— Стой. Замолчи. Давай пока поставим галочку над всеми гей-событиями, случившимися в армии, и вернемся к ним, но позже, — она имитировала нарисованную галочку в воздухе. — Окей. Значит так, твоя любопытная на гейские приключения задница влюбилась в профессора Красавчика, ты начал с ним флиртовать и сверкать бубенчиками... — Ты серьезно, Луна? — ...они может и ничего такие бубенчики, раз профессор отсосал тебе прямо в кабинете и, о божечки, насколько страстно это было? Но вместо того, чтобы предаться жаркому сексу на территории универа, что, наверняка, противоречило минимум двенадцати правилам, доктор Кончиловски психанул, когда ты его поцеловал. — И забрался на его колени, — добавил Мигель. — Кажется, это и есть ключ к разгадке, просто задумайся. Именно это его действительно беспокоило. Блять, — Мигель сполз ниже по дивану, укладывая голову на плечо Луны. — Мне не светит с ним потрахаться, да? — печально спросил он. — Дай подумать, — она включила шоу и не проронила ни слова до конца эпизода. Мигель потянулся, когда передача закончилась. — Осьминогу не место в десерте, и уж тем более в рисовом пудинге. Фу. Может, посмотрим еще один? — Конечно, — согласилась Луна. — Но, похоже, я кое-что для вас с профессором придумала. Должно сработать, либо превратится в настоящую катастрофу, и он вызовет копов. Ну, что думаешь? Ты в игре? Мигель лишь на две секунды задумался. — Кто не рискует... Выкладывай свой план. Он идиотский и безрассудный? — О, да. Еще и чуток незаконный, — Луна ухмыльнулась и, как мультяшные злодеи, потерла в предвкушении руки. — Класс! — воскликнул Мигель. — Я в деле. Глава 10 Олдридж в отчаянии Понедельник, 2 декабря. Крошечный кабинет на кафедре. Эванстон, штат Иллинойс. Мигель ушел, а Олдридж остался один, испытывая одновременно отчаянное облегчение от одиночества и странным образом ощущая себя голым без тепла, исходившего от кожи Мигеля. Для Олдриджа всего случившегося было слишком много. Ему трудно сближаться с людьми. Всегда было сложно. Олдридж с трудом мог вспомнить родителей, погибших в автомобильной аварии, когда он был еще совсем крохой. Потом он побывал в нескольких приемных семьях, пока не разыскали тетушку Гейл, и она не оформила над ним опеку. Ее не особо воодушевили грядущие в жизни изменения из-за внезапно нарисовавшегося четырехлетнего племянника, о котором еще и заботиться нужно было. Олдридж знал это, потому что неоднократно слышал эти слова в свой адрес. До его появления, тетя Гейл работала внештатным фотографом и путешествовала по всему миру. Копии наградных фотографий висели по всему дому. Временами она смотрела на них и вздыхала, затем переводила взгляд на Олдриджа и снова вдыхала. Намек понятен. Тетушка Гейл предпочла бы съемки в Бангладеше, Гане или Мьянме, чем обучать этому студентов в Чикаго. «Ты во всем виноват». Олдридж понимал, что это правда. Он чувствовал тетушкино возмущение во всем, чего она не делала: не держала его за руку во время вечерних прогулок, не обнимала после возвращения из летнего лагеря, не целовала в лоб и не гладила по голове, как, Олдридж видел, делали другие мамы со своими детьми. А когда он, еще маленький, тянулся к ней за утешением, тетя Гейл всегда вздрагивала, терпела и отстранялась, как можно скорее, со словами, что он липкий, горячий или еще под каким-то предлогом. Вскоре он и вовсе перестал пытаться. Школа стала для Олдриджа тяжелым испытанием. Он был самым младшим и самым маленьким ребенком в классе и его часто задирали. Повзрослев он начал затевать драки, причин которых не понимал. Школьный психолог говорила, что Олдриджу не хватает внимания, любого, даже выраженного в негативной форме, и возможно, ему стоило попробовать завести друзей. Олдридж всей душой ненавидел, что его выделяли взрослые и остальные ученики, но когда оставался в одиночестве, боль внутри рвала не меньше, чем битое стекло. В десять лет, после особенно жестокой драки Олдриджу достались два фингала под глазами, сломанный нос, а второму мальчику — выбитый зуб. Тетушка Гейл была вынуждена отвезти Олдриджа на обследование к психиатру. Это был первый визит из множества дальнейших на протяжении многих лет. Олдридж научился подавлять желание подраться, и в итоге заработал серьезное отторжение к любого рода прикосновениям, особенно к непрошеным. Со временем близкие отношения практически до конца могли стереть этот дискомфорт. Рукопожатия можно было перетерпеть. С некоторыми он даже обнимался, при этом не кривясь. Олдридж учился терпеть, а потом и получать удовольствие от прикосновений Тима, для которого все это оказалось слишком медленным и тому не хватало терпения на человека, который мог с легкостью подпустить к себе, а потом так же оттолкнуть. — Ты боишься близости, — упрекал его Тим. — Вот клянусь, даже когда я трахаю тебя, такое ощущение, что ты вообще не здесь. Тебе нужно от этого избавиться. — Не уверен, что смогу, — выдавил Олдридж сквозь онемевшие губы. — Уж постарайся, Ол, пока я от тебя не избавился. Эта словесная бомба повисла между ними в наступившей тишине, мерцая тусклым, злым красным. И так и не исчезла. Пока Тим не ушел и не забрал ее с собой. После Тима все стало лучше и хуже одновременно. Из дома исчезло напряжение, но стало намного тише. Спать одному гораздо комфортнее, но большую часть времени Олдридж ощущал себя привидением, бродившим по дому в поисках успокоения. Неудивительно, что слежка за людьми так захватила Олдриджа. Они были лучше телевизора. Они демонстрировали ему жизнь во всей красе, и это было безопаснее. Окнам было все равно, что Олдридж иногда морщился от прикосновений. Окна никогда его не осуждали. А потом появился Мигель. Такой красивый, что щемило сердце. Мигель был невероятно сексуальным, каждый сантиметр его тела — совершенным. И после признания Мигеля, что он в курсе пристрастий Олдриджа, катастрофы не случилось, наоборот — стало еще лучше. Каждый день вернувшийся с занятий Мигель подходил к окну. А потом приходило сообщение. Мигель: Ты дома, док? Олдридж: Да. Мигель: Отлично. Лучше тебе глянуть в окно. Олдридж: Я проверяю тесты. Мигель: Тебе же хуже, papi. И естественно Олдридж наводил бинокль на окна Мигеля, который, кто бы сомневался, начинал обнажать каждый восхитительный сантиметр своего красивого тела. Олдридж помогал парню с учебой, наблюдал, как молодой человек ласкал себя, доводя до оргазма, беспорядочно пачкая стекло, а иногда они просто переписывались. Это было здорово. Олдридж только и жил днями, наблюдая за Мигелем, а ночами — перекидываясь с ним сообщениями. Иногда они занимались вирутальным сексом, иногда разговаривали о жизни Мигеля и его семье, а иногда просто были, без разговоров, наблюдений, или представлений с целью раздразнить или еще что-то. Они просто были вдвоем — вместе и порознь. Отношения на расстоянии, которое ощутимым не казалось. И Мигелю неизбежно захотелось большего. Как и Тиму. И Олдридж подумал: «Ладно, наверное, стоит попробовать, потому что все равно в итоге все испорчу, и это будет к лучшему». Член Мигеля между губ Олдриджа был идеален. Мигель позволял Олдриджу задавать собственный темп — именно то, чего мужчине всегда не хватало. А потом все покатилось под откос — как и всегда — и то удивительное и хрупкое, что существовало между ними, разбилось и осыпалось осколками у ног Олдриджа. Мигель не посчитал нужным приходить на следующий день на занятия. Олдридж не заметил его в толпе студентов и на обычном месте в конце аудитории. Возможно, Мигель и вовсе решил бросить его курс. Возможно, Олдриджу стоило быть благодарным, что это самое худшее из вероятных последствий. Все вернется к прежней жизни. Он опять останется один и приложит все усилия, чтобы не вспоминать о мальчике в доме напротив. Все наладится. Олдридж повторял себе это снова и снова, стараясь игнорировать режущую от осознания боль, что сейчас он поднимется в свою башню и увидит зашторенные окна Мигеля. Глава 11 Мигель в «сокровищнице наслаждений» Понедельник, 2 декабря. Квартира Луны. Эванстон, штат Иллинойс. — Нам нужно пройтись по магазинам, — объявила Луна. — Без нужной амуниции наш план не сработает, — она глянула на свою пижаму с кексами и тапки-зайки. — Наверное, для начала мне стоит переодеться. — Что? Сейчас? Зачем? Ты ничего не говорила о магазинах, — Мигель мгновенно насторожился. Каждый раз, когда его сестры собирались на шопинг, Мигель неминуемо подвергался многочасовой пытке. А он совсем не так планировал провести сегодняшнюю ночь. И уж точно не планировал нажираться мороженым и изливать Луне душу. — Надо же чем-то тебя связать. И я знаю одно местечко, открытое до полуночи. — Что там, — начал Мигель. — Насчет твоего плана... — Погоди, нужно еще найти то, о чем я тебе рассказываю, — Луна достала ноутбук и застучала по клавиатуре. — Чем меня связать? Я что-то не совсем уверен, что на это готов. Луна глянула на него. Точно так же смотрела на него abuela, когда он перед входом в дом забывал стряхивать снег с ботинок. — Нет. Вот это, — затем она развернула компьютер, на котором было изображено нечто похожее на вход в дом в виктрианском стиле. Главное место на картинке занимала широкая лестница, перила и ступеньки которой были выполнены из какого-то темного дерева. Ступени поднимались вверх примерно на два метра, где образовывали небольшую площадку, а потом уходили влево, поворачивая вдоль стены на второй этаж. На первом этаже вдоль невысокой стены под первым пролетом была встроена деревянная скамейка с мягким темно-красным сидением. На снимке сидели два человека. Одним из них был Дев, смотревший куда-то мимо камеры. — Взгляни, — воскликнула Луна. — Именно то, что нам нужно. — Это Дев? — спросил Мигель. Луна покраснела.