— Отлично. Хватит считать себя бракованным. Тебя всего лишь немного покорежило. — Сильно покорежило, если говорить твоими очаровательными словами. Мигель отложил в сторону ложку. — А еще классно, что я гибкий, — он смотрел на Олдриджа вызывающе. Воинственно. Непристойно. Для Олдриджа стало новым открытием, что кто-то по-настоящему хотел за него бороться. А у профессора опыта в подобном не было, что невероятно пугало. Но под внешней показушностью Мигеля Олдридж распознал знакомую эмоцию — неуверенность. Мигелю тоже было страшно. Различие лишь в том, что он от своего страха не бежал. — Это здорово, — в итоге ответил профессор. — В смысле, твоя гибкость. А не я. Мигель съел еще пару ложек и задумчиво уставился на Олдриджа. — Мы должны обсудить жесткие ограничения. Олдридж опустил ложку на стол и собрался с духом. — Хорошо. Под жестким ограничением ты подразумеваешь то, что мы никогда делать не будем? — Именно, — Мигель ткнул ложкой в сторону дока. — А мягкие — то, что можно делать, но в определенных обстоятельствах. Даже пример тебе приведу. Жесткое ограничение — на меня «по большому» не ходить. Нет. Никогда. Мягкое ограничение — ты можешь на меня пописать. Олдридж выгнул бровь. — Ты хочешь, чтобы я на тебя помочился? — Нет, мать твою. Внимательно слушай. Если твое самое большое желание навалить на меня кучу, этого никогда не случится, потому что я просто тебе не позволю. Но если в подходящих обстоятельствах тебе ну очень захочется на меня помочиться, я разрешу. Это не мой фетиш, но ради тебя сделаю. Понимаешь? — У меня нет ни малейшего желания на тебя испражняться. — А говорил, что сильно покорежен, — фыркнул Мигель. Его слова заставили Олдриджа улыбнуться. — Все-таки слегка подпорчен, — согласился профессор. Мигель рассмеялся. — Вот видишь, док? Другой разговор. Уже лучше. Ладно, твоя очередь. Давай по одному жесткому и мягкому ограничению. Например, прикосновения. Что нельзя и когда можно? — Со временем я легче переношу чужие прикосновения. Так что это не совсем то. Скорее мягкое ограничение. А жесткое — быть связанным или еще как-то ограниченным в движениях. Не уверен, что когда-нибудь на это решусь. Никакого секса в публичных местах. Вообще ничего публичного. До тех пор, пока ты учишься в нашем университете. Слишком серьезные последствия. Я даже думать о таком не должен, но... — Ничего публичного. Я понял. Черт. А есть еще входы помимо главного? Может, дверь на заднем дворе? Я могу к тебе через нее приходить. Сердце Олдриджа забухало в груди от предвкушения и, возможно, небольшого страха. Потому что сто процентов что-то пойдет не по плану. Так всегда бывает. Но может — только может быть — на этот раз все обойдется. — Да, на кухне есть дверь. Можешь заходить через нее из переулка за домом. Безумие какое-то, да? Мигель пожал плечами и слопал еще один кусок багета. — Значит, ты хочешь меня связать и воспользоваться? Олдридж нахмурился. — Теоретически. Определим понятие «связывания». Не знаю, что у тебя на уме, но к изголовью моей кровати не за что привязывать. — Не переживай. Сексуальная жизнь? — Эм. Практически отсутствует? Мигель фыркнул. — Нет, papi. Я не о том, занимался ли ты незащищенным сексом, и нужно ли мне об этом волноваться? — Эм. Нет. Думаю, нет. Я бы только с Тимом, и ежегодно сдаю кровь на венерические заболевания, а с последнего анализа я больше ни с кем не спал, — Олдридж покраснел. Его сексуальная жизнь была печально ограниченной на партнеров и подробности. — Я всегда предохранялся, и в армии кровь проверяли на ЗППП с каждым анализом, поэтому я чист. Но все же. Презервативы, да? Олдридж кивнул, все еще пылая щеками. — Презервативы. Точно. Очень разумно, — и Олдриджу тут же захотелось прикусить язык. «Разумно» — самое худшее слово для разговора о сексе. — А как насчет наручников? Естественно, на мне, а не наоборот. — Никак, — ответил Олдридж, собирая тарелки, ополаскивая и убирая их в посудомоечную машину. — Очень жаль, — хитро ответил Мигель с очаровательной улыбкой. Он полез в задний карман и вытащил наручники с розовым мехом. — Потому что я одолжил их у Луны. Глава 17 Мигель добивается желаемого Пятница, 6 декабря. Кухня в доме дока. Эванстон, штат Иллинойс. Док заметно паниковал, округлившимся стеклянным взглядом рассматривая наручники. — У меня нет презервативов, — выпалил он. — Мы можем заняться еще миллионом вещей, где не нужны презервативы, — заметил Мигель, несмотря на то, что парочка в его кармане лежала, потому что он настоящий бойскаут. Глаза Олдриджа практически сошлись на переносице. — Я не... даже не... — Хочешь меня? Хочешь этого? Потому что, мы вовсе не обязаны это делать, papi. Если ты не готов. Или не в настроении. Или… — когда ему в голову пришла мысль, Мигель замолчал, обдумывая ее и наслаждаясь. — Да? — док проговорил это очень высоко и тонко, вот-вот сорвущимся голосом. Олдридж сглотнул. Голос Мигеля был полной противоположностью. Он стал хриплым. — Я могу раздеться. Здесь. Или где тебе этого захочется. Ты можешь смотреть, как я трогаю себя. Даже можешь говорить где... Его перебил Олдридж, схватив за футболку и сминая его губы своим ртом. Мигель спрятал ладони под ноги, во избежание попытки коснуться дока. Он верил — очень надеялся — что Олдридж не обманывал его и со временем привыкнет к Мигелю и позволит ему прикосновения. А сейчас, он настаивать не собирался. И учитывая все обстоятельства, док поразительно классно целовался. А может именно из-за них. Казалось, что в поцелуй он вкладывал все свое внимание. Мигель ни о чем не думал: ни о том, когда ему отсосут, или чем бы он хотел позже перекусить или как было бы круто посмотреть телик. Нет, он всем своим существом чувствовал жаркое внимание Олдриджа и это в самом лучшем смысле ошеломляло. — Раздевайся, — прорычал, отстранившись, Олдридж. — Хочу видеть тебя голым, — он сложил на груди руки и жадным серым взглядом, блестящим от предвкушения, просто наблюдал за Мигелем. Мигелю дважды повторять не требовалось. Если док хотел видеть обнаженную кожу, Мигель с удовольствием ее покажет. Он хотел бы избавиться от одежды чуть изящнее, но это было просто невозможно. Он торопился содрать с себя все вещи, сгорая под взглядом Олдриджа. — Залезай на стол, — приказал Олдридж, — он похлопал по гранитной столешнице. Мигель уставился на стол. Парень представлял, какой жутко холодной поверхность окажется для его яиц и члена. С другой стороны, они не обсуждали холодные поверхности и в жесткие ограничения они не входили. Мигель плавным движением запрыгнул на столешницу и поморщился от того, какой ледяной она оказалась. Он поднял оставленные наручники и поболтал ими в воздухе. — Будем их использовать? Олдридж на него раздраженно посмотрел, а потом устроился между его ног, широко разводя их в стороны. — Руки за спину. Мигель подчинился, а член дернулся от волнения. Олдридж наклонился ближе и защелкнул пушистые наручники на запястьях Мигеля. Его член оставлял влажные следы на рубашке Олдриджа. Профессор снял пиджак и бабочку, оставшись в кремовой просвечивающей рубашке. Под ней была майка, а на ногах брюки строгого покроя с идеально заутюженными стрелками. Мигель еще сильнее ощутил свою обнаженность. И еще ему пришло в голову, что он ни разу не видел профессора голым. В этом не должно быть ничего сексуального, но было как раз наоборот.