Неразговорчивый Петр, не дожидаясь местных слуг, сам открыл дверь, помог выбраться наружу, и на несколько мгновений алатырница забыла обо всех своих волнениях, зачарованно озираясь. Алёна понимала, что великокняжеский дворец должен быть огромным, но все равно оказалась не готова к увиденному. Сложенные из белого камня хоромы охватывали широкий двор кольцом, и молодая княжна совершенно растерялась, пытаясь угадать, в какую сторону идти. Высокие, в три, а где и в четыре этажа строения сложной формы. Иные стояли тесно друг к другу, между другими виднелись проемы разной ширины, и тогда здания связывали крытые переходы. Обычно поверху, над рядом колонн, за которыми было зелено, – там явно таились от посторонних глаз сады или дворики. Лестницы, крутые крыши, бесчисленные окна от узких и маленьких, с частыми переплетами, до широких, с большими ясными просветами. Одних крылец девушка насчитала пять, и это только ярких и украшенных, парадных, которые бросились в глаза. А сколько здесь было народу! По двору сновали деловитые слуги, стремительно и уверенно шагали какие-то мужчины в расшитых кафтанах и с очень важными лицами, проплывали небольшими стайками лебедушки… То есть девушки и женщины в нарядных сарафанах. Поодиночке они не ходили вовсе. И, проводив взглядом трех молодых красавиц, Алёна запоздало поняла, за что именно ругала ее старая княгиня. Не умела алатырница так меленько шагать, чтобы почти не задевать колокольчика юбки! Глупо же и неудобно… Пока она озиралась, к ним быстро, чуть не срываясь на бег, подкатился невысокий круглый человечек. Шел он пружинисто, и большой живот его, туго обтянутый красным кафтаном, смешно подпрыгивал. За ним шагали двое дюжих молодых парней. – Ваше сиятельство, радость какая, добралися! – Он низко и удивительно ловко поклонился, и живот совсем не помешал. – Боярин Вяткин, Аполлинарий Никитич, его великокняжеской светлости покоевый ключник. Берите сундуки, да поосторожнее! – прикрикнул он на парней, которые уже вместе с Петром отвязывали скарб. – Пожалуйте за мной. Притомилися в пути, голубушка, ну да ничего, сейчас девки сенные ножки омоют, яств сладких откушаете, с дороги вздремнете, и румянец расцветет! Вставить хоть слово он не давал, а вскоре Алёна и думать об этом забыла: круглый боярин Вяткин при недостаточной внешней представительности дело свое знал крепко и говорил вещи нужные. Каковы порядки во дворце, к кому с какими вопросами идти, где покои княгини, где – младших детей. Где светелки для посиделок с рукоделием, где – залы для вечерок, куда была открыта дорога не только девушкам, но и парням, и они там совместно проводили время под приглядом старших женщин. Алёна немного порадовалась за дворянских дочек, не сидят они все же взаперти, как думалось. Жило в княжеском дворце немало людей, но и не так много, как казалось по виду огромных палат. Бояре из Малой, или Тайной, думы, ближайшие советники великого князя, их жены и дочери, часть которых составляла свиту княгини. Жила здесь и личная великокняжеская дружина из родовитых дворян – потомственных надежных воинов, а также обитали старшие воеводы, тоже с семьями. Целая деревня наберется, если подумать… Особняком стояла казначейская палата, где жили некоторые старшие чины, а остальные приходили на службу и в иные присутственные места. – Ну вот и добралися с Матушкиного благословения, – сообщил Вяткин. – Вещи ваши скоро принесут, а тут все готовенько – и перина пуховая, и всяко-разно, что душеньке угодно. А прислужницу вашу я к остальным сенным определю, неча ей… – Я хочу, чтобы она со мной осталась, – опомнилась Алёна, когда Стеша из-за спины боярина замахала руками и сделала ей страшные глаза. – Да на кой она вам? – опешил ключник – не то само возражение озадачило, не то открывшийся вдруг у княжны дар речи. – Я к ней привыкла, она и расторопная, и умница! – Да наши сенные лучше, зачем эту деревенщину-то рябую? Степанида за спиной боярина опять сделала страшные глаза, скрестила руки на груди, показательно нахмурилась и изобразила, будто топает ногой. – Я так хочу! – резко заявила Алёна, сообразив, что ей подсказывают. – Рябая, да знакомая! Не то командный голос помог, не то капризные нотки, но на боярина подействовало, он почти перестал спорить, только спросил неуверенно: – Но куда ж ее тут?.. Что Стеша подсказывала теперь, Алёна не поняла, пришлось той самой вмешаться. – Благодарю вас, ваша милость, за ласку, за заботу, – залебезила она, выскользнув из-за плеча ключника и кланяясь в пол. – Да не извольте волноваться, я непривередливая, я вот тут, в светелке на скамье, зато при княженке нашей. Совсем она одна осталась, в целом свете сирота. – Степанида шмыгнула носом, даже пустила слезу, отчего Вяткин неожиданно растерялся, смешался и поспешил распрощаться, пообещав, что сейчас принесут еды, – отобедать княгиня изволила раньше, ужин еще не скоро. Трапезы с княгиней были не столько обязанностью, сколько привилегией, это еще старуха Краснова рассказывала. Никто не запрещал вообще их не посещать, и некоторые так и делали – например, те, кто предпочитал жить своей семьей в отдельных больших покоях. Таких было немного, в основном из служивых дворян, а кто породовитей и побогаче – предпочитали свои столичные дома. Но само их существование Алёну немного приободрило. Ей странен и неприятен был этот обычай, когда для женщин и мужчин строились отдельные терема, и ладно сам великий князь, но многие из живших здесь бояр следовали примеру, когда муж к жене только изредка заглядывал. Какая радость замуж выходить, коли муж противен, чужой человек, неприятный и совсем не любый? А жениться зачем, если с души воротит? – Ух! Я уж думала, сейчас меня и отошлют! – проворчала Стеша. – Ты ворон-то не лови, стоит как телок на веревочке! – Мне княгиня четыре дня о том говорила, что молчать надо и рта лишний раз не раскрывать, – недовольно возразила Алёна, которая уже понимала, что слепо следовать науке бабки не стоило, но еще не могла сообразить, как нужно держаться. – Так молчать-то с умом! – смягчилась рыжая. – При князе, при молодцах, при княгине. А если бы он сундуки нести отказался, тоже смолчала бы? Все, иди-ка умывайся и запрись обязательно! – Зачем? – Любопытствующие сейчас потянутся, – заявила она и бросила вслед: – Косу намочить не забудь! Сушить-то ее некому, помни, вдруг кто внимание обратит? На мелочи погореть легче легкого. Степанида оказалась права. Пока Алёна с удовольствием плескалась в теплой воде, обернув косу вокруг головы и подвязав платком – вроде дорога не длинная, а все равно утомила, – слышала, как рыжая с кем-то ругалась. Потом дергали ручку, но задвижка оказалась крепкой, а потом Стеша вытолкала незваную гостью взашей. Кажется, силой. Тишина воцарилась через четверть часа, и только тогда алатырница выглянула из мыльни. Помощница сидела на краю постели, беспечно болтала ногами и грызла большое румяное яблоко. Рядом был разложен богатый синий сарафан, рубашка к нему и исподнее. Сама девушка тоже успела переодеться в скромный зеленый сарафан и рубашку получше, башмачки достала – и уже как будто не деревенская девица, а городская, отличимая от прочих дворцовых слуг разве только веснушками. – Что тут за побоище было? – спросила Алёна, на ходу обтираясь льняным отрезом. – Родня твоя познакомиться желала, – хмыкнула Степанида. – И я думаю – за косу оттаскать. В лучшем случае. – И мне в такой момент опять нельзя силу применять? – опешила алатырница. – Силу – можно, чародейскую – нет. Ты ж из рода пластунов, нешто с бабой буйной не справишься? Одевайся, пойдем есть, там запахи такие – не могу, аж живот подводит. Видишь, дверь закрыла, тебя жду. – А что за баба-то? – Тетка твоя, князя покойного старшая сестра Лизавета. Вздорная, спесивая, самолюбивая. Не столько сынок ее, сколько она сама могла братца к предкам отправить. Но по мне – глуповата, не смогла бы все так ловко провернуть, только при большой удаче, а я в такие чудеса не верю. После этого девушки дружно решили не гнать коней и до беседы с великим князем никуда не ходить, чтобы ненароком не навлечь на себя новых неприятностей. Тем более за Алёной пришли быстро, и часа не прошло: не обманул Вьюжин, и правда ждали ее. Молодой долговязый дьяк с непослушной рыжей копной на голове низко кланялся и держался очень вежливо, но со жгучим любопытством поглядывал на княжну и шагавшую за ней прислужницу. Но, как бы ни хотелось, затеять разговор не посмел ни с одной, ни с другой. Путь оказался неблизким, пришлось миновать два узких перехода между отдельными постройками – те самые, которые Алёна рассматривала со двора. Княгинин терем был светлым и тихим, с наборными полами, украшенный кружевными подзорами и нарядной росписью. А там, куда они пришли, царил совсем иной дух. Стены светлые и почти пустые, полы – темные, без узоров, потолки высокие, гулкие, по ним гуляет неразборчивая разноголосица. Много людей: больше мужчины, но и женщины встречаются, явно не праздные и одетые занятно – вроде и платье чиновничье, ровно как у мужчин, но по-женски скроенное и с юбкой. То ли выслужившиеся из простых, то ли… Боярышни и дворянки тоже порой поступали на службу, иногда по доброй воле, но чаще от безысходности. Остались без кормильца, других мужчин в доме, способных позаботиться, не имелось, вот и шли деньги зарабатывать. Грамоте учили всех без исключения, с цифрами управляться – тоже, домашние дела вести, так что и с чиновничьей службой справлялись. Но среди них это считалось страшным позором. Алёна, когда княгиня о том рассказывала, запомнила, но так и не сумела принять подобное отношение: она ничего недостойного в честной службе не видела. Путь закончился в большой горнице перед высокими двустворчатыми дверьми. Здесь было особенно многолюдно, ожидавшие сидели на лавках вдоль стен, прохаживались, что-то обсуждали малыми кружками. По обе стороны от дверей со строгими лицами стояла пара стражей, по всему видать – из алатырников, а следом за ними сидели за столиками писари. Когда провожатый направился, не сбавляя шага, сразу к двери, Алёна подобралась, ожидая недовольства или хотя бы ропота других просителей, ищущих княжеской милости. Но нет, встретили новоявленную княжну только любопытные взоры и шепотки. Один из стражей окинул подошедшую троицу цепким взглядом и распахнул дверь. Дьяк с поклоном предложил Алёне пройти внутрь, и через миг дверь с тяжким вздохом затворилась, оставив сопровождавших снаружи. Тревога всколыхнулась, прошлась холодом по спине, но алатырница решительно стиснула кулаки и с поклоном шагнула вперед, ближе к мужчине на престоле. Великий князь был переменчив, и просители между собой старались заранее выяснить, в каком он расположении духа, потому что в дурном на расправу был скор и нравом крут, неповиновения не терпел, а в хорошем – куда более сдержан и мягок. Вспомнив об этом, Алёна попыталась на глаз оценить настроение Ярослава Владимировича. По всему выходило – хорошее, взгляд его казался насмешливым и даже как будто приветливым. Князь сидел не так, как рисовали его на портретах, – гордым, с прямой спиной, с орлиным взором и с посохом в руке. Вольно откинулся на спинку, короткий посох – символ власти – держал обеими руками, опираясь локтями на подлокотники. Нестарый, сорока трех лет от роду, крепкий мужчина. Волосы светлые, золото пополам с серебром, и глаза серые, ясные, умные. Великий князь Ярослав Владимирович вообще оказался очень хорош собой. Не изнеженный, пресыщенный богач – витязь. Плечи широкие, ладные, лицом красив, да и одет иначе, чем многие из дворни: кафтан дорогой, богатый, алый, но золотом шит с умом, не заткан полностью, чтобы достаток показать, а только для красоты, без излишка. Золотой венец в волосах блестел темными, почти черными, как печеночная кровь, лалами. При взгляде на эти камни вдруг вспомнилось кольцо на пальце Вьюжина, и Алёна поняла, почему оно показалось знакомым. Рассказывали о таких перстнях, зачарованном знаке особого расположения великого князя, который разрешал вершить оговоренные дела от его имени. Высоко Ярослав боярина ценил и доверял ему. По правую руку от правителя за небольшим столом сидел еще один писарь. Лавки вдоль стен были почти пустыми, в дальнем краю только притулились двое совсем древних старцев в боярской одежде и словно бы дремали с открытыми глазами. А перед престолом стояло несколько человек, видимо, та самая родня, с которой великий князь должен был познакомить наследницу. Мужчина в летах, коренастый и массивный, весь седой, с тяжелым взглядом – должно быть, дядька покойного князя. Его племянница, Алёнина тетка по отцу, – статная, пышная, с густо подведенными глазами и в таком разукрашенном сарафане, что за золотом и каменьями не разобрать цвета ткани. Наверное, та самая, что со Степанидой ругалась. Сын ее, тонкий и высокий паренек моложе алатырницы, с мягкими светлыми кудрями и светлой кожей – наружность книжника. Чуть в стороне от них стояла молодая женщина в темном сарафане без шитья и с серым вдовьим платком на голове – по традиции скорбный наряд носили три года, если вдова осталась с детьми, и до трех месяцев, если брак не принес плодов. Приблизившись на положенное расстояние и остановившись рядом с другими просителями, но на полшага впереди, Алёна едва успела себя одернуть, чтобы не вскинуть ладонь к плечу, а сложить руки у сердца. Низко поклонилась. – А вот и последняя родственница, – проговорил великий князь. – Поднимись, – разрешил ей. – Рад видеть тебя, Алёна Ивановна. Как дорога, спокойно ли добралась? – Благодарю, ваша светлость, за заботу и ласку, все волею Матушки благополучно, – ответила алатырница, вспомнив, что прямо пялиться на князя неприлично, и опустив взгляд на его сапоги. Потом искоса глянула на родню и встретилась с лютой ненавистью в глазах тетки. Янтарь в крови опалил нутро жаром, встревоженно откликнувшись на чужую злобу. Девушка насилу справилась и удержала пламя – скорее от неожиданности, чем от неумения, давно с ней такого не случалось. Может, оттого, что прежде не сталкивалась со столь сильной и неприкрытой неприязнью? – А коли все в сборе, то пора и мою волю огласить. А воля такова: наследницей покойного князя Краснова станет его незаконная, но признанная дочь Алёна. От сего момента и впредь звать девицу княгиней. Сроку ей обвыкнуться во дворце месяц, а по его исходе будет выбран для нее достойный муж, поскольку не дело это – девице одной уездом управлять. Если полюбится кто из боярских сыновей – не бойся, красавица, прямо говори, а коли нет – сам подберу тебе достойного мужа. Или ты против? – Вверяюсь вашей воле, светлый князь, и принимаю заботу с благодарностью, – откликнулась Алёна и вновь поклонилась, в очередной раз утешая себя тем, что все это временно и выходить замуж на самом деле ее никто не заставит. Главное, пусть Вьюжин к исходу этого месяца убийцу поймает! – Воля ваша, светлый князь, – заговорила тетка, и алатырница узнала голос: именно с ней ругалась Степанида. – А только нет ли ошибки? Не подменили девицу-то злодеи? Разве можно приблудной какой-то на слово верить? – Изволь, Лизавета Никитична, дело нехитрое. Вот алатырники мои, люди надежные, сейчас и установят, есть промеж вами всеми кровное родство. Этого довольно будет? Или им ты тоже не веришь? – Ярослав Владимирович усмехнулся. – Как можно, светлый князь! – кисло проговорила она. – Тем более сын мой – алатырник силы немалой, он мне, темной, все и растолкует. – Матушка!.. – просительно пробормотал тот тихонько, но Алёна услышала. И заметила, как смущенно порозовели скулы Афанасия, какой виноватый взгляд он бросил на князя. – Ничего, зря мы, что ли, учителям такие деньги платим? И ты целыми днями за книгами просиживаешь! – разворчалась тетка. Двоюродного брата стало жаль: он, похоже, удался не в мать и на первый взгляд казался неплохим парнем. Вот только Алёна изнывала от желания узнать, какой в нем янтарь. Не желтый – пламя робким не бывает, и не белопенный – ветер легок и игрив, не скромничает. Зеленый?.. Янтарный взор сил не тянул, у взрослых получался сам собой, и Алёне приходилось своей волей сдерживаться. Велели же дар не открывать, а вдруг и такая малость привлечет ненужное внимание? Тем временем один из старичков, сидевших словно бы просто так, поднялся и приблизился к наследникам. Что чаровал – Алёна не понимала, оставалось только гадать. И волноваться: а вдруг Вьюжин ошибся и сейчас обман вскроется? Она даже успела немного на это понадеяться, тогда бы ее сразу отпустили восвояси и не пришлось бы осваиваться в княжеском дворце. Всерьез не верилось, но… Тело на мгновение объяло колким теплом, и алатырница вздрогнула от неожиданности. Одновременно с этим рядом ойкнула тетка, а старший из мужчин зябко повел плечами. А потом всех четверых, кроме молчаливо стоявшей в стороне вдовы, окутало слабое тревожно-красное свечение. – Родня, – скрипуче бросил старичок, как будто с разочарованием, и прошаркал обратно к скамье, не дожидаясь приказа или разрешения. – Одобряешь, Лизавета Никитична? – с усмешкой спросил великий князь. – Родня! – поджав губы, выплюнула та. – От девки сенной нагулянная! Алёна только стиснула зубы, чтобы не огрызнуться, но от недоброго взгляда в сторону тетки не удержалась. И та это заметила. – Ишь, зыркает! Что, правда глаза колет? – Твои мысли на сей счет, Лизавета, меня не интересуют. Краснов дочь признал, на что имеется бумага, – похолодевшим голосом оборвал ее князь. Тетка аж качнулась назад от неожиданности и поспешила согнуться в глубоком поклоне.