— Ну да, «Рио». Я с папой в кино ходил. Потому что мама получила тучку, подумал Шацкий и глянул на вдову Наймана. Та, казалось, расспросами ребенка совершенно не была обеспокоена. — А ты мне расскажешь, как еще играешься с папой? — Мы читаем книжечки про Элмера. — Про слова в клеточку? — И про Вимбура.[112] Вимбур тоже в клеточку, только не цветную. — А что вы еще делаете? — Человечков из пластилина. Или сказки смотрим. Только когда идут новости, сказки я смотреть не могу. — А что ты любишь больше всего? — Когда еду с папой в бассейн на велосипеде, а папа шутит, включает ускорители и устраивает быстрый рейд. — А есть какие-нибудь игры с папой, которые тебе не нравятся? — Папа классный, — убежденно заявил маленький Петр. Аделя глянула в сторону зеркала. В ее взгляде было: мы понапрасну теряем время. Нормальный мальчишка, нормальная семья. Конечно, родители как-то странно общаются, но это еше не патология, опять же, может пацан неправильно воспринимает их ссоры. И говорит, что маму наказали, кгда разъяренная женщина закрывается у себя в комнате. — А мама ходит с вами в бассейн? — Мама не любит мочиться. Техник у компьютера тихо фыркнул и тут же глянул на них, извиняясь. — А часто ее наказывают, что ей нужно сидеть в своей комнате? — Не знаю. Рисовал он все более размашисто. Шацкий помнил, как оно бывает с маленькими детьми, и знал, что это восе не признак стресса. Просто малыш не может сконцентрироваться на чем-то, удержать внимания, его несет. — Будем уже заканчивать, хорошо? — Аделя безошибочно разгадала язык тела мальчика. Еще только три вопроса про маму и папу, и можешь бежать. Договорились? — Согласен, — очень серьезно ответил тот. — А получает ли мама какие-нибудь другие наказания, кроме сидения в комнате, как ты? — Когда она ведет себя совсем нехорошо, ей надо идти на чердак. Там телевизора нет. Шацкий с Берутом обменялись взглядами. Как можно быстрее провести обыск. — А как там, на чердаке? — Там воняет и пыль. Нехорошо, подумал Шацкий. Если бы там было по-настоящему паршиво, пацану не разрешили бы туда пойти. — А тебя не посылают в наказание на чердак? — Я туда ходить не могу. Потому что от пыли делаюсь больной. — А ты не знаешь случайно, почему мама получает от папы тучку? — Наверное, плохо себя ведет. А нужно вести себя хорошо. Прокурор Теодор Шацкий повернулся так, чтобы видеть одновременно и сцену за полупрозрачным стеклом, так и стоящую за ними Монику Найман. Женщина была совершенно расслаблена, она даже слегка улыбалась. И Шацкий, к своему испугу, понял, что Аделя задает неправильные вопросы. Поначалу, женщина была зажатой, поскольку понимала, что-то может стать явным. А теперь она спокойна, раз никто неудобной темы не затронул. Чертово обновление УПК. И ведь второй раз допросить пацана будет нельзя. Никогда. Шацкий взвыл про себя. — А если мама плохо себя ведет, что случается тогда? — Я не люблю крика. — А не происходит ли что-то еще, когда папа с мамой нервничают? Такое, что тебе не нравится. — Мне не нравится, когда кричат. — А что еще тебе не нравится? — Когда кусаются и толкаются. Мориц меня всегда толкает в садике. — А дома тебя кто-нибудь толкает? — Если я толкаю папу, тогда папа говорит, что толкаться нельзя. — А папа с мамой толкаются? — Ну ты чего? — мальчик рассмеялся. — Они же взрослые. Аделя снова поглядела в сторону зеркала. Допросу конец. Шацкий гадко выругался про себя. — Могу ли я уже забрать ребенка, пан прокурор? — обратилась к нему Моника Найман сильным, уверенным голосом, таким не похожим на тот, который он слышал в ходе их первой встречи. — Или вы собираетесь посадить Петруся в КПЗ на три месяца, чтобы выдавить из пятилетнего ребенка ценные показания? 11:59:48:пульсации. Техник остановил запись через несколько секунд, ровно с наступлением полудня, и зажег свет. Судья потянулась за своей сумочкой в знак того, что действие считает законченным. Шацкий не сделал ничего. Говоря откровенно, он понятия не имел, что мог бы сделать. И он чувствовал, что в окружающем воздухе маловато кислорода. — И правда, — вдова Наймана никак не могла сдержаться, — я от всего сердца надеюсь на то, что у вас имеются какие-то другие способы схватить убийцу моего мужа, чем преследование пятилетнего сироты. Что вы на это? Появление Адели защитило того от необходимости отвечать. Не говоря ни слова, прокурор повернулся в сторону дружелюбной комнаты, где маленький Найман безуспешно пытался починить сломанный карандаш. Какое-то время он боролся с точилкой, та поддалась, и мальчик вернулся к рисованию. Когда мать забрала мальчишку, Шацкий в поисках кислорода очутился в коридоре, а поскольку никакой более существенной идеи не было, зашел в дружелюбную комнату. Внутри было душно, пахло пыльным напольным покрытием, потом пятилетнего ребенка и тонкими цветочными духами Адели, слишком даже тонкими для ее решительной личности и для этого времени года. И Шацкому сделалось нехорошо, по-настоящему нехорошо, словно бы еще немного, и он потеряет сознание. Прокурор присел на голубой стульчик и инстинктивно стал просматривать рисунки пацана, которые Аделя собрала с пола и положила на столик. Домик, тучки, солнышко, счастливое семейство. Какой же провал! Счастливое семейство. Нечто такое, чего у него, возможно, уже никогда не будет. Голова сделалась ужасно тяжелой, Шацкий положил локти на столик, лоб опустил на скрещенные пальцы. Крупный мужик в сером костюме и черном пальто, сгорбившийся так, что чуть ли не переломавшийся наполовину, втиснутый в пластиковый предмет мебели, предназначенный для дошкольников. Шацкий прекрасно отдавал себе отчет в том, как все это выглядит, но силы, чтобы подняться, просто не было. Перед самым носом был рисунок маленького Петра Наймана, даже довольно радостный в своих пастельных цветах. Нарисованное Аделей солнце было красивым и симметричным, остальные элементы несли черты дошкольного рисования. Оранжевые тучки больше походили на лужи, чем на облака. Деревья состояли в одинаковой степени из коричневого ствола и зеленой кроны: двухцветные прямоугольники. Домик, широкий и приземистый, до боли походил на недвижимость Найманов в Ставигудах. А перед домом вся семья: мама, папа, сынок. И еще одна женщина, держащая сынка за руку. Шацкий резко выпрямился. Пятилетний Найман уже мог ухватить важнейшие черты фигуры. У него самого были коричневые волосы и коричневые глаза. И какая-то синенькая одежка, может быть, любимая рубашечка. Рядом стояли родители. Покойного Наймана можно было распознать по лысине, черным бровям и по тому, что на руке не хватало двух пальцев. Для ребенка это должно было представлять важную отличительную черту. Найман держал на поводке удивительного, угловатого пса без головы и красного цвета, Шацкий какое-то время всматривался в монстра, пока до него не дошло, что это чемодан на колесиках. Папа-путешественник, все понятно. Мамаша Найман была худенькая, волосы коричневые, на ней было зеленое платье, в руке она держала букет цветов. Может быть она любит цветы? Или копаться в земле в их садике? Мальчонка ухватил даже то, что мама чуточку выше папы. Папа и мама Найманы не держались за руки, хотя стояли рядом друг с другом. Мама и папа. Отец не держал за руку стоящего рядом мальчика, впрочем, от сына его отделал красный чемодан. Маленький Петр стоял по другую сторону от чемодана и держал за руку женщину, взрослую, хотя и не такую высокую, как его мать. У женщины черным карандашом были нарисованы длинные волосы, темно-синие глаза, карикатурно громадные, глаза, собственно, занимали все ее лицо. Это производило довольно жуткое впечатление. На ней было длинное платье того же цвета. Шацкий разложил рисунки маленького Петра Наймана на столе. Не на каждом из них были мама с папой. Зато на каждом маленький мальчик стоял и держал за руку черноволосую женщину с громадными синими глазами. Прокурор захватил все рисунки со стола и бегом бросился к выходу. Моника Найман как раз пыталась включиться в дорожное движение по Аллее Войска Польского в сторону центра, когда Шацкий встал перед капотом и загородил ей дорогу. Женщина опустила стекло. — А вы не перегибаете палку? — рявкнула вдова Наймана. — Это вам не Советский Союз, где людей можно было безнаказанно преследовать. — Кто эта женщина? — спросил тот в ответ, показывая ей рисунки. Маленький Найман уже спал в детском кресле, утомленный приключениями в мире права и справедливости. — А мне откуда знать?