Воины саматари хриплыми голосами затянули свое «ау, ау, ау», и наш путь начался. Мы шли и шли по лесу, пока не стемнело. Вдруг между нами, женщинами, и воинами, которые шли сзади, упала стрела. Воины громко закричали: «Пей хав, пей хав», чтобы предупредить тех, кто шел впереди. Они подняли стрелу. Пленницы осмотрели ее и сказали: «Это стрела Хириве». Они узнали ее владельца, потому что у наконечника были нарисованы змея и три полосы, а так метил стрелы один лишь Хириве. Значит, в шапуно вернулись охотники хекураветари. Но только Хириве бросился в погоню за врагами, потому что саматари увели его жену. Остальные, как видно, остались, чтобы сжечь мертвецов. Пленницы сказали: «Хириве выстрелил из лука, чтобы жена знала, куда бежать. Если бы он хотел убить, то выстрелил бы врагам в спину». Все остановились и стали ждать, не упадут ли другие стелы. Но больше никто не стрелял. Ночью, когда все спали, сбежала одна из пленниц. Весь следующий день мы шли по лесу, и никому не удалось сбежать. На третий день мать двух девушек «из карантина» бежала вместе со своими дочками. В этой части леса было много деревьев хайу, у которых вкусные красные плоды. Почти все отправились полакомиться ими. Остались только унукай — воины, убившие в битве врага. Они могли есть одни лишь бананы. У индейцев такое поверье: если унукай будут есть мясо или другие плоды, кроме бананов, то непременно заболеют. Поэтому они «постятся». Брат тушауа Рохариве сказал: «Пока мы будем собирать плоды хайу, идите на поле, где растут бананы». Одна из пленниц сказала воину, захватившему ее: «Я тоже пойду собирать хайу». В рощу отправилось много мужчин, и воин согласился. Женщина вначале шла сзади, а потом метнулась в сторону, и ее и след простыл. Тогда тушауа сказал: «Кто охраняет пленницу, тот должен повсюду идти за ней. Если она заберется в чащу, он должен идти за ней, если идет по тропе — идти за ней. Ты оставил ее одну, и она убежала. И хорошо сделала. Теперь она вернулась в свое шапуно, и я не дам ее преследовать. Быть может, враги крадутся за нами следом. Если вы поодиночке или вдвоем углубитесь в лес, враги вас убьют». Хохотами держалась со мной рядом и все время плакала. Я сказала ей: «Давай убежим». «Мы слишком далеко ушли от шапуно»,— со слезами отвечала она. «Смотри, как бы тебе потом не пришлось плакать еще сильнее,— сказала я.— Почему ты боишься убежать вместе со мной? Выходит, я храбрее тебя?» «Я не боюсь,— отвечала Хохотами.— Но только в лесу нас съест ягуар». «Нет,— сказала я,— не съест нас никакой ягуар». Вечером мы добрались до берега горной реки, широкой, но мелкой. Ее можно было перейти вброд. Река называлась Сукхумумо, что означает «река попугайчиков». На берегу мы сделали привал. Все устали, да к тому же пупунье, которые воины саматари захватили в селении своих врагов, кончились. Ко мне подошел сын дяди Рохариве и сказал: «Я иду за бакабе, хочешь пойти со мной?» Я согласилась. В лесу мы принялись собирать плоды бакабе и завертывать их в большие листья. Вернувшись, мы положили плоды в глиняные горшки, которые воины унесли из селения хекураветари. Потом подогрели их на огне и приступили к еде. Нередко из подогретых плодов бакабе выжимают сок и затем запивают им мякоть бананов. Воины-унукай тоже могут есть бакабе, и мы поделились с ними своими запасами. В тот вечер юноша, с которым я собирала в лесу бакабе, повесил на ночь свой гамак рядом с моим. Хохотами тоже хотела спать возле меня, а не рядом с воином, захватившим ее в плен. Воин разрешил ей перебраться на ночь ко мне. Крутые скалы спускались почти к самому берегу реки. Ночью мы услышали шум. Кто-то в темноте споткнулся о камень, и чей-то голос сказал: «Тише, смотри, куда ступаешь». Это были хекураветари. Они хотели напасть на наш лагерь врасплох. Но воины саматари услышали шорох и стали негромко переговариваться: «Враги, там враги! Не дадим им перебраться через реку». Они подняли луки, и во тьму полетели стрелы: «та, та, та». Скалы молчали. Тогда саматари крикнули: «Не убегайте, трусы. Подождите дня, и тогда мы с вами сразимся». Никто не отвечал. Саматари стрел не жалели: ведь в шапуно хекураветари их лежали целые груды. Слышно было, как стрелы с треском вонзаются в стволы деревьев. Но хекураветари ответной стрельбы не открывали,— может, они боялись попасть в своих жен и дочерей. Саматари потушили все огни. Тушауа Рохариве крикнул: «Вы еще пожалеете, что решились преследовать нас. Здесь на берегу реки всех вас ждет смерть. Глупцы! Больше вам своих женщин не видать. Чем преследовать нас, лучше бы сожгли своих мертвецов». Тут один из воинов хекураветари крикнул в ответ: «Кровожадный саматари. Думаешь, не придет твой день? Подожди, и тебя настигнет стрела». На самом деле тушауа Рохариве не был злым. По дороге он сказал своим воинам: «Зачем вы убили женщин и детей? Всех подряд не надо было убивать». Воины отвечали: «Ты же сам велел убивать всех». «Это я просто так сказал. Не знал, что их совсем мало». «Нет, их не мало,— возражали вождю воины.— Почти все мужчины были на охоте. Остались женщины. Скоро эти женщины народят детей и опять их станет много». Всю ночь никто из мужчин не спал. Они сидели, держа луки в руках. Я прислонилась к плечу Хохотами и заснула. Юноша тоже заснул, прижавшись к стволу хайу. Утром несколько саматари перешли реку, чтобы посмотреть, не вернулись ли враги. На противоположном берегу они нашли две стрелы, которые хекураветари, видно, потеряли ночью перед тем, как уйти. Это были стрелы с отравленными наконечниками, но ночная роса, как объяснили мне воины, сделала яд безвредным. А вот на солнце яд подсыхает и прочно пристает к наконечнику. Яд подсыхает и на огне, поэтому воины обычно обжигают наконечники. Весь следующий день мы провели в пути. Переночевали в лесу, а наутро подошли к большому заброшенному шапуно. Оно все заросло травой. Рядом с ним была расчистка. Мужчины оставили девочек в шапуно, а сами вместе с пленными женщинами отправились собирать бананы. Мы с Хохотами тоже остались в шапуно. Я ей предложила: «Давай скажем, что идем за водой, а сами убежим». «Мы не найдем дороги. Мне страшно. Уж очень мы далеко от дома»,— ответила она. «Боишься? — сказала я.— Тогда потом не плачь, когда тебя будут бить так же сильно, как твои караветари били пленниц кохорошиветари». «Разве теперь убежишь?» — повторила Хохотами. «Ты боялась убежать и когда мы были близко от шапуно»,— зло сказала я. Тем временем с плантации вернулись мужчины и женщины, нагруженные бананами. На следующее утро тушауа Рохариве подошел ко мне. Рядом стоял юноша, его родич. «Дай этой девушке бананов»,— сказал он юноше. Со мной он больше не разговаривал, потому что решил, что я буду его невесткой. А яноама не разговаривают и не подходят близко к той, которая должна стать их невесткой. Юноша сказал мне: «Принеси бананы». Я принесла. «Выбирай». Я взяла две маленькие связки и положила их в корзинку вместе с пупуньо. Хохотами тоже взяла связку бананов и встала рядом со мной. Саматари сказали нам: «Не плетитесь, как обычно, шапуно уже совсем близко». Но только это для них оно было близко. Мы шли почти весь день, но до шапуно так и не добрались. Переночевали мы в старой хижине, а утром снова тронулись в путь. Ко мне подошел юноша и сказал: «Теперь и вправду близко. Я здесь однажды охотился с моим отцом. Завтра придем». Когда саматари убивают кого-нибудь из врагов, они становятся унукай. Они продевают в уши и привязывают к запястьям длинные черные палочки. Тушауа Рохариве всю дорогу в свое шапуно был точно потерянный, потому что он убил много врагов. Он был сильный, светлокожий. Было приятно, когда он говорил с людьми. В первый день он сказал: «Я чувствую себя потерянным. Я выпустил восемь стрел, и все они вонзились в тела врагов. Перед глазами у меня плывет туман, серый туман. Наверное, все, в кого попали мои стрелы, умерли». Он то и дело садился на землю. Саматари верят, что, когда воин поражает стрелой врага и тот умирает, сам воин слабеет, силы покидают его. На другой день тушауа сказал: «Вчера я совсем ослаб. Ночью я крепко спал, и теперь силы вернулись ко мне. Быть может, один из тех, в кого попала моя стрела, не умер». Если унукай чувствует себя лучше, то это потому, что и раненный его стрелой враг почувствовал себя лучше. Потом Рохариве спросил: «Кто вчера ощущал слабость во всем теле? » «Я»,— откликнулся один из воинов. «Значит, тот, в кого ты попал стрелой, умер. Не ешь ничего и сходи приготовь палочки для ушей и запястий». Воин, убивший врага, почти ничего не ест: три банана утром и три — вечером. Наверное, поэтому он и чувствует слабость во всем теле. Бананы можно слегка поджарить на огне. Но если банан сильно обгорит, это означает, что воин скоро умрет. Девушки, сидящие «на карантине», тоже не должны есть ничего, кроме бананов. Иначе живот их наполнится ветром, заболит и начнется рвота. От этой ужасной боли девушки могут умереть, поэтому их и держат долго «на карантине». Несколько дней спустя после начала «карантина» мужчины отправляются на поиски пчелиных сот и приносят мед девушкам в чисто вымытой куйе. Никто другой не может есть или пить из этой куйи. Один из воинов, убивший врага, вдруг сел на землю, вскрикнул «кшах» — и из носа у него выскочил червяк. Тогда другие воины сказали: «Убитого тобой еще не сожгли. Хекураветари наверняка привязали его тело лианами к стволам двух деревьев, и теперь из него вылезают черви, которые потом становятся мухами». Вечером воин снова сел, вскрикнул — и из носа у него выскочили два белых червя и сразу же уползли в траву. До этого я никогда не видела, чтобы у человека червяки выскакивали из носа. Тушауа Рохариве сказал: «Тех, кого мы убили, до сих пор не сожгли. Кажется, одна моя стрела убила женщину — очень уж у меня зловонное дыхание. Теперь мы много дней подряд не будем есть мяса». Когда саматари убивают женщин, они потом говорят, что их дыхание стало зловонным. Наконец мы подошли к шапуно. Воины-унукай первыми отправились к реке. Воины, охранявшие пленниц, сказали нам: «Не говорите нашим женам, что мы захватили в плен много женщин». Когда все искупались в реке и растерли тело листьями, воины и пленницы раскрасили тело красным уруку, нарисовали на ногах, на лице и на теле тонкие полосы. Многие воткнули в уши птичьи перья. Потом мы вошли в шапуно. Нас встречало много народу, человек сто — не меньше. Тут были и индейцы патаманибуэтери, которые объединились с саматари еще до того, как те пошли войной на хекураветари. Они ждали своих родичей и мужей, которые вместе с саматари отправились в поход на хекураветари. Мне рассказали, что вождь патаманибуэтери — брат Рохариве. Некоторое время тому назад они поссорились из-за одной женщины. После этого патаманибуэтери отделились и построили свое отдельное шапуно в том месте леса, где растет много деревьев патаманихена с длинными и широкими листьями, белыми снизу. Поэтому их и называют патаманибуэтери, но они как были, так и остались саматари. Несколько воинов патаманибуэтери отправились на войну вместе с саматари. Они захватили трех женщин, но двум из них удалось в пути бежать. Тем, кто убил врага, было запрещено разговаривать с остальными, и особенно с женщинами. Они не мылись до самого возвращения в шапуно и не разрисовывали себя: и без того они были грязными. Черная краска на обратном пути размазалась от дождей. Несколько дней спустя один из воинов-унукай сказал: «Сегодня ночью, когда я спал, из моих ноздрей вышел зловонный дым». «Значит, убитого тобой врага сожгли,— ответил отец воина.— Через два дня можешь вымыться в реке». Воины-унукай говорят, что, когда из ноздрей у них выходит зловонный дым, им сразу становится легче. Потом и тушауа Рохариве сказал: «Я тоже чувствую себя совсем легким, невесомым. Завтра все пойдем купаться в реке». Унукай спят в гамаках, плетенных из жестких волокон, а не в удобных гамаках из хлопчатника. Когда закончился срок «искупления грехов», все унукай отправились купаться, но не на ближнюю реку, а на другую, густо поросшую кустарником. С ними пошло много воинов, вооруженных луками и стрелами, чтобы охранять их в пути. Унукай взяли с собой охапки листьев, чтобы хорошенько растереть тело. Все это время унукай не стригли волосы, и они росли у них на головах клочьями. К вечеру унукай вернулись в шапуно «омытыми». Другие воины подстригли им волосы и выбрили макушки. Потом раскрасили им руки, нарисовали на теле змей, нанесли на лицо красные и черные полосы. Когда я жила у намоетери, то видела, что воины, убившие врагов, наоборот, вовсе не красились, но каждый день мылись в реке и растирались жесткими листьями, чтобы поскорее очиститься от своего греха. Никто другой не может мыться в том же месте .реки, иначе, согласно поверью, у него откроется рана и больше уже не заживет. Тем временем друзья унукай срубили белые крепкие стволы и привязали к ним лианами гамаки. Когда унукай в последний раз вымылись в реке, воины взяли эти «столбы» с привязанными к ним гамаками и вечером отправились в лесную чащу. Там они отыскали самое высокое дерево и привязали к его верхушке гамак. Привязали очень крепко, потому что, если гамак упадет, унукай ждет смерть. Вместе с гамаком к верхушке дерева привязали черные палочки, вынутые из ушей, и куйю, из которой ели бананы и мед. Те, кто убил врага, очень почитаются. Тому же, кто убьет и второго врага, возносят особую хвалу. Человек, убивший воина, который до этого сам убил одного из своих врагов, получает звание ваитери — храбреца. Когда он умирает, женщины с плачем повторяют нараспев: «Он был ваитери, ваитери в каждой битве и всегда был впереди». КУРАРЕ В шапуно тушауа Рохариве сказал невестке: «Похоже, что мой дядя боится дочери белого человека. Возьми ее к себе». Женщина ответила: «Да, мне как раз нужна помощница. Когда я ухожу в лес, то не знаю, на кого оставить малышей». Потом она повернулась к сыну и спросила: «Где она, эта белая?» «Стоит сзади». Женщина сказала: «Идем со мной», и я пошла за ней. Хохотами тоже вышла из ряда. Она уже стала худенькой женщиной, но грудь у нее еще была маленькой. Воин, который взял ее в плен, сказал ей: «Нет, ты пойдешь со мной. Я позволил тебе оставаться с Напаньумой не навсегда, а только на время. Теперь вам придется расстаться, ты будешь жить со мной». Он схватил Хохотами за руку, та плакала, кричала, но мужчина увел ее к своему очагу. У него уже было две жены. Одна из жен сказала ему: «Лучше бы взял женщину покрупнее, чтобы она могла мне носить хворост. А ты привел маленькую и слабую, она же еще почти девочка». Потом, обратившись к Хохотами, добавила: «Не плачь, почему ты плачешь? Тебе будет хорошо». Так мы с Хохотами расстались навсегда. Несколько дней спустя Рохариве решил приготовить кураре. Он собрал всех и заговорил громко, как священники, когда они читают проповедь прихожанам: «Я приготовлю мамокори[19]. У кого его нет, пусть поможет мне, а у кого есть, пусть выйдет на тропу, чтобы охранять нас от врагов. И пусть каждый запомнит: сегодня ночью никто не должен спать с женщиной. Потом я испробую мамокори на обезьяне. Если обезьяна не умрет, значит, кто-то из вас ночью был с женщиной. Тогда в следующий раз я прогоню всех и сам приготовлю яд». Впоследствии я не раз видела, как яноама готовят кураре. Сначала они разыскивают в горах большие лианы, которые не растут в долинах. Лианы эти, как и сам яд, называются мамокори. Когда индейцы, охотясь, встречают эти лианы, они оставляют на них метки, чтобы потом легче было их найти и срезать. Затем начинают спешно строить хижины, потому что обычно дух — хозяин яда в гневе насылает на индейцев дождь. После этого на больших листьях хорошенько растирают срезанные лианы. Индейцы очень боятся, как бы дождь не замочил эти листья, тогда яд будет слабым, нестойким. Теперь остается ссыпать растертые лианы в большие пакеты из листьев, уложить их в корзины и вернуться в шапуно. Тем временем другие мужчины делают из планок пальмы бакабе — своеобразную решетку и ставят ее высоко над костром. На решетку кладут пакеты с мамокори, чтобы они как следует подсохли. Яноама верят, что, если дети дотронутся до мамокори или сядут на решетку, их начнет рвать и они заболеют. На следующее утро все мужчины, которые готовили кураре, раскрасили углем лицо, тело, ноги. Кураре тоже оружие воина, и потому он должен раскрасить себя черной краской, говорят индейцы. В день приготовления яда воины не едят, а женщины не должны мыться, иначе яд не убьет ни животных, ни людей. Беременные женщины не могут смотреть, как приготовляют яд, потому что младенцы у них в животе помочатся на яд, и тот станет слабым. Индейцы никогда не начинают готовить яд на рассвете — в это время олень еще бродит по лесу и мочится. Олень, понятно, мочится далеко от селения, но, по убеждению индейцев, он мочится прямо на яд. Примерно в шесть утра Рохариве и другие индейцы отправились в лес, чтобы собрать кору растения ашукамакей, которое делает яд более сильным. У этого растения тонкие, длинные листья. Вернувшись в селение, все стали приготовлять яд. Рохариве послал двух мальчишек на реку за водой. Он их предупредил, что они не должны заходить в воду, а доставать ее нужно, стоя на рухнувших деревьях. Если они замочат ноги, он пошлет других ребят. Потом Рохариве разложил на земле широкие листья и высыпал на них один или два килограмма растертого в порошок мамокори. Затем поднес к листьям две головешки и стал дуть на них, чтобы огонь разгорелся сильнее. Когда листья и сам порошок почернели, Рохариве погасил огонь. Потом смешал мамокори с завернутым в листья и растертым в порошок растением ашукамакей, тоже хорошенько подогретым на огне. Вместе с теплом из растертой коры ашукамакей на мамокори вытекала жидкость. После этого Рохариве что есть силы стал растирать руками эту смесь до тех пор, пока она не превратилась в порошок черноватого цвета. Все это время Рохариве взывал к старой мамокори — матери яда. Наконец он сказал: «Теперь яд стал крепким, я чувствую, что мои руки устали и скоро уснут». Затем он ссыпал весь порошок в большие листья, сложил их вместе и спрессовал. Его помощник скрепил вместе три больших листа и сделал из них воронку, которую положил на скрученную лиану, державшуюся на вбитых в землю колышках. Потом прямо под воронкой вырыл яму и поставил в нее куйю. После этого положил в воронку обожженную и растертую в порошок смесь мамокори и ашукамакей. А затем стал очень медленно и осторожно лить на смесь горячую воду, которую черпал маленькой куйей из стоящего на огне горшка. Некоторое время спустя в куйю, стоящую в ямке, стали падать капли цвета крепкого кофе. Тем временем Рохариве уже приготовил наконечники стрел из пальмы пупунье (иногда наконечники делают из пальмы пашиуба). Эти наконечники имеют глубокие надрезы, и, когда стрела ломается, ее куски остаются в теле. Рохариве вставил штук двадцать совершенно одинаковых наконечников в своеобразную твердую ручку, сделанную из свернутых листьев. Затем взял длинную кисть, окунул ее в куйю с бурой жидкостью и провел этой мокрой кистью по наконечникам, подогретым на костре, три раза с одной стороны, три раза — с другой. Когда яд стал вязким и начал пузыриться, Рохариве снова провел мокрой кистью по наконечникам стрел, но теперь уже по одному разу с каждой стороны. Он бдительно следил за тем, чтобы жидкость не сгорела, а испарялась медленно, постепенно. Наконец он пощупал наконечники пальцами, чтобы убедиться, хорошо ли подсох яд. Часа через два снова потрогал наконечники, но яд почему-то стал жидким. Тогда Рохариве набрал в рот краску уруку и поплевал ею на стрелы, чтобы яд схватился покрепче. Затем еще раз провел кистью по раскаленным наконечникам. Когда индейцы готовят яд, они не прикасаются к воде и потом не моют руки, а вытирают их листьями. Они говорят, что и два дня спустя руки сильно отдают горечью. «Завтра проверим яд,— сказал наконец Рохариве.— Смотрите не попадите стрелой в обезьяну уишиа, иначе все стрелы заплесневеют». У этой обезьяны есть бородка, она пепельного цвета; у самцов хвост длинный, а у самок — короткий. Ее, по поверьям индейцев, можно убивать лишь стрелой со старым ядом. Наступил вечер, а некоторые воины еще не успели нанести яд на наконечники. Тогда Рохариве сказал: «Соберите вместе остатки яда и слейте его в одну куйю, выройте яму и сверху прикройте листьями. Завтра закончите вашу работу». На следующий день я увидела, как Рохариве подстрелил отравленной стрелой обезьяну. Вначале обезьяна продолжала прыгать с ветки на ветку, затем села, посмотрела вниз, помочилась и закачалась, словно пьяная, потом повисла на хвосте. Тогда Рохариве закричал: «Яд плохой! Я же вам не велел спать с женщинами, теперь весь яд пропал. Если нападут враги, вы не сможете их убить вашими стрелами». Мужчины вернулись в шапуно, соскребли кураре с наконечников и приготовили новый яд. Несколько дней спустя воины отправились на охоту, убили обезьян и свиней. Мясо вокруг того места, куда вонзилась отравленная стрела, потемнело. Но индейцы, хоть оно и стало очень горьким на вкус, спокойно его съели. Они и детям говорили: «Не смотрите, что мясо горькое, съешьте его. Тогда, если в вас попадет отравленная стрела, вы не умрете». Индейцы не моют мясо животных, убитых свежим кураре, иначе, говорят они, яд перестанет убивать. А вот мясо животных, убитых старым ядом, они моют всегда. На плантации возле кустов табака саматари тайком выращивают растения, которые на охоте и на войне имеют магическую силу. Чаще всего это луковичные растения, растущие под землей. Индейцы обрывают листья и прикрывают растение от любопытных глаз корой деревьев. Женщины не знают о магической силе этих растений либо притворяются, будто не знают. Когда мужчины охотятся, например, на тапиров, то непременно берут с собой луковицу пири-пириоки, по форме напоминающей глаз тапира. Луковицу сначала высушивают на огне, потом очищают, смешивают с уруку, а затем натирают ею тело, стрелы, морду и лапы собак. Для каждого животного есть своя волшебная трава. На диких свиней охотятся лишь после того, как потрут себя, стрелы и собак размельченным корнем, по очертаниям напоминающим свиную морду. Туканов, попугаев, броненосцев, обезьян — всех их якобы можно убить с помощью волшебной травы. УЧЕНИК КОЛДУНА Когда начинает сильно дуть ветер, саматари обычно кричат женщинам: «Забирайте детей, приближаются хекура!» А еще они кричат: «С Большой реки идут хекура белых людей». Когда они так говорили, я думала: «Значит, Большая река недалеко отсюда?» Но, понятно, держала свои мысли про себя. В селении посреди площади отдельно стояла хижина. В этой хижине спал в своем гамаке всего один юноша. Мне объяснили, что он готовится стать колдуном. Ни одна женщина, даже мать, не могла подойти к хижине, потому что хекура презирают женщин и сразу же убегают от них. Кроме юноши в хижине иногда ночевал мальчишка, которому полагалось приносить дрова и разводить огонь. Юноша, готовившийся стать колдуном, не мог мыться и не должен был слезать с гамака на землю, иначе хекура вернутся в горы, откуда они спустились к юноше. Кроме того, юноше запрещалось есть мясо. Через два дня после того, как он начал свой «пост», мужчины отправились в лес, добыли пчелиного меда, положили его в конической формы глиняный горшок, а оттуда немного меду слили в маленькую белую чистую куйю и дали ее юноше. Дно горшка специально протерли грубыми и острыми, как напильник, листьями. Ночью ему дали еще немного меду, потом утром и днем. Когда запас меда иссяк, мужчины пошли искать новый. Они отправились в лес, походили немного, вернулись и сказали: «Больше не нашли». Тогда тушауа Рохариве сказал: «Встаньте рано утром, идите в дальний лес и там ищите мед, пока не найдете». Юноша не имел права выйти из хижины. Когда он уставал лежать в гамаке, то мог сесть на два деревянных обрубка, хорошенько протертых травой. Однажды, когда старый колдун что-то объяснял своему ученику, соседи стали палить шерсть убитой обезьяны. Старик забегал, закричал, что духи — хекура ушли из селения и вернулись в горы. Всю ночь старик пел: «Мы, хекура, больше не вернемся к тебе. Мы живем слишком далеко, нас спугнули, и мы больше не вернемся». Юноша зарыдал и стал в отчаянии бить себя по голове. Этот юноша почти все время нюхал эпену. Ее вдувал ему в нос не старик колдун, а мальчуган, не познавший женщину. Он три раза дул юноше в левую ноздрю и три раза — в правую, потом уходил из хижины. Юноша вдыхал эпену также и ночью; от этого его лицо постепенно темнело. Старый колдун приходил к своему ученику рано утром и проверял, не забыл ли юноша вдохнуть эпену. Сам колдун тоже вдыхал эпену, но ему ее вдували в нос не юноши, а другие мужчины. Постепенно ученик колдуна научился узнавать разных хекура. Вначале он научился призывать дух тукана, потом попугая, потом лесного павлина с белыми крыльями. Затем шли более трудные хекура: большого броненосца, маленького броненосца и многих других животных, вызывать которых умели лишь старые колдуны. Старик колдун учил своего ученика разным премудростям, но, что он ему говорил, никто в точности не знал, потому что он давал свои уроки ночью. Он заставлял всех тушить огни, потому что хекура не могут приблизиться к хижине, если горят костры. Однажды, только я начала разжигать огонь, как старый колдун закричал: «Кто это зажег огонь? Сейчас я его поколочу палкой». Старуха тут же сказала мне: «Скорее туши». Во время урока старик вначале говорил тихо, а потом затягивал песню — это означало, что можно было разжигать огонь. Когда юноша совершенно дурел от эпены и уже не держался на ногах, сзади становился мужчина и поддерживал его, а старый колдун расхаживал взад и вперед и пел. Юноша должен был потом повторять эти песни. После того как юноша заканчивал вторую песню, старик отходил подальше и говорил: «Ничего не слышу, пой громче». Юноша начинал петь сильнее, старик отходил еще дальше и повторял: «Пой громче, ничего не слышу». Если юноша путал слова, старый колдун сам повторял песню, чтобы ученик лучше запомнил ее. Потом он заставлял юношу, одуревшего от эпены, встать и ходить по хижине, громко напевая песни и размахивая руками. Ходить юноша должен был медленно, иначе непрочная дорога, по которой идут хекура, оборвется и они больше не откликнутся на зов. Другие колдуны сидели рядом и повторяли: «Хорошо, очень хорошо!» Спустя некоторое время старик сказал другому старому, опытному колдуну: «Теперь твоя очередь учить его». Учителя могли меняться несколько раз. Одним вечером я услышала, как юноша пел самому себе: «Отец, хекура уже подходят. Они танцуя подходят ко мне, отец. Теперь А тоже стану хекура. Пусть больше ни одна женщина не приближается к моей хижине». В это время мимо хижины прошла женщина, пахнувшая краской уруку. Юноша громко заплакал: «Отец, эта проклятая женщина прошла возле хижины, и теперь хекура покидают меня. Они уже уносят свои гамаки». Он по-настоящему отчаивался: «Отец, хекура оставили меня одного». Тут старики стали ругать сразу всех женщин без разбору, хотя мимо хижины прошла всего одна. Несколько недель спустя юноша, оттого что он вдыхал эпену и почти ничего не ел, так ослабел, что уже не держался на ногах. Его мать стала плакать, потому что сын уже не в силах был отвечать своему учителю. Она и тетки юноши сказали старикам: «Мальчик совсем обессилел, вы что, хотите уморить его голодом? Хватит его мучить». Но колдуны не слишком беспокоились за юношу. Наконец старый колдун позвал мальчишку, который вдыхал юноше в нос эпену, и велел ему согреть воду и помыть юношу, хорошо растерев ему тело листьями. Потом юношу обтерли корой деревьев. Другой мальчишка, который умел рисовать, нанес ему краской уруку, смешанной с углем, красивые волнистые полосы на ноги, тело и лицо. Примерно через месяц, когда кончился срок обучения, юноша еле держался на ногах. У него была невеста, но он больше ни разу не подошел к ней. Индейцы верят, что, если юноша, недавно научившийся всем тайнам колдовства, проводит ночь с женщиной, хекура потом так говорит ему: «Я пришел жить к тебе, но ты оскорбил меня. И теперь я ухожу вместе с другими хекура. Не зови меня, я не вернусь». Я сама не раз слышала, как поздно ночью юноша, плача, повторял нараспев: «Отец, хекура покидают меня, приди поскорей и удержи их». Приходил старик колдун и говорил: «Не плачь, лучше позови их и попроси прощения». Юноша продолжал рыдать: «Дочь хекура повернулась ко мне спиной и ушла. Все хекура отныне презирают меня и зовут шами (грязным). А теперь дочь хекура говорит мне: «Я думала, что ты наш отец, но ты осквернил меня, ты ничего не стоишь, оставайся же один». Иногда старик колдун отвечал: «Ты не послушал меня, ночью спал с женщиной, вот хекура и ушли. И хорошо сделали». Тут уж юноша начинал плакать. Потом приходили еще два-три старых колдуна, брали эпену, вдыхали ее юноше в ноздри и говорили: «Зови их громче. А мы тоже будем звать хекура, чтобы они вернулись к тебе». Они пели: «Хапо хе, хапо хе, хапо хе». Хекура отвечали: «Нет, мы не вернемся, он грязный, никчемный человек». Тогда старики говорили: «Больше звать бесполезно. Хекура навсегда ушли от тебя».