Он подумал, что многие бумаги, имеющие для него особенно важное значение, попорчены морской водой, которая совершенно уничтожит на них буквы, если он не поспешит высушить бумаги. Он развернул их с большой осторожностью, разложил на столе и вдруг радостно вскрикнул. На одной из них он увидел очень подробный чертеж, сделанный китайской тушью и поэтому не попорченный водой. Он представлял собой аэроплан и расплылся только в тех местах, где были красные чернила. Это был не тот аэроплан с тяжелым коробкообразным стабилизатором, как задумали первые французы – Фарман, Делагранж и Вуазен, осуществившие чудо-полеты людей. Это не был также гениальный биплан знаменитых братьев Райтов с их чудесными опытами – но аэроплан, напоминавший своей конструкцией, изгибом и формой крыльев птицу, первые модели которого были демонстрированы Блерио и Латамом во время известного конкурса в Реймсе, давшего несколько лет тому назад такой сильный толчок авиации. Этот аэроплан напоминал гигантскую стрекозу. Крылья его, изображение которых лежало перед Морисом Рембо, представляли две расположенные друг над другом плоскости, из которых одна выдавалась над другой и соединялась с нею на двух третях длины крыла. Молодой человек довольно долго рассматривал чертеж, представлявший результат двухлетней работы. Затем он отыскал другой чертеж, изображавший тот же прибор в профиль и дававший разрез по краю крыла. Погруженный в свои размышления, он долго разглядывал его. Вдруг он выпрямился, точно его озарило какое-то вдохновение, и быстро спустился в машинное отделение. Он разложил оба чертежа на станке, где работал мастеровой, имя которого он запомнил… – Кердок, – обратился он по-английски, – вам известно, что это изображает? Метис рассеянно взглянул на чертежи и украдкой, молча посмотрел на Мориса Рембо. – Вы не имеете никакого представления об этом? Рабочий снова помолчал, наконец ответил, не поднимая головы. – Механическая птица… я знаю. Я видел подобную птицу в Квебеке в прошлом году… на конкурсе авиации… – Вы сведущи по вопросам, касающимся двигателей? – Я работал пять лет над автомобилями. – Видите, вот эти изогнутые ребра сделаны из металла – алюминия или стали за неимением алюминия. Найдется ли здесь тавровое железо? Утвердительный кивок был единственным ответом метиса, по-видимому, не любившего многословия. – Не знаете ли вы еще: есть ли в Мидуэе подобное полотно, покрывающее крылья? – Это относится к хранителю пакгауза. Я не знаком с пакгаузом. – В таком случае оставим вопрос о полотне. Займемся остовом! Считаете ли вы возможным соорудить его под моим руководством? Метис взял чертежи, рассматривал их близко и долго, с видом знатока, затем сказал быстро: – Для чего это нужно?.. Летать?.. – Понятно! Для чего же другого я стал бы строить этот прибор? – В самом деле летать? – Ведь я же сказал вам!.. Этот род аэроплана испытан. Я видел его модель, хуже этого, – державшуюся в воздухе тридцать часов. Маленькие глаза метиса впились в молодого человека, точно они хотели убедиться в верности такого категорического утверждения. – Тридцать часов! – повторил он. – А какова его скорость? – Семьдесят морских миль в час… Девяносто при благоприятном ветре… Легкое движение мускулов лица выдало удивление молчаливого собеседника. Он взглянул еще раз на чертеж и остановил вращение куска стали, который он сверлил. – Вы хотите построить этот аэроплан… здесь? – Да! – И летать? – Я сказал вам… – Для того чтобы покинуть Мидуэй? – Конечно, не для того чтобы кружить вокруг… – Нужен будет мотор! – У меня есть… – Во сколько сил? – Восемьдесят лошадей. И снова испытующий взгляд метиса остановился на молодом французе; загадочный человек был, очевидно, заинтересован. Он стал опять рассматривать чертежи. – Ваши крылья подвижны? Этот вопрос очень удивил инженера. Он обнаружил довольно большие познания в области аэронавтики, потому что искривление крыльев, подвижность их опорных плоскостей установили превосходство аппаратов Райта во время авиационных конкурсов. – Да, – ответил Морис Рембо, – искривление крыльев начинается на третьем пролете и производится при помощи тяги. – Где же руль высоты? – Его нет; руль направления самостоятельно исполняет его функцию, перемещаясь в вертикальной плоскости. Если повернуть рычаг тяги вперед или назад, то руль направления даст искривление плоскости вверх или вниз. – В таком случае им может управлять один человек? – Строго говоря, да; если бы не нужно было следить за двигателем. – На сколько человек рассчитан аэроплан? – На двоих. Было бы неблагоразумно отправляться одному в такой далекий путь, но три человека перегрузили бы его. Помолчав, метис продолжал: – У вас есть мотор? – Я уже сказал вам. – Он находится в лодке, которую вы оставили на берегу? – Да! – Он, вероятно, испорчен: в то место попало много снарядов. – Надеюсь, что он не пострадал… Лодка была защищена со стороны моря большой скалой. Морис Рембо все более удивлялся вопросам, сыпавшимся на него. Этот рабочий, сведущий в аэропланах, без сомнения, не был обыкновенным рабочим. Если зародившаяся в голове инженера мысль и могла быть осуществлена, то только при помощи этого рабочего. Но Рембо не мог поделиться с комендантом этой замечательной идеей, прежде чем не убедился в наличности средств для ее осуществления. – Скажите, – настаивал он, – считаете ли вы возможным построить этот корпус при помощи тех средств, которыми вы располагаете? – У нас есть все, что нужно. – Можно ли построить его в продолжение трех – не более четырех дней? Метис покачал головой. – Сколько у вас здесь слесарей? – Двенадцать! – Этого более чем достаточно, если работать день и ночь. Кто из них состоит мастером? – Я! – Отлично! Хотите работать со мной над изготовлением аэроплана? – Я согласен, – ответил метис, подумав, – но с условием… – С каким условием? – Чтобы лететь вместе с вами… Ясность, решимость и странность этого ответа еще увеличили удивление молодого француза. Ему были известны некоторые черты американских солдат и рабочих. Он знал, что солдаты малодисциплинированны, а рабочие относятся с пренебрежением к начальству. Но ему не приходилось сталкиваться с подобным типом рабочего, подчиненного военному регламенту, занимающего ответственный пост в крепости и тем не менее ставящего свои условия, прежде чем согласиться работать для общего блага.