Это был третий изменник, обнаруженный в гарнизоне за последнюю неделю. Не было ли их еще больше? Для защитников Мидуэя это был мучительный вопрос. Скверная черта американской армии была именно в том, что она набиралась из охотников отовсюду, без удостоверения об их происхождении. Шпионы перерезали телеграф, опорожнили водоем, пробовали ввести неприятеля в крепость. Разве не мог найтись еще четвертый, который взорвал бы пороховой склад? В этом страшном предположении не было ничего невероятного: фанатический японец не задумается пожертвовать собой для своей родины. Кердок доказал бы это, если бы предчувствие Кэт не привело к иному результату. Разве он не просил инженера взять его с собой? Для чего это нужно было, как не для порчи аэроплана во время пути и гибели вместе с молодым французом в пучинах Тихого океана? Когда Морис Рембо объяснял еще девушке, что нужно обречь себя на самоубийство, чтобы совершить измену на аэроплане – он уже был вполне уверен, что имеет дело с человеком, не боящимся смерти. Разве японцы не доказали при самых разнообразных обстоятельствах, что они не боятся добровольной смерти и готовы удалиться в царство духов, если их самопожертвование может принести пользу родине. Под впечатлением этой еще раз подтвердившейся страшной истины капитан Бродвей решил тотчас после сражения, что отныне доступ в оба пороховых склада будет открыт исключительно для офицеров. Дочь сообщила майору Гезею о произведенной атаке на крепость. Он выслушал очень внимательно рассказ об удачной канонаде, разыгравшейся так близко от него. Его глаз блестел, когда лейтенант Спарк доложил ему о бегстве нападающих и значительных потерях, понесенных ими. Перед его взором, отражавшим далекие грезы, промелькнул, очевидно, на несколько мгновений призрак освобожденной крепости, так как он склонился к сидевшей около него в раздумье дочери и улыбка, первая улыбка после ужасной раны, озарила его бледное как воск лицо. Он удержал движением руки лейтенанта, почтительно поклонившегося девушке и собиравшегося покинуть комнату. – Кэт, моя дорогая, – позвал он ее. И когда она наклонилась к нему, он обнял ее красивую голову своей здоровой рукой. – Слушай, моя девочка, – сказал он вполголоса. – Только не плачь, услышав мои слова… Я твердо верю, что господин Рембо доберется на аэроплане до места, откуда можно телеграфировать нашей эскадре… быть может, он даже долетит сам до материка… Но я думаю, что не проживу так долго, до его возвращения… Девять дней… это слишком долго… Нет, – сказал он слабым голосом спустя мгновение, – я не проживу девяти дней… я чувствую… – О папа, дорогой папа, не говори этого! – Бесполезно обольщать себя надеждами, мое дитя… Ты видишь, я дышу тяжело и скоро задохнусь… Лучше поговорить с тобой, пока я еще в силах, о моем плане… чтобы не оставить тебя одинокой… И можно ли найти для этой беседы более счастливый день, чем день нашей победы… – Папа, умоляю тебя! – рыдала Кэт. – Дай мне сказать тебе… Лейтенант Спарк любит тебя, ты, конечно, не могла не заметить этого, а я знаю. Этому офицеру из известной мне семьи и с благородными чувствами принадлежит будущее. Он достоин вступить в нашу семью и продолжать в ней военные традиции, чтимые нами в продолжение двух веков… Ты желаешь мне, дитя мое, спокойной смерти?.. Прими его предложение и разреши объявить о твоем обручении, пока я еще в силах… Девушка слушала отца с растерянным видом. Когда он замолчал, крупная слеза скатилась по его бледной щеке… Она ничего не ответила. – Мисс, – умолял лейтенант, – верьте мне… я не думал, что сегодня будет решаться вопрос, от которого зависит моя жизнь… Но так как ваш отец, разрешивший мне поделиться с ним моими чувствами, взял на себя ходатайство обо мне, то… позвольте мне сказать, что мое преклонение перед вами началось со дня вашего появления здесь. Самое искреннее мое желание – это посвятить мою жизнь вам. – Отвечай же, Кэт, дитя мое, – бормотал усталым голосом старик. Девушка не хотела посвящать своего отца в драму, свершившуюся в гроте. Опасность, которой она подвергалась, необычайное положение ее там, признание, услышанное ею в такую трагическую минуту и нашедшее в ее душе такой глубокий отклик, все, без сомнения, взволновало бы раненого. Это осталось тайной между нею и Морисом. Следовало ли ей открыть все отцу и признаться, что она любит француза, в то время когда старик высказывал иные намерения? Не рисковала ли она огорчить его, ухудшить его состояние? Несмотря на всю симпатию к инженеру, не могло быть сомнения, что майор давно лелеял надежду на брак своей дочери с американским лейтенантом. Он владел приличным состоянием и был поэтому желанным женихом в глазах отца, стремившегося обеспечить своей дочери безбедное существование. И, конечно, он не одобрил бы ее желания принадлежать другому, неизвестному человеку, без всякого состояния. Эти мысли с быстротой молнии пронеслись в голове девушки и, подавляя усиленное биение сердца, она ответила: – Папа, умоляю вас, не говорите так… Я не хочу, чтобы вы покинули меня, и я также не хочу еще уходить от вас. – Ты подумай, дитя мое, и дай мне ответ, которого я жду… Вспомни только, что это будет для меня лучшим предсмертным утешением. Лейтенант Спарк простился и встретился в дверях с входившим Морисом Рембо. Молодой человек решил немедленно улететь на аэроплане. По его требованию были присланы люди для очистки платформы от покрывавших ее трупов, по крайней мере, от тех, которые могли помешать «Кэтсберду» скользить по ней. Трупы были сброшены на скалы – раненые и убитые без разбора. Их похоронят на следующую ночь в море, с обломком скалы на шее. Когда платформа была очищена, молодой авиатор думал только о том, чтобы улететь до восхода солнца, главное – до возобновления бомбардировки. Он поручил своему другу Арчибальду присутствовать при последних приготовлениях при подъеме аэроплана на платформу, при возобновлении смазки досок салом для того, чтобы лучше скользили полозья. Необходимо было еще определить точно угол направления при помощи магнитной стрелки и, главное, переменить подпиленные Кердоком клапаны. Вместе с тем лейтенант осмотрит и остальные и в последний раз испробует двигатель. Он отправился к Кэт Гезей попрощаться в последний раз. Ему хотелось еще раз услышать от нее, что она любит его. Он не верил своему счастью и постоянно задавал себе вопрос – не ошибается ли он, не изменится ли она до его возвращения под влиянием размышлений или отцовских советов? Но когда он очутился около нее – все его сомнения исчезли. В больших грустных и добрых глазах девушки снова сияла любовь. Она приложила палец к губам для того, чтобы предупредить его, что отец уснул, а Оливия сидит у его постели. Она увела его на площадку. Быстро осмотревшись вокруг, они убедились, что были одни. – Морис, – сказала она, – я люблю вас и буду ждать… Но отдайте мне оружие, которое я дала вам ночью. Морис наморщил лоб и сказал: – Нет, моя дорогая, я не могу, я не дам вам в руки такого страшного орудия… Для чего вам этот отравленный кинжал?.. – Для того, чтобы не отдаться живой в руки японцев, если они войдут раньше, чем вы вернетесь сюда за мной. Он ничего не ответил ей. Он столько же удивлялся ей, сколько и любил, – и отдал ей оружие. Затем, лихорадочно прижавшись друг к другу, они еще раз обменялись поцелуями на уединенной площадке… * * * Они думали, что на площадке никого нет… Но на самом деле они были не одни. Свидетель их излияний стоял в темном углу площадки, ведущей с другой стороны в склады, которыми он заведовал. Это был лейтенант Спарк. Острая боль, точно ножом, поразила его сердце. Неожиданно рассеялась его мечта именно в ту минуту, когда он считал близким ее осуществление. Для этого достаточно было появления этого иностранца. Француз, незнакомец отнял у него счастье. Оно отнято безвозвратно – никогда Кэт не будет принадлежать ему – он видел это ясно. Ее горячее прощание, сверкающие глаза и придававшее ей еще больше красоты внутреннее волнение убедили его, что он должен отказаться от нее. Невыразимая злоба овладела американцем, и глаза его налились кровью. Нет, он не позволит так издеваться над собой! Он сейчас же пошлет вызов этому обольстителю. Дуэль состоится немедленно, и убьет ли он или будет убит сам, но один из них должен исчезнуть. Придя к такому решению, он, со сжатыми кулаками спускаясь с лестницы, громко повторял: «Один из нас исчезнет через час!» Влюбленные разошлись. Кэт отправилась к больному отцу, а Морис спустился в грот, не подозревая, какая драма вспыхнула только что благодаря их прощанию. Аэроплан был уже поднят на платформу и казался снизу хищной птицей с распущенными крыльями, вырвавшейся из своего гнезда и готовой ринуться в пространство. Шесть человек удерживали его из боязни, чтобы аэроплан не соскользнул по скату в море, прежде чем будут приведены в движение его винты. Широкие, красные лужи на досках площадки напоминали о недавнем избиении. – Оставьте эти лужи, – спокойно сказал лейтенант Форстер. – Кровь склизка и поможет аппарату скользить. Морис Рембо явился сюда с капитаном Бродвеем, пожелавшим присутствовать при отъезде для того, чтобы доложить обо всем майору. Он быстро взглянул по направлению к морю. – Торопитесь, – сказал лейтенант Форстер, – японские суда оповещены теперь о гибели их десанта. Нам сейчас, с минуты на минуту, пришлют сюда «чемодан». И в самом деле на горизонте, по неподвижной, как озеро, поверхности моря скользили две волнистые полосы дыма. Рассветало. Через несколько минут светлые очертания крыльев аэроплана будут видны в японские подзорные трубы. Нельзя было терять ни минуты. Среди гарнизона в Мидуэе уже распространилась весть об отъезде смелых авиаторов, и это известие вызвало такое же сильное волнение, как и призыв к бою. Из всех бойниц, из всех амбразур были устремлены взоры на платформу. Там, в вышине, около башен, вышедшие из своих стальных колпаков артиллеристы смотрели во все глаза на большую птицу, созданную в шесть дней французским инженером.