуссен в своих знаменитых путешествиях встречался с членами той экспедиции и их детьми. В свой первый вечер в Икалуите я оделась потеплее и отправилась на южную окраину города, прокладывая путь через стайки маленьких детей, игравших в снежки или гонявших на велосипедах. Рядом с большинством домов стояли снегоходы – один, два, а то и три, – а также камутиик, открытые нарты, в которые раньше запрягали собачьи упряжки. В наше время их корпус изготавливают из фанеры, а полозья – из прочного пластика. Вдоль изогнутого берега бухты я дошла до дороги, ведущей к туристическому центру Униккаарвика, где проходил фестиваль канадского кино. Люди брали пакетики с соком и пластиковые стаканчики с попкорном. Я села на пол перед чучелом моржа и стала смотреть фильмы. Автором сценария и режиссером одного из них была Найла Инукшук, молодая женщина из Честерфилд-Инлет, поселка с населением в триста человек на западном берегу Гудзонова залива. В основе ее фильма лежит старинная инууитская легенда, пересказанная в стиле современного фильма ужасов. Юноша отправляется на охоту и останавливается на ночлег рядом с покинутым иглу, нарушая табу. В наказание злой дух убивает собаку, а затем приходит за самим охотником. Зрители вскрикивали от страха и восторга, следя за напряженной и кровавой кульминацией. Я вышла из туристического центра поздно вечером, в половине десятого, но над Икалуитом разливался голубоватый свет, достаточно яркий, чтобы видеть все вокруг. Назад я пошла вдоль старого кладбища на краю города и остановилась рассмотреть несколько десятков деревянных крестов, торчавших из мерзлой земли. К западу, на крутом склоне холма, сияли фары снегоходов, на которых подростки гоняли вверх-вниз по твердому насту. Еще дальше, к заливу, где впервые высадился Фробишер, простирался морской лед, а напротив меня находился массивный полуостров Мета-Инкогнита, что в переводе с латинского означает «неизвестные пределы» – так его назвала королева Елизавета, и это название по сей день украшает современные атласы и Google Maps. Мои мысли вернулись к финалу фильма Инукшук. «Земля не меняется, – говорил голос за кадром. – Сегодня у тебя есть красивые вещи, но ты не должен от них зависеть. Если завтра ты их лишишься, сможешь ли ты жить на Земле? Сможешь ли охотиться?»[26] Соломон Ауа – сказочный исполин. Он крушит камни голыми руками, чтобы сделать алмазы. Когда он смеется, спутники слетают с орбиты. Его кровь используют для вакцин от гриппа. Легенды о его грубой силе привели к тому, что его прозвали «арктический Чак Норрис», а его подвиги стали мифическими, так что жители Нунавута придумали для него хештег, #awafeats. Ауа совершал подвиги еще в то время, когда покинул свой инуксук, традиционное каменное жилище, на Луне и приветствовал там Нила Армстронга. Да что там! Подвиги были и тогда, когда по велению Ауа белый толстяк с Северного полюса начал развозить подарки детям всего мира! Но и в реальной жизни свершения Ауа столь же невероятны. Он может за 40 минут в одиночку построить иглу. Однажды он вместе с братом отправился охотиться на плавучие льдины – туда, где встречаются океан и морской лед, – и их снегоход провалился в трехметровую трещину в льдине. На ветру, скорость которого достигала 80 километров в час, они сделали парусник из своего камутиика, используя брезент и весла, и скользили по льду, пока их не спасли. Поэтому я была немного удивлена, встретив невысокого человека с румяными щеками и седеющей бородкой, обрамляющей лучистую улыбку. Я пожала морщинистую руку Ауа, счастливо избежав травмы, и мы сели в кабину его светло-голубого пикапа. Я сказала, как рада удаче, – мне удалось встретиться с ним в разгар охотничьего сезона, связанного с непрерывными странствиями. Вычислить время посещения Нунавута было очень непросто. Мне требовалось попасть сюда, когда морской лед все еще сковывает залив, поскольку в противном случае я не смогла бы отправиться на охоту. Годом раньше сильный южный ветер привел к тому, что лед продержался на несколько недель дольше обычного, но теперь я опасалась, что все будет с точностью до наоборот: лед сойдет в самом начале весны и я приеду слишком поздно для каких-либо путешествий. Быстрое изменение климата сделало прогнозы в Арктике практически невозможными. Но мой приезд каким-то образом пришелся на самый подходящий момент: морской лед был толстым, а температура держалась ниже нуля, так что лед оставался твердым и подходил для быстрого передвижения на снегоходах и нартах. Но я не понимала, что эти идеальные условия сильно осложняли поиски охотников. Жителей Икалуита охватила настоящая лихорадка. Солнце едва успевало садиться, как вновь запрыгивало на небо, словно йо-йо. Свет пронизывал все, не угасая ни на минуту. Похоже, в городе никто не спал. Со дня на день могли прилететь гуси, пришло время охотиться на куропаток и ловить рыбу. Тюленей было великое множество. Следующий шанс выйти на охоту представится только через несколько месяцев после того, как растает снег. Помня об этом, я позвонила Ауа, хранителю традиций и уважаемому лидеру общины, и робко спросила, сможет ли он уделить мне тридцать минут, чтобы рассказать о том, как находит дорогу в тундре. Он искренне рассмеялся: «А тридцать лет у вас есть?» Мы поехали в его любимый ресторан с подходящим к случаю названием, «Приют навигатора», и устроились за пластмассовым столом. Ауа заказал только чашку горячего черного чая, сказав мне, что дома на ужин его ждет традиционная еда, которую он очень любит, – сырое мясо: тюлень, рыба, кит или морж. Потом он начал рассказывать. Он сказал, что если я хочу разобраться, как иннуиты находят путь на местности, то должна понять: большинство людей просто любят путешествовать, а иннуиты должны. Эта необходимость означает, что они иначе воспитываются: с юного возраста их постоянно учат – на практике – искусству путешествия и выживания. «Я родился в землянке, – сказал Ауа. – Мой отец учил меня так: если было трудно, спрашивал: “Что будем делать?” Я думал, что он должен найти выход, но отец спрашивал меня: “Что ты будешь делать?” Он знал, как поступить. Он знал, где находится. Но хотел, чтобы я думал и учился»[27]. Ауа, один из одиннадцати детей в семье, вырос в Митиматалике (бывшем Понд-Инлет), деревне, которая была названа в честь охотника, погибшего в бурю на дальней оконечности Баффиновой Земли, в восемнадцати градусах широты от Северного полюса. Уроки, которые преподал ему отец с помощью непосредственного наблюдения и опыта, были особенно важны для обучения навигации. Ауа рассказал мне одну историю. В девять лет он вместе с другими мальчиками отправился по морскому льду на охоту за тюленями. Когда они были километрах в пятнадцати от берега, туман сгустился, и им пришлось возвращаться, пока видимость не упала до нуля. Отец управлял снегоходом, а мальчики ехали сзади в камутиик. Через какое-то время отец остановился. «Вы знаете, как мы попали в это место?» – спросил он. Мальчики признались, что не следили за маршрутом. «Мы не знали, где находимся», – вспоминал Ауа. Отец продолжал расспрашивать. Где было солнце, когда они ехали к месту охоты? Где они видели тени на земле? Были ли они темнее с одной стороны? «Так он нас учил. Задавал вопрос, – рассказывал Ауа. – Мой отец никогда не хотел, чтобы я ходил в начальную школу. Очень не хотел». Вероятно, немного найдется на земле народов, у которых переход от кочевой жизни к современной произошел так быстро и внезапно, как у иннуитов. За 20 лет, с 1950-х до 1970-х гг., почти все население перешло к оседлой жизни в поселках, под управлением канадского правительства. На север пришли деньги, бензиновые двигатели, телефоны, телевизоры, самолеты, больницы, школы и продовольственные магазины. В мгновение ока – по историческим меркам – иннуиты освоили новый язык, новые продукты и средства передвижения. Скорость изменения культуры была столь высокой, что иннуитская собака, на протяжении тысяч лет позволявшая местному населению путешествовать и выживать, почти исчезла. Первые контакты с каллунаат, по всей видимости, относятся к X в. – сначала это были норвежцы, затем европейские путешественники, а в XVII в. появились китобои. Рыбаки и китобои принесли с собой новые орудия: металлические ножи и иглы, ружья, ткань. Приезжали миссионеры, которые пытались «цивилизовать» иннуитов, обратив их в христианство; англикане и католики соперничали друг с другом, стараясь увеличить число своих единоверцев. Миссионеры познакомили местных жителей со слоговым алфавитом, чтобы новообращенные могли читать Библию. Охотникам и их семьям объясняли, что в воскресенье нужно сидеть дома. Шаманизм и древние традиции, такие как татуировка на лице женщин, были запрещены. Ущерб для культуры от встречи с каллунаат – не говоря уже об алкоголе и европейских болезнях – был огромным. Но некоторые глубоко укоренившиеся аспекты жизни иннуитов остались нетронутыми. Независимо от того, обратились ли они в христианство, люди должны были путешествовать и охотиться, чтобы выжить. Все начало меняться только в XIX в., когда Компания Гудзонова залива, которой владели англичане, начала строить фактории в Восточной Арктике. Компания продавала меха на европейских рынках, и многие иннуиты стали охотиться на животных, чтобы обменять их шкуры на табак, оружие и продукты. Фактории превратились в центры экономической активности, и они притягивали к себе семьи иннуитов, побуждая переходить от полукочевой жизни к оседлой. Торговля мехами также серьезно повлияла на отношение иннуитов к путешествиям. Антрополог Сара Боунстил писала, что капканный промысел был очень трудоемким и отвлекал людей от традиционных занятий, таких как охота. Этот сдвиг, в свою очередь, усиливал зависимость от продуктов питания, поставляемых Компанией Гудзонова залива, и охотникам приходилось ставить еще больше ловушек, чтобы продавать добычу – и на полученные деньги покупать еду уже себе. В 1930-х гг. цены на меха резко снизились и численность северных оленей сократилась. Многие иннуиты оказались на грани голода, и канадские власти приняли законы, возлагающие на правительство ответственность за их выживание. После окончания Второй мировой войны Министерство здравоохранения и социального обеспечения начало внедрять патерналистские программы социальной инженерии, предназначенные для ассимиляции иннуитов в общество белых людей, якобы с гуманитарными целями. Закон обязывал отправлять детей в школы-интернаты, и многих разлучали с семьями. В школе детей наказывали, если они говорили на иннуитском языке, инуктитуте. Правительство строило поселки для оседлого проживания и давало иннуитам дома, поощряя их к наемному труду в горнорудной отрасли и сфере обслуживания. Была создана инфраструктура здравоохранения, и женщин поощряли рожать детей в больницах. Пациентов с туберкулезом помещали в санатории на юге; канадское правительство было убеждено, что сможет более эффективно помогать иннуитам, если они перейдут к оседлому образу жизни. Родители Соломона Ауа жили в эпоху этих исторических событий. Его мать, Агалакти, родилась на стойбище и в возрасте тринадцати лет была выдана замуж за его отца, которого тоже звали Ауа. В книге «Сакиюк» Агалакти рассказывает антропологу Нэнси Вахович о том, как в 15 лет родила свою первую дочь, которую назвала Оопа. Следующие 30 лет они вели кочевую жизнь – охотились и торговали с факториями. Ауа отправлялся на охоту на нартах, на лодке или пешком, а его жена шила одежду из оленьих шкур для мужа и детей. Когда на одно из стойбищ иннуитов пришли англиканские миссионеры, Агалакти и Ауа крестились, взяв имена Апфия и Матиас, а имя Ауа стало фамилией. В 1961 г. канадские власти заставили семью Ауа отдать детей в школу-интернат, чтобы те могли выучить английский и подготовиться к работе по найму. «Им пришлось, таков был закон: все ученики должны были жить в школе. Все мои дети были такими маленькими, когда пошли в школу. Казалось, они становятся все младше и младше, – вспоминала Апфия в 1990-х гг. – Мы оставляли их там, но очень, очень скучали по ним. Мы так скучали!»[28] Соломон был восьмым ребенком в семье, и, когда ему исполнилось семь лет, родители обратились к властям с просьбой оставить его у себя. Вместо него они предложили отправить в школу двух других детей – чтобы один их сын мог охотиться с отцом. Они хотели, чтобы Соломон перенял образ жизни и традиции иннуитов. Когда за детьми в Понд-Инлет пришла лодка, чиновники взяли на борт Соломона, чтобы вылечить ожог на руке, который тот получил от горячего тюленьего супа. Но, когда муж Агалакти пришел забрать Соломона домой, он обнаружил сына в классе – его отправили в школу. «Мой муж спросил учителя, может ли он забрать сына, учитель ответил, что нет, и они начали спорить. Они сильно кричали, а потом мой муж взял Соломона за руку и вывел за дверь. Он был очень, очень сердит. Он даже не остановился, чтобы взять парку Соломона. На обратном пути в стойбище мой муж отдал Соломону свою парку»[29]. У Соломона было одиннадцать братьев и сестер, но только он один вырос в тундре. В Арктике солнце – плохой помощник в навигации. За полярным кругом зимой оно исчезает за горизонтом, а летом никогда не заходит. И только в марте есть краткий период, когда оно восходит на востоке и заходит на западе. Чтобы вычислить направление по солнцу, нужно знать его сложную, постоянно меняющуюся траекторию на небе в каждое время года, и, хотя многие охотники умеют это делать, они никогда не полагаются на солнце как на главное средство для навигации. Они используют целый набор подсказок, рассказывал Ауа, зачастую в сочетании друг с другом, чтобы ориентироваться в любую погоду и в любом арктическом ландшафте. Одна из таких – заструги, или снежные наносы, напоминающие волны. Представьте, что вы находитесь недалеко от поселка Санираяк (его также называют Холл-Бич), говорит Ауа. Место абсолютно плоское – ни гор, ни других ориентиров. Но в начале зимы выпадает свежий снег, образуя мягкие сугробы, которые называются улуангнак – то есть «в форме щеки». Затем начинает дуть ветер, уангнак, с северо-северо-востока. Уангнак разрушает сугробы, меняя их форму. «Они вытягиваются вот так, – Ауа высовывает язык, так чтобы его кончик был направлен вниз. – Это называется укалурак, снег «в форме языка». Он указывает на север. Как понять, куда идти, если вам нужно на запад или на восток? Просто идите поперек языков». Ауа берет лежащие на столе пакетики с виноградным и апельсиновым желе и раскладывает их, иллюстрируя свою мысль. Например, вы направляетесь на юг, к океану, сказал он и положил пакетик желе на край стола. Или вам нужно на север, в тундру, – другой пакетик оказался в центре стола. «Выходя из поселка, вы смотрите на языки и отмечаете, под каким углом их нужно пересекать. Вверх? Поперек? Или в направлении на десять часов? На один час? На обратном пути все наоборот. Если вы пересекали языки прямо вверх, то назад должны идти вниз». В разных культурах направление ветра обозначают по-разному. В древней Ирландии каждый ветер имел свой цвет; например, юго-восточный ветер назвался глас, то есть сине-зеленый, что переводится как «цвет неба в воде»[30]. Иннуиты различают характер и настроение ветра. Уангнак обычно считается женским ветром: он дует порывами, то усиливаясь, то затихая. Именно эти непредсказуемые капризы придают снегу вид укалураит, и, поскольку это самый холодный из ветров, снег становится твердым. Даже если на какое-то время ветер меняется, укалураит сохраняет форму сугроба, а если его занесет свежим снегом, твердый слой останется под ним в целости и сохранности. В книге «Арктическое небо» (The Arctic Sky) навигатор Джордж Каппианак описывает ветер нигик как мужской. Он дует непрерывно и выравнивает снег. Уангнак и нигик связаны между собой. Когда она дует особенно сильно, он смягчает ее воздействие. Укалураит очень важен для навигации на открытой местности, например на морском льду, где может не оказаться никаких ориентиров. Во время снежной бури, когда не видно луны, звезд, солнца и природных объектов, привлекающих внимание, ориентироваться можно по укалураит. Поселок Митиматалик, в котором вырос Ауа, расположен в гористой местности, и там укалураит не столь важен. Ауа рассказывал, что научился использовать для навигации созвездие Большой Медведицы, или Туктурйюит, – положение этих звезд на небе помогало определить время и направление. Кроме ветра, звезд и снега, объяснял Ауа, можно обратиться за помощью к географии и скрытой в ней логике. Например, вокруг Икалуита, говорил он мне, хребты и долины тянутся на юг, к морю. Они могут служить своего рода компасом, а особенности каждого или каждой из них можно использовать в качестве ориентиров. Людям, выросшим на юге, в это трудно поверить. Для непривычного человека арктический пейзаж, даже в гористой местности, выглядит обескураживающе однообразным. Самые высокие деревья размером с кустарник, а растительность везде практически одинаковая – пятна мха и лишайника на камнях. Все груды камней похожи друг на друга. И кажется, что определить разницу между двумя заснеженными долинами невозможно. «Все места в тундре выглядят одинаково, – соглашается Ауа. – Но на самом деле они разные! Если присмотреться, можно увидеть, что здесь есть большой камень. Другое место кажется таким же, но там нет большого камня. Нужно искать детали». По мнению Ауа, этот навык является главным в умении ориентироваться на местности: иннуиты обладают способностью замечать мельчайшие изменения в деталях и хранить в памяти громадное количество зрительной информации. «Я сам и всякий, кто когда-нибудь бывал в том или ином месте, точно знаем, как оно выглядит. Если вы живете в каком-то месте, то находитесь там ежедневно и знаете его как свои пять пальцев. Так ведь говорят на английском?» Но потом Ауа говорит мне, что многим охотникам не обязательно видеть детали того или иного места, чтобы запомнить их, – достаточно слышать их описание. Ауа рассказал мне историю о своем друге: ему нужно было доставить продукты из Иглулика в Понд-Инлет, расстояние между которыми по прямой составляет 400 километров. Этот человек никогда не был в Понд-Инлете, но другой иннуит, уже проделавший этот путь, рассказал ему, что́ тот увидит, если не будет отклоняться от маршрута. «Ему сказали: пойдешь туда – увидишь вот это, – объяснял Ауа. – Потом свернешь и пойдешь по долине, а когда долина закончится, увидишь два холма и перейдешь через них. Ему все рассказали, и он прошел по морскому льду до Понд-Инлета». Я посмотрела на стол с разложенными пакетиками желе и спросила: «Хорошо, но почему вы думаете, что у иннуитов и каллунаат память работает по-разному?» «У нас сотня мегапикселей памяти, а не один, – ответил Ауа. – А еще причина в том, что нас учат с помощью рассказов. Наша память гораздо больше. У меня нет научных данных на этот счет. Вероятно, все дело в том, как хранится память. Слова, которым нас учат, рассказы – мы все сохраняем в памяти. Вот почему нас учат обращать внимание на детали. Путешествуя, ты помещаешь это важное место в свою память».