Готовясь к встрече с теми, кто использует традиционные методы навигации в Арктике, Австралии и Океании, я не подозревала, какое место в наших разговорах займет тема изменения климата. Снова и снова сообщества аборигенов, которые я посещала, больше всего страдали от климатических изменений, но лишь позже я до конца осознала, что причина зачастую кроется в их уникальных культурных практиках, таких как устная передача информации следующим поколениям и систематические наблюдения за природой. В некоторых случаях люди могли сравнивать перемены, обусловленные климатом, с коллективным опытом последних нескольких столетий – благодаря непрерывности устной традиции. В Арктике, где состояние морского льда, погода и температура становятся все более непредсказуемыми, я узнала, что старые охотники – те, кто чаще всего владел искусством навигации, – сообщали о странных природных явлениях, которых они, по их словам, никогда не наблюдали раньше. Старики часто рассказывали иннуитскому режиссеру Захарии Кунуку, что после долгой зимы солнце появляется на небе в других местах и что звезды тоже всходят не там, где всходили раньше. Поначалу Кунук думал, что это шутка, но старики настаивали на своем; должно быть, ось Земли сместилась, говорили они. «Я не обращал на это внимания, но, когда начал снимать документальный фильм “Знания иннуитов и изменение климата” (Inuit Knowledge and Climate Change), люди из других общин начали говорить мне то же самое. Их слова вряд ли принимали всерьез. У иннуитов нет докторской степени, и они не учились в университете». Кунук заинтересовался и вместе со своим соавтором, географом Йеном Мауро, обратился за объяснением к ученым и даже писал в NASA, но получил отказ. В конце концов они нашли ученого из Университета Манитобы, специалиста по атмосферной рефракции. Это своего рода мираж, вызванный изменением плотности воздуха, искажающим свет. Земная ось осталась на месте, но в Арктике изменились внешние признаки небесных явлений, скорее всего, в результате колебаний температуры, вызванных климатическими изменениями. Выяснилось, что у иннуитов уже есть слово для таких миражей, капирангайук, но они не связывали его с тем, что видели в небе. Оно означает «пронзать неправильно» и говорит о том, что, когда охотник бьет острогой рыбу, он должен делать поправку на рефракцию света в воде. «Начинаешь понимать, что они правы», – говорил Кунук. Научная группа Арктического совета, состоящая из граждан восьми стран, предсказывает, что к лету 2040 г. вся Арктика будет свободной ото льда. По сообщению Клодетт Энгблум-Брэдли, профессора педагогики, юпики на Аляске начинают наблюдать за погодой и предсказывать ее еще в раннем детстве, но изменение климата существенно затрудняет прогнозы. Точно так же в Гренландии в таких деревнях, как Канак, климатические изменения вызвали настоящий хаос: местные жители не знают, куда можно идти и каким приметам верить. Вот что рассказывал газете Washington Post один из местных жителей, Йенс Даниельсон: «Раньше охотникам было достаточно только взглянуть на погоду, чтобы сказать, какой она будет в следующие несколько дней и можно ли идти на охоту. Но сегодня это уже невозможно, потому что погода меняется каждый день, а то и каждый час»[242]. В Южно-Тихоокеанском регионе климатические изменения в прямом смысле приводят в смятение природные ориентиры, используемые для навигации. Преобладающие сезонные ветры ослабевают или постоянно меняют направление. На юге Тихого океана, где живут 10 миллионов человек, подъем уровня моря угрожает лишить людей средств к существованию и даже уничтожить целые острова. На протяжении почти всего XX в. изменения в уровне моря происходили со средней скоростью 1,7 миллиметра в год, но, по данным Межправительственной группы экспертов по изменению климата, в 1990-х гг. эта скорость увеличилась. На таких островах, как Тувалу и Вануату, и на сотнях других реальной стала угроза затопления и эрозии; кроме того, многие атоллы могут полностью уйти под воду. 90 % населения Мальдив, Маршалловых островов и Тувалу живут на земле, которая находится меньше чем в десяти метрах над уровнем моря. Потенциальные расходы на переселение жителей целых островов невероятно высоки. Как указывает Роберт Маклеман в своей книге «Климат и миграция человека» (Climate and Human Migration), исчезновению земель у целых народов, подобное которому может случиться в Южно-Тихоокеанском регионе, нигде в целом мире нет аналогов. Эти беженцы могут присоединиться к 12 миллионам человек, которые на сегодняшний день не имеют гражданства. «Тувалуанцы не перестанут быть гражданами Тувалу из-за подъема уровня моря, но сам остров может исчезнуть, превратиться в современную Атлантиду, – пишет он. – Никакими международными законами и соглашениями не гарантируется автоматическое предоставление убежища и защита для тех, кто лишился страны из-за подъема уровня моря. Популярные СМИ, неправительственные организации и некоторые ученые используют такие термины, как “экологические беженцы” или “климатические беженцы”, но в международном праве такой категории людей просто не существует»[243]. Собирая материалы для книги, я начала связывать еще один неожиданный аспект взаимоотношений между методами навигации и мировым климатом. В начале промышленной эпохи человечество совершило революцию в транспортных перевозках. Транспорт работал на ископаемом топливе, добываемом из глубин земли, и мы все время увеличивали скорости наших автомобилей, самолетов, кораблей, ракет – средств передвижения, которых наши предки даже не могли представить. За тот же период, от изобретения двигателя внутреннего сгорания до наших дней, мы выбросили в атмосферу столько углерода, задерживающего тепло, что его уровень стал выше, чем за любой период в последние 800 тысяч лет. Другими словами, «транспортная» революция, приведшая к изменениям в методах навигации, отчасти повлекла проблему климатических изменений, а теперь изменения климата, вне всякого сомнения, повлияют на то, как и куда будут ездить люди в ближайшие десятилетия. Но могут ли культурные практики и знания в области навигации коренных народов быть главным орудием борьбы с климатическими изменениями? Маклеман пишет, что скотоводческие культуры, от Центральной Азии до Лапландии и Сахары, на протяжении многих поколений ведут кочевой образ жизни. У австралийских аборигенов, иннуитов и коренных народов Северной Америки мобильность и миграция – неотъемлемая часть культурных практик и взаимоотношений с природой. Чему можно научиться у тех, для кого мобильность и миграция – часть идентичности, у тех, кто обладает навыками, позволяющими выживать и путешествовать по суше и морю, рассчитывая только на себя? Профессор Колумбийского университета Рафис Абазов писал, что современному миру есть чему учиться у кочевых культур, в том числе отношению к Другому, потому что исследование непохожести и получение от чужаков сведений о земле, лежащей за горизонтом, очень важны для кочевого образа жизни. По крайней мере, коренные народы, похоже, могут многое предложить научному сообществу, если признать их традиции и методы накопления и синтезирования знаний столь же правомерными. Организация IPCCA («Инициатива по оценке изменения климата в биокультуре коренных народов») утверждает, что для адаптации к современным условиям знания, опыт, мудрость и взгляды коренных народов нуждаются в научном подтверждении. Во всем Южно-Тихоокеанском регионе возрождение традиционной навигации все чаще рассматривается как мощный ответ на угрозу климатических изменений и на конкретные технологические и экономические процессы, которые служат их причиной. Республика Маршалловы Острова стала первым государством региона, решившим к 2030 г. почти на 27 % сократить вредные выбросы от транспорта. Некоммерческий фонд Okeanos Foundation намерен создать на Тихом океане новую транспортную систему, используя сочетания традиционных каноэ, биотоплива и солнечной энергетики, чтобы избавить жителей Океании от зависимости от ископаемого топлива, которое создает угрозу затопления их странам. Общества морских путешествий, негосударственные и некоммерческие организации, школы и общины – все они признали, что традиционные знания и навигация могут быть важными аспектами экологически устойчивого будущего, свободного от ископаемого топлива. В Южно-Тихоокеанском университете на острове Вити-Леву на Фиджи я посетила офис Исследовательской программы экологического морского транспорта (Sustainable Sea Transport Research Programme) и познакомилась с ее директором, Питером Наттеллом. Программа посвящена разработке транспортных решений с минимальным использованием углеродного топлива, в том числе применению традиционных для Фиджи методов мореплавания к международным коммерческим морским перевозкам, чтобы избавить регион от зависимости от ископаемого топлива. Морской транспорт занимает шестое место по уровню выбросов парниковых газов, и Наттелл считает, что строительство флота из парусных катамаранов поможет создать безуглеродную альтернативу, способную перестроить экономику таким образом, чтобы поддержать традиции и навыки коренных народов. «Современный транспорт, особенно внутренний, все больше становится экологически опасным и никак не связан с богатым историческим и, по всей видимости, экологически чистым наследием технологии строительства судов и мореплавания Тихоокеанского региона», – писал он[244]. Альтернативный взгляд Наттелла состоит в том, что противостояние угрозе климатических изменений и повышения уровня моря в Океании – это дело самой Океании. Но претворение в жизнь его идеи зависит от возрождения почти исчезнувшей традиции постройки каноэ, и именно это привело меня сюда: я собиралась посетить последнюю деревню на Фиджи, жители которой еще помнят, как строить традиционные лодки, тамакау, а также управлять ими и прокладывать путь в океане. Найти эту деревню Наттеллу помогла какая-то сверхъестественная интуиция. Уроженец Новой Зеландии, Наттелл любил называть себя старым брюзгливым новозеландским моряком. Его общность с жителями Фиджи коренится в глубоком восхищении их мореходными традициями и в любви к океану, который был связующим звеном, посредником между людьми и Богом, между людьми и окружающей средой, между культурами. Морские суда были вершиной достижений общества. Последним рубежом обороны. Их конструкция и функциональность радикально отличались от любой континентальной парадигмы. Их окончательная форма была подобна дзен: максимум простоты, затраты минимальны. Проектированием и постройкой судов на суше занимались не ремесленники, а сами мореходы, которые в перерывах между путешествиями выполняли работу кораблестроителей. Их суда были продуктом культур, не знавших металла, плавание и ходьба были в равной степени важны, а первостепенной задачей считалось выживание на море, а не на суше[245]. Наттелл знал, что Фиджи некогда были частью политической и торговой сети, которая охватывала большую часть Центральной Океании и существовала благодаря большим флотам судов, построенных на островах. Несколько десятилетий Наттелл просто не мог найти сохранившихся свидетельств великого мореходного прошлого Фиджи – ни традиционных каноэ, ни людей, которые умели их строить. Теперь лишь немногие мореплаватели рисковали удаляться за пределы видимости острова или рифа; на смену парусу пришли навесные моторы, а для экономии денег и топлива лодки плавали кратчайшим курсом, независимо от ветров и течений, а также без использования природных ориентиров. Дальние маршруты между островами чаще всего обслуживали паромы, и на некоторые острова они заходили редко или вообще не заходили. Единственным сохранившимся друа оставался «Рату Финау», катамаран, построенный в 1913 г. и в настоящее время хранящийся в Музее Фиджи всего в нескольких километрах от того места, где мы с Наттеллом сидели во время нашей встречи. Однажды он нашел маленький брошенный друа в деревне на острове Кандаву, но никто не знал истории этого судна. В 2006 г. он видел несколько тамакау на фестивале искусств, но не смог проследить, куда направлялись каноэ – они в буквальном смысле исчезли. Поиски в библиотеках и музеях тоже ни к чему не привели. «Судя по всему, культура друа уже принадлежит истории, она – музейный артефакт», – писал он[246]. Ему казалось, что живые мореходные традиции практически уничтожены и от них остались только разрозненные и неполные архивные записи да горстка черно-белых фотографий. Затем, в 2009 г., случилось чудо. Однажды вечером, когда Наттелл стоял на якоре в заливе Лаукала недалеко от Южно-Тихоокеанского университета, в лучах заходящего солнца на горизонте появился лака, традиционный парус. Вот как Наттелл описывает события того вечера: «Я взял сынишек, прыгнул в шлюпку и поспешил на перехват. Когда мы встретились, смеющиеся моряки, явно с острова Лауа, подняли мальчиков со шлюпки на борт большого тамакау с потрепанным и заплатанным парусом. “Маи, маи лакомаи – эй, каиваи, пошли пить каву”, – поддразнивали они, обогнав меня и скрывшись в зарослях мангров у илистого ручья, в той части берега, которую я всегда считал необитаемой»[247]. Всю ночь, до самого рассвета, Наттелл провел в деревне Корову, впервые беседуя с жителями Фиджи, которые не только плавали на тамакау, но и были последними из островитян, умевшими строить такие суда. Они хвастались, что никогда не пользовались навесными моторами. То, что Наттелл нашел эту деревню мореплавателей, было настоящим чудом, но сам факт, что носители древних традиций живут на никому не известном клочке земли в тени столицы Фиджи – это очень трагично. Я познакомилась с супругой Наттелла, Элисон, и двумя их сыновьями, представила им своего спутника и двухлетнего сына, и мы все вместе отправились на окраину кампуса и пошли по участку травы между канавой и дорогой, по которой мимо нас проносились машины. Примерно с километр мы шли вдоль дороги, огибавшей залив Лаукала, а затем свернули на грунтовую тропу, ведущую в тенистые мангровые заросли. Первым признаком маленькой деревушки, прятавшейся в зарослях, стали дети, которые выбежали нам навстречу, радуясь новым гостям и малышу-незнакомцу, желавшему с ними поиграть. Мы прошли дальше, и вскоре я увидела пять или шесть маленьких каноэ, вытащенных на берег, а позади них группу домов из бетонных блоков. Мы поздоровались с местными традиционным ни са була винака («сердечное приветствие»), и нас провели на просторную открытую площадку для собраний под ржавой жестяной крышей и расстелили циновки. В центр нашего круга поставили вырезанную из дерева чашу на коротких ножках, и одна из женщин начала готовить напиток кава: налила в чашу воду и бросила туда толченый корень перца опьяняющего, Piper methysticum, отчего получился мутный настой, обладающий психотропными свойствами, – знаменитый расслабляющий «эликсир счастья». Юная девушка налила напиток в половинку кокосового ореха и обошла всех, сидевших вокруг чаши. Прежде чем взять у нее скорлупу ореха, каждый из нас хлопал в ладоши, потом выпивал каву, отдавал импровизированный кубок и снова хлопал в ладоши, три раза. Это церемония севусеву: гостям преподносят каву. Кава – неотъемлемая часть культуры Фиджи, и ее иногда называют ваи ни вануа, «кровь земли». Легкий ветерок теребил развешанные вокруг сети, и наше внимание переключилось на двух немолодых, за шестьдесят, мужчин. Они сидели на обитых тканью сиденьях, извлеченных из легкового автомобиля или микроавтобуса, и вся обстановка напоминала пир во дворце – старейшины на тронах и мы в роли почтительных подданных. Джуиджуйя Бера и его старший брат Семити Тама были одними из последних, кто умел строить тамакау и друа. Из двух этих лодок самой необычной была друа, длиной метров тридцать, с двумя асимметричными корпусами: дерево, трава, орешник, камень, кость, акулья кожа – и ни крупинки металла. Одна друа вмещала от 200 до 300 человек и могла развивать скорость до 30 километров в час. В мирное время их использовали в целях дипломатии и для перевозки грузов, а во время войны они входили в состав больших флотов и могли таранить лодки врага, прорывать блокаду и перевозить воинов. Флот из каноэ, перевозивший воинов, назывался бола; в 1808 г. 150 каноэ прогнали торговца Уильяма Локерби из Сведл-Бей, а в середине XIX в. в заливе Лаукала, к востоку от того места, где я сидела, видели сразу два бола. Подобная демонстрация силы осталась в прошлом. В наши дни большинство жителей Фиджи, по всей видимости, видели лодку друа только на местной 50-центовой монете. Но историки по-прежнему считают друа вершиной конструкторской мысли Океании – это каноэ «намного превосходило лодки других островов Тихого океана»[248]. На островах Фиджи последнее морское путешествие на друа совершил отец Беры и Семити, Симионе Паки – в 1992 г., от архипелага Лау до Сувы. Методистский священник и отец шестнадцати детей, он жил на острове Моте и вместе с сыновьями плавал на друа, так что они с юного возраста привыкали к каноэ и учились навигации. Из всего архипелага Лау, где живут лучшие навигаторы Фиджи, жители острова Моте считаются самыми искусными. Хозяева приготовили еще кавы, и Бера и Семити стали рассказывать, как учились ходить под парусом и прокладывать курс, определяя восток и запад по рассветному или закатному солнцу и по явлению на ночном небе Венеры, Марса, Юпитера или Сатурна. «Волны, направление ветра. Все это помогает в море, – объясняли они мне. – Традиции говорят, в море всегда нужно видеть закат». По пути с одного острова на другой можно ориентироваться по звезде, указывающей нужный курс, пока та не опустится за горизонт, а потом выбрать другую: система звездных траекторий повсеместна в Океании. Местные навигаторы знают течения и розу ветров в архипелаге Лау как свои пять пальцев. В 1989 г. отец Беры и Семити решил, что они должны покинуть остров Моте и плыть в Суву, за триста с лишним километров, где он надеялся открыть бизнес, предлагая прогулки на друа для туристов и жителей Фиджи. Он взял с собой Беру и его брата Метуиселу Буивакалолому и основал деревню на полоске земли, которая никому не была нужна из-за опасности тайфунов и наводнений. В 1993 г. Буивакалолома отплыл назад, на Моте, вернуть тамакау, и пропал в море; месяц спустя его каноэ прибило к берегу. В 2004 г. в море погиб и Паки. У них на родине постепенно прекращали строить каноэ. «На острове нет воды, и нам приходилось плавать даже за ней. Каноэ – единственный транспорт, который мы знали, – объяснял Бера через переводчика. – Так мы учились на острове. Я все видел, развил и привез сюда. Строители каноэ жили на Моте. В восьмидесятых все закончилось. Люди стали надеяться на подвесные моторы. Построить каноэ нелегко. Нужно идти туда, где нет дорог, рубить деревья, готовить такелаж. Нужны деньги. Мы оставили остров и последнее каноэ, которое я построил, и все. Каноэ больше не было». Три года тому назад к Бере и Семити приезжали продюсеры из кинокомпании Walt Disney. Джон Маскер и Рон Клементс, создатели таких анимационных блокбастеров, как «Русалочка», «Аладдин» и «Холодное сердце», собирали материал для «Моаны». Они привезли мешок пластмассовых игрушек для деревенских ребятишек и несколько сотен долларов, пили каву и расспрашивали о кораблестроении на Фиджи, о традиционных знаниях и навигации. Жители деревни подписали контракт с юристами продюсеров, уверенные, что будут получать ежемесячные выплаты в обмен на информацию, сообщенную Маскеру и Клементсу, и эти деньги наконец позволят им начать туристический бизнес, о котором они давно мечтали, и построить на Фиджи первое за несколько десятилетий друа. Появились первые рекламные ролики фильма с катамараном тамакау, подобным тому, что продюсеры видели у берега деревни в Суве, но деньги так и не пришли. В конце ноября 2014 г. Наттелл встретился с разочарованными жителями деревни Корову, а затем отправил электронное письмо Маскеру, напомнив, что просил их не лишать деревню интеллектуальной собственности на свое наследие и традиционные знания. Наттелл говорил о полной горькой иронии истории с «Моаной» для общины Корову: «Сдается мне, “Дисней” собирается пустить по всему свету новое придуманное каноэ, чтобы потом радоваться успеху и прибыли. Самое печальное – увидеть, как деревенские ребятишки играют со сломанным пластмассовым тамакау, сидя на корпусе настоящего тамакау, который покачивается на волнах прилива и уже давно сгнил». И действительно, студия Disney уже заключила соглашения с LEGO, Subway и другими производителями игрушек. Компания выпустила для Хеллоуина костюм персонажа по имени Мауи: коричневая рубашка, брюки и парик, превращавшие того, кто их надевал, в темнокожего, покрытого татуировками, длинноволосого полинезийского полубога. Возмущение этим костюмом было столь велико, что киностудия публично извинилась и изъяла его из продажи, заверив публику, что с огромным уважением относится к культуре островов Тихого океана, послужившей основой для фильма. Фильм вышел на экраны в 2016 г. и за два дня собрал более 56 миллионов долларов. За следующие девять месяцев сборы составили 638 миллионов. Но общине деревни Корову пришлось несколько лет ждать хоть какой-то компенсации; в конечном итоге компания Disney сделала пожертвование в фонд, созданный для строительства каноэ. За это время старший сын Наттелла использовал небольшое наследство, полученное после смерти бабушки, для финансирования работ по постройке друа. Я спросила, почему община решила поделиться своими знаниями с продюсерами компании Disney. Джим, племянник Беры, сидевший рядом со мной, объяснил: «Некоторые хотят сохранить секрет. Нам это не нравится. Мы считаем, что тот, кого кормит море, не должен лгать, и тогда океан его защитит. Это против нашей веры. Вот почему океан нас защищает. Океан – это сила и любовь. Океан чистый, могущественный и добрый. Океан может быть опасным, если пойти против него. Вот чему учили старики и наш отец». Знания нельзя продавать. «Ими нужно делиться», – прибавил Бера. Затем беседа перешла от компании Disney к Парижскому соглашению по климату, подписание которого должно было состояться через пару недель. Уже настала ночь, сын крепко спал у меня на коленях, а на лица моих собеседников падал свет от нескольких электрических лампочек. На совещание в Париж направлялась делегация, представляющая коренные народы, в составе которой был и представитель из Корову. Наттелл указал на сидевшего в кругу молодого человека, который приехал в Корову учиться строить каноэ. Он был из Тувалу, маленькой островной страны к северу от Фиджи, которая может серьезно пострадать от подъема уровня моря и, по некоторым оценкам, стать необитаемой уже в следующем веке. «Даже если завтра прекратятся все выбросы в атмосферу, Тувалу все равно окажется под водой, – сказал Наттелл. – Если ему придется эмигрировать, он уплывет на своей лодке? Его предки могли уплыть куда хотели. А теперь мы улетаем на “Боингах”. – Он помолчал. – Как нам сохранить достоинство в этом кризисе?» Кава пропитала мой мозг, а в воздухе словно висел невысказанный вопрос, настойчивый и пугающий. Возможно, мы преувеличиваем и традиции древнего мореходства не смогут стать ответом на климатические изменения; сами по себе они бессильны снизить выбросы углекислого газа, да и люди не обменяют свои машины и самолеты на парусники. Но мне пришла мысль: а что, если бы мы более критически относились к своему перемещению в пространстве? Что, если бы мы учитывали, как технология влияет на наш выбор и какое воздействие она оказывает на окружающую среду в мировом масштабе? Что, если бы мы уделяли больше внимания природе, наблюдали за ее ритмами и изменениями, обменивались этой информацией с другими? Что, если бы мы поддерживали связь с теми местами, где живем и путешествуем, заботились о них? Похоже, это имело очень большое значение. Было уже поздно, дети ушли спать, и мы наконец поблагодарили хозяев, попрощались, вернулись к машине, ждущей нас в темноте, и поехали по шоссе, огибающему южную оконечность Вити-Леву. Я сидела на заднем сиденье, пытаясь собраться с мыслями. Меня потрясла хрупкость культурных практик и традиций, находящихся на грани исчезновения, и суровое напоминание об антропогенных изменениях климата, которые на Фиджи уже невозможно игнорировать. В то же время я была необыкновенно счастлива, согретая дружелюбием и гостеприимством Беры и Семити (и, несомненно, вольно текущей кавой), которые снова поделились своими мыслями и знаниями с незнакомцами. Они хотели отдать другим то, что знают сами, и их достоинство и наивность словно противостояли цинизму нашего мира. Я посмотрела в окно автомобиля, увидела звезды в небе и вспомнила отрывок из книги невролога Оливера Сакса. В 1990-х гг. Сакс приехал в Микронезию, на атолл Пингелап: от того места, где мы теперь ехали, до него было три с лишним тысячи километров. Он надеялся выяснить, почему на острове так много дальтоников, людей, не различавших цвета. В один из вечеров он вместе с островитянами пил сакау – так в той части Микронезии называют каву. Сакс описывает этот эпизод в своей книге «Остров дальтоников»: Кнут, сидевший рядом со мной, называл светившие над нашими головами звезды: Полярную звезду, Вегу и Арктур. «Этими звездами, – сказал Боб, – полинезийцы пользовались, когда плыли на своих проа под небесным сводом». Чувство сопричастности к их путешествиям, к пяти тысячам лет путешествий, переполняло меня. Я всем существом ощутил историю полинезийцев; их историю, снизошедшую на всех нас, сидевших лицом к океану… Только тогда до меня дошло, что мы все словно окаменели, но окаменели сладко, мягко и стали, если можно так выразиться, ближе к своей подлинной сущности[249]. Мозг на GPS В 1960-х гг. психолог Джулиан Стэнли решил выяснить, чем гениальные дети отличаются от остальных. Какова природа их интеллекта и что делает их такими одаренными? Он запустил проект под названием «Исследование математически одаренной молодежи», и через полвека исследований выяснилось, что лучший способ воспитать умного ребенка – способствовать развитию его пространственного мышления. Для этого подходят упражнения, требующие представить предметы под разными углами зрения, мысленно манипулировать изображениями или находить связи между ними. На протяжении нескольких десятилетий Стэнли и его коллеги следили за достижениями 5 тысяч детей, продемонстрировавших необыкновенно высокие результаты стандартного теста на проверку академических способностей, – некоторые из этих детей вошли в 0,01 % лучших. С самого начала Стэнли интересовал вопрос, насколько успешнее способность понимать и запоминать пространственные взаимоотношения между объектами может предсказывать будущие достижения и интеллект, чем другие проверенные на тестах навыки, например уровень речевого мастерства. Он регулярно проверял участников эксперимента на пространственный интеллект, и, как сообщал в 2017 г. журнал Nature, исследователи решили сравнить результаты тестов с тем, сколько патентов на изобретения получили испытуемые – многие из которых достигли немалого успеха в профессии – и сколько статей в рецензируемых журналах они опубликовали. Оказалось, что эти показатели очень тесно связаны – настолько тесно, что Дэвид Любински, руководитель группы исследователей, сказал корреспонденту журнала: «Думаю, [способность к ориентированию в пространстве] может быть для всех нас источником широчайших возможностей, – а мы не пользуемся им и совершенно ничего о нем не знаем»[250]. Похоже, чистый интеллект тесно сплетен со способностью нашего мозга к познанию пространства. Это открытие пришлось на то время, когда молодые люди в большинстве своем все меньше нуждаются в тренировке навыка навигации в пространстве. Как говорила мне нейробиолог Вероника Бобот, она начала подозревать, что современный образ жизни – малоподвижный, основанный на привычках, зависимый от технологии – меняет то, как дети и даже взрослые используют свой мозг. Бобот, научный сотрудник Университетского института психического здоровья им. Дугласа и адъюнкт-профессор кафедры психиатрии Университета Макгилла, двадцать лет изучала пространственное восприятие человека и убеждена, что мы все меньше и меньше тренируем свой гиппокамп и последствия этого могут быть пагубными. «У людей с уменьшенным объемом гиппокампа выше риск посттравматического стрессового расстройства, болезни Альцгеймера, шизофрении, депрессии, – объясняла она мне. – Долгое время мы думали, что болезнь вызывает уменьшение гиппокампа. Но исследования показали, что уменьшение объема гиппокампа предшествует заболеванию»[251]. В основу докторской диссертации Бобот легла работа, которую она выполнила вместе с Линном Наделем, соавтором книги «Гиппокамп как когнитивная карта». «В то время все хотели исследовать гиппокамп – единственную структуру мозга, о которой было известно, что она связана с пространственной памятью», – отмечала она. В середине 1990-х гг. в Университете Макгилла, где Бобот тренировала память крыс, ее коллеги Норман Уайт и Марк Паккард открыли еще одну такую область – хвостатое ядро. Бобот заинтересовалась возможными следствиями из этого открытия. А что, если для разных стратегий навигации люди используют разные структуры мозга? Она начала ставить эксперименты с участием людей, чтобы понять, за какие стратегии отвечает гиппокамп, а за какие – хвостатое ядро. Выяснилось, что стратегии, соответствующие разным отделам мозга, радикально отличаются друг от друга. «Гиппокамп участвует в пространственном обучении, при котором мы находим путь с учетом взаимоотношений между ориентирами, – объясняла Бобот. – Запомнив их взаимосвязь, вы можете проложить новый маршрут к любому месту в окружающей среде из любого исходного пункта. Пространственная память носит аллоцентрический характер, не зависящий от начальной точки. Вы используете пространственную память, когда можете мысленно представить свое окружение. Именно тогда вам и помогает ваша внутренняя карта – и по ней вы находите путь». Однако хвостатое ядро не участвует в создании когнитивных карт – эта структура формирует привычки. С ее помощью мозг может запомнить последовательность действий при движении к определенной цели, например, «повернуть направо на перекрестке у продуктового магазина» и «повернуть налево у высокого белого дома», формируя память по принципу «стимул – реакция». Поясняя, как работает хвостатое ядро, Бобот попросила меня представить дорогу до ближайшей булочной. «Каждый день вы идете одним и тем же маршрутом, и в какой-то момент ваши действия становятся автоматическими. Вы больше о них не думаете. Вы не спрашиваете себя, где нужно свернуть. Управление переходит к автопилоту. Вы видите белый дом, и он как стимул запускает реакцию: повернуть налево, чтобы дойти до булочной». На первый взгляд эта стратегия похожа на эгоцентрическую, но на самом деле она существенно отличается от нее. По мнению Бобот, существует три типа стратегий «стимул – реакция», и эгоцентрическая лишь одна из них. «Эгоцентрическая стратегия предполагает последовательность правых и левых поворотов, которая начинается с исходного пункта: выйдя из дома (стимул), нужно повернуть направо (реакция). Различают также стратегию маяков, когда вы можете достичь цели из разных исходных пунктов: высокое белое здание – маяк (стимул), и вы идете к нему, на каждом перекрестке поворачивая в его направлении (реакция). Третий тип стратегии «стимул – реакция» встречается чаще всего: последовательность поворотов как реакций на разные ориентиры в окружающей среде». Несмотря на то что для успешной навигации хвостатое ядро использует повторение, его стратегия – не пространственная. Главное отличие состоит в том, что при ней не запоминаются взаимоотношения между ориентирами в окружающей среде, отчего проложить новую траекторию невозможно. Хвостатое ядро всего лишь подает сигнал – налево или направо – в ответ на некий сигнал, без участия активного внимания. Эволюционная теория убедительно объясняет, почему природа изобрела эту иную цепь (на первый взгляд более простую): вам не нужно вспоминать маршрут или делать умозаключения об окружающем пространстве каждый раз, когда вы идете домой. Преимущество этой стратегии в том, что не нужно производить расчеты и принимать решения – или даже задумываться, куда мы идем и как туда попасть. Автопилот работает быстро и эффективно. «Мне не нужно думать, и это здорово!» – говорит Бобот. Впрочем, она также обнаружила отрицательную корреляцию между двумя стратегиями: для перемещения в пространстве мозг человека использует либо гиппокамп, либо хвостатое ядро, но никогда не включает эти области одновременно. Значит, отдавая предпочтение одной, мы реже обращаемся к другой, и, подобно тому как крепнущая мышца компенсирует слабость других, со временем определенная цепь становится преобладающей. Ученым уже известно, что с возрастом меняются и те стратегии, которые мы применяем для перемещения в окружающем мире. В детстве и юности мы исследуем новые пространства, но со временем все больше ходим по знакомым маршрутам и возвращаемся в те места, которые почти не требуют когнитивной обработки, – мы меньше пользуемся гиппокампом. По всей видимости, жизнь каждого движется по этой траектории – от применения пространственных стратегий гиппокампа ко все большей автоматичности. Бобот с коллегами обнаружила эту закономерность в исследовании 599 детей и взрослых, сравнивая стратегии, которые те выбирали для решения задач. Выяснилось, что дети использовали пространственные стратегии гиппокампа в 85 % случаев, тогда как взрослые старше шестидесяти лет прибегали к этой стратегии для прохождения виртуального лабиринта лишь в 40 % случаев. Однако оставался вопрос, приводит ли предпочтение одной из стратегий к физиологическим различиям в плотности серого вещества и в объеме гиппокампа. В 2003 и в 2007 гг. Бобот и несколько ее коллег опубликовали в журнале Journal of Neuroscience результаты двух исследований, посвященных измерению активности гиппокампа и хвостатого ядра и объема серого вещества в них. Исследователи имитировали классический пространственный тест для мышей и применили его к людям, создав радиальный лабиринт в виртуальном пространстве и предложив участникам эксперимента пройти его; активность мозга испытуемых регистрировалась с помощью функциональной МРТ. Как и ожидалось, у тех, кто использовал стратегии пространственной памяти, наблюдалась повышенная активность гиппокампа, а у тех, кто использовал стратегию «стимул – реакция», – повышенная активность хвостатого ядра. Но затем исследователи сделали следующий шаг и измерили у каждого из испытуемых морфологические различия этих двух областей мозга. У тех, кто использовал пространственные стратегии, чаще всего обнаруживалась большая плотность серого вещества в гиппокампе. Верно было и обратное: у тех, кто предпочитал стратегию «стимул – реакция», серого вещества было больше в хвостатом ядре. Но сами по себе эти результаты могут ни о чем не говорить. Скорее всего, мастера навигации умеют проявлять гибкость в выборе стратегии: переключаться на автопилот, когда нужны скорость и эффективность, и задействовать когнитивное картирование, чтобы решить новые задачи и преодолеть трудности, встречающиеся на пути. Но что происходит, если мы постоянно предпочитаем стратегию хвостатого ядра, отказываясь от стратегии гиппокампа? И что, если такое предпочтение не просто свойственно отдельным людям, а для него характерен, скажем так, эндемический охват? По мнению Бобот, не исключено, что условия современной жизни приводят к тому, что мы меньше тренируем гиппокамп и все чаще рассчитываем на хвостатое ядро. «Возможно, в прошлом мы вообще не включали автопилот. Работа в одном месте и размеренная жизнь – это относительно новое явление. Индустриализация научила нас извлекать пользу из системы “привычка – память – научение”», – говорит она. Помимо социальных перемен, объем гиппокампа могут уменьшить хронический стресс, невылеченная депрессия, бессонница и злоупотребление алкоголем. Исследователи уже смогли ясно показать, что одно лишь тревожное состояние негативно влияет на пространственное обучение и память у крыс. По всей видимости, стресс и депрессия воздействуют на нейрогенез в гиппокампе, а тренировки укрепляют память и способность к обучению, помогают сопротивляться депрессии, помогают образованию новых нейронов. Было продемонстрировано, что у пациентов с посттравматическим стрессовым расстройством уменьшен объем гиппокампа, а после эффективного лечения, например с помощью депрессантов и перемены окружающей обстановки, объем гиппокампа увеличивался. Широкое распространение этих заболеваний заставило Бобот предположить, что к тому времени, как дети становятся взрослыми, гиппокамп у них уже слегка «усыхает», что делает их склонными к когнитивным, эмоциональным и поведенческим нарушениям. И действительно, чрезмерное использование стратегий навигации «стимул – реакция», по всей видимости, соотносится с целым рядом пагубных, хотя, казалось бы, не связанных между собой типов поведения. Поскольку эти нейронные цепи расположены в полосатом теле, области мозга, участвующей в формировании зависимости, Бобот задалась вопросом: нет ли у людей, использующих для навигации стратегию «стимул – реакция», отличий в злоупотреблении алкоголем или наркотиками по сравнению с теми, кто предпочитает пространственные стратегии? В 2013 г. она провела исследование с участием 55 молодых людей, и результаты показали: у тех, кто предпочитал стратегию «стимул – реакция», уровень потребления алкоголя в расчете на годы жизни был в два раза выше, а также они чаще курили сигареты и марихуану. В другом исследовании, где приняли участие 255 детей, Бобот обнаружила, что дети, у которых наблюдались симптомы дефицита внимания и гиперактивности, были склонны выбирать стратегии с использованием хвостатого ядра. Не так давно Бобот и ее коллега Грег Уэст показали, что 90 часов видеоигр в стиле action в лаборатории приводят к уменьшению гиппокампа у молодых людей, которые используют хвостатое ядро, – это первое однозначное свидетельство того, что наше поведение способно оказать негативное воздействие на гиппокамп. Но серьезнее всего связь между болезнью Альцгеймера и гиппокампом, впервые выявленная в конце 1980-х гг. Атрофия гиппокампа ассоциируется с нарушением памяти в пожилом возрасте, а нейровизуализация показала, что у пациентов с клинически диагностированной болезнью Альцгеймера атрофия наблюдается почти всегда. Более того, уменьшение объема гиппокампа и соседней энторинальной области коры может быть предвестником болезни Альцгеймера, которая разовьется через несколько лет. Это неудивительно в свете установленных связей между повреждением гиппокампа у пациентов с амнезией и потерей пространственной памяти. Пациенты с болезнью Альцгеймера постепенно лишаются не только памяти, но и личности. Но один из первых симптомов заболевания состоит в том, что люди не могут найти дорогу, не знают, где лежат их вещи, или забывают, где они находятся и как сюда попали. Возможно, в связи гиппокампа с болезнью Альцгеймера играют роль и генетические факторы. Еще в 1993 г. исследователи выделили ген риска для болезни Альцгеймера – аполипопротеин E, или ApoE. Через год обнаружилось, что аллель этого гена (ApoE2) ассоциируется с пониженным риском и более поздним развитием болезни Альцгеймера, поскольку замедляет атрофию гиппокампа. В то же время другой аллель (ApoE4) указывает на повышенный риск заболевания. У молодых людей с «хорошим» аллелем отмечается большая толщина энторинальной области коры, от которой поступают входные сигналы к гиппокампу, да и сам гиппокамп у них больше. В недавней работе Бобот изучала корреляцию когнитивных способностей у взрослых молодых людей с присутствием этих генетических особенностей. Она генотипировала 124 молодых человека и протестировала их на виртуальном радиальном лабиринте: испытуемые с «хорошим» аллелем чаще использовали пространственную стратегию гиппокампа, и в этой области мозга у них было больше серого вещества. Генетическая предрасположенность способна ограничить атрофию. Но может ли активное использование когнитивной пространственной функции предотвратить деградацию? Бобот считает, что раннее вмешательство, направленное на тренировку пространственной памяти, на самом деле способно снизить скорость прогрессирования болезни Альцгеймера, а хорошая пространственная память может защитить людей от этого заболевания. У пожилых людей, использующих пространственную память, гиппокамп активнее и больше, а когнитивных нарушений у них меньше. Бобот уже выяснила, что у испытуемых, использовавших пространственные стратегии, меньше риск деменции, что подтверждает тест по Монреальской когнитивной шкале, предназначенный для выявления когнитивных нарушений на начальной стадии. Сейчас она пытается разработать методы обучения, которые помогут людям улучшить пространственную память и когнитивные способности. Среди рекомендаций – физические упражнения, средиземноморская диета, богатая жирными кислотами омега-3, медитация и глубокое дыхание, а также достаточная продолжительность сна. Но самое главное, она рекомендует активно строить когнитивные карты. Выбирайте новые улицы и прокладывайте короткие маршруты, регулярно представляйте окружающее пространство с ориентирами как картинку с высоты птичьего полета, встраивайте в повседневную жизнь новые действия и маршруты. Польза от здоровья гиппокампа, по всей видимости, очень велика. «Некоторые исследования показывают, что люди с большим объемом гиппокампа лучше контролируют свою жизнь, – говорит Бобот. – Что это значит? Одно из объяснений в том, что, если у вас хорошая эпизодическая память, вы лучше помните, что произошло. А если вы лучше помните, что произошло, то можете вспомнить о том, что нужно сделать ради желаемого результата и каких ошибок избежать, и вы владеете собой, меньше нервничаете и лучше справляетесь с тем, что происходит в вашей жизни. Контроль – это механизм противостояния неприятностям». Осенью 2017 г. Бобот и десять других исследователей опубликовали отчет «Глобальные детерминанты навигационных способностей»[252], в котором проанализировали результаты теста на пространственную навигацию для 2,5 миллиона человек во всем мире, пытаясь выявить сходные характеристики когнитивных способностей в разных странах. Одним из авторов и архитекторов исследования был Хьюго Спирс, нейробиолог из Университетского колледжа Лондона, который десятью годами раньше изучал мозг лондонских таксистов, выяснив, что в их гиппокампе больше серого вещества, чем в гиппокампе водителей автобусов. На ежегодной конференции в Бостонском университете, которую устраивала Ассоциация реки Чарльз по проблемам памяти (Charles River Association for Memory), Спирс представил результаты своей последней работы. Среди гостей был ряд известных исследователей памяти, в том числе Говард Айкенбаум. Данные в исследовании Бобот и Спирса были получены с помощью видеоигры Sea Hero Quest. Игра, которую можно загрузить на любой смартфон или планшет, представляет собой замаскированную задачу на ориентирование в пространстве. Цель – управлять кораблем, искать морских существ и фотографировать их. Сделать это можно двумя способами: игрок может следовать по извилистому фарватеру, а затем сделать снимок в направлении точки, с которой он начинал движение, или запомнить карту с последовательностью промежуточных пунктов, через которые нужно пройти. Первый способ – это пример навигационного счисления (или интегрирования по траектории), а второй исследователи назвали нахождением пути. Спирс сообщил, что игру проходили 3 миллиона раз люди в возрасте от 18 до 99 лет в 193 странах, от Индии до Америки и от Бразилии до Австралии. Результаты оказались поразительными. Данные показывают, что способность к пространственной навигации начинает ухудшаться довольно рано, приблизительно в девятнадцать лет, а затем спад продолжается. Сельские жители показывали гораздо лучшие результаты в игре. Что касается стран, то жители Австралии, Южной Африки и Северной Америки справлялись лучше, но настоящими мастерами показали себя скандинавы. Игроки из Финляндии, Швеции, Норвегии и Дании продемонстрировали лучшие навыки навигационного счисления – наряду с австралийцами и новозеландцами. Как это объяснить? Спирс продемонстрировал точечную диаграмму, отображавшую зависимость между ВВП на душу населения и навигационными способностями. Возможно, это связано с такими факторами, как здравоохранение, образование и богатство. Но действительно показательным фактором служит не высокий ВВП, а распространенность такого вида спорта, как ориентирование, где спортсмены используют карту и компас, чтобы пройти определенное количество контрольных пунктов на открытой местности. Так получилось, что ориентирование очень популярно в Скандинавских странах. Спирс указал, что количество медалей чемпионатов мира, выигранных спортсменами Скандинавских стран с 1966 по 2016 г., коррелирует с результатами игроков в Sea Hero Quest. Один из участников конференции указал на вероятность того, что данные исследования искажены, потому что добровольно решать эту задачу согласится только человек, уверенно себя чувствующий в виртуальной реальности. Мне было интересно, учитывали ли эти данные также доступ к интернету или к компьютеру. Что, если лучшие навигаторы из трех миллионов людей, игравших в игру, были худшими из всего возможного спектра? К слову, американский лингвист Эрик Педерсон протестировал навык навигационного счисления у мужчин и женщин из клубов грибников в Нидерландах, предложив им указать, где находится их машина, после того как они прошли несколько километров по лесу. И даже несмотря на умение грибников находить пищу «во внешнем мире», точность их ориентирования не шла ни в какое сравнение с той, какую показали исследования коренных народов Австралии или Мексики. «В аспекте навигационного счисления, – писал лингвист Стивен Левинсон, – эти оценки показывают, что участники эксперимента не имели четкого представления о своем местоположении на ментальной карте окружающей местности и не интегрировали эту локальную карту в знакомый им большой мир»[253]. Голландские грибники не искали дорогу назад, предпочитая идти в одном направлении, а затем возвращаться по своим следам. Игра Sea Hero Quest была создана не для того, чтобы изучать навигационные стратегии разных стран или разных культур. Ее придумали для сбора данных, которые помогут создать средства диагностики для болезни Альцгеймера. В мозге человека память и восприятие пространства тесно связаны, и Спирс и его коллеги надеются, что разработка общего критерия для пространственной навигации – критерия, способного стать нормой, – позволит делать точные предсказания о навигационных способностях человека на основании его возраста, пола и национальности. Врачи обычно используют языковые тесты для диагностики ранних стадий деменции или болезни Альцгеймера, но проверка на соответствие этим индексам и способности к восприятию пространства, вероятно, могла бы выявить предрасположенность к когнитивным нарушениям или их ранние признаки. Я пришла к Спирсу в его кабинет в Университетском колледже Лондона, чтобы поговорить о гиппокампе и его роли в формировании памяти. «Многие исследователи, несколько тысяч, работают с пространственной навигацией и пространственными задачами у крыс и мышей. Но их не интересует само пространство; они используют его, чтобы добраться до памяти, – размышлял он. – Я начинал с исследования памяти, но затем меня привлекло пространство. Мне всегда нравились карты, и я задумывался над тем, как мы находим дорогу. Здесь кроется удивительный философский элемент. Что такое пространство? Что такое место?»[254] Я вдруг подумала, что Sea Hero Quest умело маскирует медицинский тест под видеоигру, но гениальность ее в том, как она эксплуатирует связь между пространством и памятью, используя одно, чтобы добраться до другого. Так почему, спросила я, мы думаем, что навигация тесно связана с эпизодической памятью в мозге? «О’Киф и Надель рассматривали пространство как нечто такое, к чему можно прикрепить объекты, потому что оно стабильно, – ответил Спирс. – Так что они с памятью единая, тесно связанная система. Пространство – это строительные леса, благодаря которым вы добавляете свои воспоминания на карту». Спирс рассказал мне, что его часто спрашивают, не портят ли наш мозг приборы спутниковой навигации. Он всегда отвечает, что важно понимать разные способы применения этих технологий. Использование Google Maps на телефоне, чтобы найти дорогу к какому-либо месту, ничем не отличается от использования бумажных карт; указание последовательности поворотов, чтобы попасть в пункт назначения, – это совсем другая история. Весной 2017 г. в журнале Nature Communications были опубликованы результаты исследования Спирса, и они показали: если мы добираемся до того или иного места с помощью GPS, это, по существу, отключает определенные области мозга, в том числе гиппокамп. «Наши результаты соответствуют моделям, в которых гиппокамп симулирует перемещение по будущим возможным траекториям, а префронтальная кора помогает нам планировать, какие именно траектории приведут к месту назначения, – объяснял Спирс корреспонденту журнала. – Когда у нас есть технология, подсказывающая, куда идти, эти области мозга просто не реагируют на уличную сеть. В этом смысле наш мозг перестает интересоваться окружающими нас улицами»[255]. Вероника Бобот не пользуется GPS. Она осторожно отмечает, что еще никто не разработал эксперимент для проверки предположения, согласно которому GPS вызывает атрофию гиппокампа, однако существуют многочисленные свидетельства, что мы, следуя указаниям, состоящим из последовательности поворотов, просто не используем пространственную стратегию для поиска пути. В сущности, использование GPS аналогично применению стратегии «стимул – реакция», которая задействует хвостатое ядро в ущерб гиппокампу. Но мозг чрезвычайно пластичен, и поэтому отсутствие активности и тренировки гиппокампа ведет к уменьшению в нем объема серого вещества. Ученые знают, что указание последовательности поворотов активирует хвостатое ядро, реакция которого не предполагает создания когнитивных карт. «С GPS у вас еще меньше причин обращаться к такой карте», – говорит Бобот. Линн Надель, ее научный руководитель, первым связавший развитие гиппокампа с младенческой амнезией, проанализировал данные из исследований Бобот и согласился с тем, что риск атрофии гиппокампа довольно значителен. «Мозг работает по принципу “используй, или потеряешь”, – говорит Надель. – По исследованиям таксистов нам известно, что можно увеличить возможности системы, интенсивно используя ее. Интуиция подсказывает: если люди перестанут использовать мозг и будут искать дорогу лишь по приборам, это может негативно повлиять и на их взаимоотношения с окружающим миром, и на другие функции – скажем, на ту же память». Маркетинговые исследования показывают, что в 2017 г. количество пользователей навигационных приложений достигло 400 миллионов человек, увеличившись в четыре раза по сравнению с 2011 г. Но при этом исследований, оценивающих влияние использования GPS, совсем мало. Одно из первых было выполнено в 2005 г., когда исследователи из Ноттингемского университета протестировали двенадцать водителей, которые использовали либо GPS, либо обычную бумажную карту; испытуемых просили нарисовать подробную карту проделанного пути, оценивая, как они запомнили ориентиры, маршрут и местность. Те, кто пользовался GPS, вспомнили меньше подробностей, их информация была менее точной, а карты оказались проще, с минимальным количеством ориентиров. Критическое различие между двумя методами, утверждали исследователи, заключалось в принятии решений, – а пользователи GPS не принимали никаких. Два года спустя ученые из Карлтонского университета исследовали 103 человека и обнаружили, что использование GPS негативно влияет на внимание водителей. Прибор GPS заменяет непосредственное восприятие и избавляет от необходимости собирать, объединять, понимать и анализировать информацию из окружающей среды. Водителям также не нужно ни ориентироваться, ни принимать решения, ни разбираться с проблемами, выбирая маршрут. В 2008 г. исследователи из Корнеллского университета сделали вывод, что использование GPS ослабляет процесс интерпретации пространства – другими словами, превращения пространства в место, – помещая их в виртуальное пространство на экране прибора. Водитель полагается не на непосредственное восприятие реальной дороги, а на ее виртуальный образ (в довольно-таки прямом смысле). Даже использование GPS при ходьбе, по всей видимости, меняет способ перемещения в пространстве: в 2008 г. Тору Ишикава с группой коллег сообщили, что пользователи GPS путешествуют медленнее, чаще ошибаются при выборе направления, и навигационные задачи кажутся им более трудными, чем людям, которые предпочитают бумажную карту или непосредственное восприятие. Профессор Гарри Хефт, специалист по экологической психологии из Университета Денисона, учившийся с Джеймсом Гибсоном, – один из тех ученых, которые в настоящее время изучают влияние GPS на то, как человек решает навигационные задачи. «GPS размывает сам способ восприятия мира, – говорил он мне, – потому что вам даже не нужно смотреть на мир». GPS в каком-то смысле обострило перемены, которые уже начались после того, как главным средством нашего передвижения стали шоссе. «Система автомобильных дорог почти не связана с местностью и топологией. Думаю, GPS уводит вас от них еще дальше», – прибавил Хефт[256]. Вероятно, первой жертвой отсутствия нагрузки у гиппокампа становится память – первой, но не единственной. Мы используем нейронные сети не только для реконструкции того, где и когда произошло событие, но и для формирования образа будущего; это ключевая точка нашего воображения. Например, когда пациента Г. М. спрашивали, что он собирается делать завтра, он мог сказать только: «Что-нибудь полезное»[257]. В 1980-х гг. психолог и нейробиолог Эндель Тульвинг также обнаружил, что его пациенты с амнезией с трудом представляют будущее. Впоследствии, в 2007 г., ряд исследований с использованием нейровизуализации подтвердил, что и память, и воображение используют общую нейронную сеть, в которую входит гиппокамп. Элеонор Магуайр из Университетского колледжа в Лондоне предположила, что гиппокамп не только отвечает за эпизодическую память, представление будущего и пространственную навигацию, но и необходим для конструирования сцен, критически важных для этих функций. Теория конструирования сцен, отмечает Магуайр, предлагает комплексное объяснение того, почему отсутствие гиппокампа нарушает большое количество функций, на первый взгляд никак не связанных друг с другом. Представляя будущее, мы занимаемся удивительной умственной гимнастикой – объединяем информацию из семантической и эпизодической памяти и формируем из нее новые ментальные образы гипотетических событий. Наш мозг, словно машина для прогнозирования, создает эпизоды, которые могут произойти в ближайшем или отдаленном будущем, и использует их для планирования, решения задач и достижения целей. В этом смысле человеческое воображение подобно маяку, который помогает нам ориентироваться и принимать решения о том, куда мы собираемся пойти и как туда попасть, а также регулировать наше поведение и эмоции, направляя нас к месту назначения или к встрече с судьбой. И действительно, способность к воображению – это основа аутоноэтического сознания, появление которого, по всей видимости, направило нас на путь эволюции, расширив нашу идентичность за пределы настоящего момента, в прошлое и будущее. В 2011 г. исследователи Бенджамин Бэрд и Джонатан Шулер показали, что мы часто занимаемся автобиографическим планированием и размышлениями о будущем во время «витания в облаках», когда позволяем своим мыслям свободно перемещаться между прошлым и будущим. Они предположили, что такое состояние обеспечивает когнитивные операции, которые «скорее всего, будут полезны тому, кто ищет свой путь в повседневной жизни»[258]. Тульвинг описал аутоноэтическое сознание как мысленное путешествие во времени. В книге «Предсказания в мозге» (Predictions in the Brain) под редакцией Моше Бара группа психологов из Австралии и Новой Зеландии указывала, что наши способности к мысленным путешествиям во времени и грамматически правильной речи, по всей видимости, развивались параллельно и позволили нам делиться друг с другом эпизодической информацией. Вероятно, это происходило в плейстоцене, эпохе, когда климатические изменения привели к необходимости формирования более прочных социальных связей и планирования будущего, а также увеличения периода взросления; именно тогда у человека появилось детство. Каковы последствия уменьшения активности гиппокампа – с учетом его роли в воображении будущего? Возможно, чем больше мы сознательно отдаем свое внимание и способности прибору GPS, тем менее подробным и точным становится представление будущего? Могут ли представления людей об общественном благе и о том, что нужно сделать для его достижения, тоже постепенно исчезнуть – и тогда мы уж точно «заблудимся»? Выясняется, что навигацию не исключить из когнитивной деятельности без экзистенциальных последствий, без влияния на наше представление о самих себе и нашей судьбе. Некоторые говорят о пользе технологий, способных уменьшить когнитивное бремя человека. Физик Митио Каку в своей книге «Будущее разума» описывает будущее, в котором мы научимся имплантировать в мозг память, сокращая время, необходимое для обучения новым навыкам и приобретения знаний. Тех, кто беспокоится о том, что подобные импланты приведут к значительному ослаблению когнитивных способностей, а без необходимости формирования важной нейронной архитектуры для обучения и хранения воспоминаний и информации у человека понизится интеллект, Каку убеждает, что проблему решит более совершенный искусственный мозг. Каку даже обсуждает возможность имплантации искусственного гиппокампа. И действительно, Теодор Бергер, биоинженер из Университета Южной Калифорнии, разработал имплант гиппокампа – кремниевый чип, который стимулирует нейроны электрическими сигналами, – и протестировал его на крысах и макаках-резусах, рассчитывая найти методы улучшения памяти у пациентов с болезнью Альцгеймера. Предполагают, что компания Kernel уже проводит испытания на людях. В Сингапуре ученые создали искусственные нейроны решетки и места в программном обеспечении, которое, по их утверждениям, использовал робот при исследовании пространства офиса. Компания Google разработала программу искусственного интеллекта, способную использовать память и логические рассуждения для навигации по лондонскому метро. Читая об этих технологических экспериментах, я поймала себя на неприятии подобной научно-технологической утопии, в которой люди будут загружать память в искусственный мозг, словно роботы, а роботы будут создавать нейронные сети, которые думают как мы. Какова будет ценность личного опыта, практики и навыков? Не лишимся ли мы радости от обучения, детства, свободного исследования, случайного открытия, самостоятельного поиска пути? Отдать когнитивные процессы, сделавшие нас людьми, на аутсорсинг – какая в том польза? Но возможно, будущее уже наступило. Заблудившаяся Tesla Фасад с колоннами на входе в Гарвардскую школу права украшен латинским изречением: «Под властью не людей, но Бога и закона». Именно там я услышала рассказ юриста о будущем транспорте, когда люди будут перемещаться по поверхности земли со скоростью больше 1000 километров в час в капсулах на магнитной подушке, которые движутся по вакуумным трубам с помощью электродвигателей, за несколько минут преодолевая расстояния между городами и покоряя законы природы воле человека. Юрист работал в компании Hyperloop One, а саму идею впервые выразил Илон Маск, основатель компании Tesla, производящей дорогие электромобили – смесь «Конкорда», электромагнитной пушки и стола для аэрохоккея. Представьте нечто вроде пластиковой трубы, через которую чеки из вашей машины передаются кассиру в банке. На Hyperloop поездка из Мельбурна в Сидней – как правило, одиннадцать часов на автомобиле – займет 55 минут, а движение будет ощущаться только на начальном этапе, в процессе ускорения. Девиз компании – «Быть везде, перевозить все, соединять всех»[259], и тестовые испытания уже начались на треке в Неваде. Объединенные Арабские Эмираты заключили с компанией договор на постройку поезда, которому предстоит совершать рейсы от Дубая до Абу-Даби со скоростью 80 километров в час и доставлять пассажиров из одного города в другой всего за двенадцать минут. (Меньше чем через год после этой презентации в новый проект инвестировала компания Virgin, и он стал называться Virgin Hyperloop One.)